Помогут ли санкции вернуть промышленность на отдаленные северные территории

ЭкспертОбщество

«Мама — это где-то рядом с Москвой». В поисках точки абсолютного покоя

Помогут ли санкции и импортозамещение вернуть промышленность на отдаленные северные территории

Берт Корк

Северный поселок Мама завис между полным расселением и возрождением слюдяной промышленности. Фото: Берт Корк

«Градообразующее предприятие» — и это словосочетание, и само явление в отдаленной провинции хорошо известны. Так, Байкальск зависел от Байкальского ЦБК и после его закрытия никак не может обрести новую экономическую идентичность. Менее известны и изучены такие формации, как «районообразующая отрасль промышленности», когда на отдаленных территориях естественным образом развивается и существует целый промышленный кластер, дающий рабочие места и социальные льготы всему району.

На северо-востоке Иркутской области находится небольшой Мамско-Чуйский район, который до сих пор живет воспоминаниями о счастливых советских временах, когда здесь велась промышленная добыча слюды, в основном для нужд оборонной промышленности, поэтому она курировалась щедрым отечественным ВПК. В перестройку, как полагается, все развалилось, а слюду наше государство по своим геополитическим мотивам предпочло закупать в Индии. Мама — это пример того, как живет район, переживший свою районообразующую промышленность. А чуть восточнее Мамы находится Бодайбинский район — это бездонные золотые закрома страны. Район пережил перестройку, потому что золото — оно и в Африке золото, и в Индии тоже золото. Это пример того, как живет район при своей собственной промышленности сегодня, насколько он процветает и благоденствует.

Из Иркутска на маленьком самолетике «Ан» местной авиакомпании «Ангара» лететь два часа. На полпути цивилизация и хорошие дороги кончаются. Кончаются все дороги: в три северных района области, Катангский, Бодайбинский и Мамско-Чуйский, из областного центра можно добраться только малой авиацией.

Чтобы понимать разницу в развитии инфраструктуры в центре и на севере Иркутской области, достаточно упомянуть три цифры: население области — 2270 тыс. человек, из них почти половина, миллион, живет на юге, в границах агломерации областного центра Иркутск—Ангарск—Шелехов; в трех северных районах общая численность населения составляет 20 тыс. человек, из них две трети живут в золотоносном Бодайбо. При этом совокупная площадь трех районов составляет более трети территории всей Иркутской области. Но если с промышленностью Катанги все ясно и даже Википедия безжалостно сообщает, что «Катангский район имеет значительный ресурсный потенциал, однако степень его реализации минимальна», то с ее соседями все не так. И мы отправились на Маму.

Гороховый том-ям

Правильно говорить «на Маму», в отличие от «в Бодайбо» или «в Ербагочен» (райцентр Катанги). По этому признаку здесь сразу определяют приезжих. Местные предполагают, что эта традиция сложилась в счастливые советские времена, когда в райцентре была центральная база «Мамслюды» и из отдаленных слюдяных штолен Согдиондона и Горной Чуи добычу везли «на базу», на Маму.

Через два часа полета над «зеленым морем тайги» самолет начинает снижаться и садится в «суповую тарелку» — небольшую долину, со всех сторон запертую горами. Мама находится в углу — там, где одноименная река впадает в Витим. Над взлетной полосой возвышается гора с романтичным названием Гитлер. Говорят, во время войны на ней рубили дрова, которые в поселок привозили на злющей лошади с такой неполиткорректной кличкой — она и дала название возвышенности.

Первые же случайные диалоги насыщены местным колоритом.

— Какая у вас здоровенная собака, — светски отмечаем мы у одной из оград, где бегает барбос размером с теленка. — Вы чем ее кормите?

— Медведями, — флегматично отвечает хозяин, делая ударение на «я» и стряхивая сигаретный пепел на картофельную грядку.

— Браконьерствуете?

— Нет. Она их сама ловит, — ухмыляется в усы мужик.

Центр поселка — хозяйственный магазин и кафе «СССР», принадлежащие Елене Сапрыкиной, местной бизнесвумен и меценату. В кафе новогодней гирляндой переливается современная кофемашина.

— О, у вас есть раф! Может, у вас в меню и том-ям есть?

— Есть, — иронично отвечает молоденька я девчу шка за кассой, — гороховый…

Тунгусы, якуты и, внезапно, причем здесь Украина

История освоения края и характерна для Сибири, и имеет свои особенности. Местный краевед Владимир Сильченко рассказывает, что раньше здесь по реке Витим проходила граница между тунгусами и якутами. Жили они конфликтно, в полном соответствии с теорией пассионарности Гумилева: агрессивные потомки кочевых степняков якуты постоянно ходили войной на миролюбивых лесных тунгусов. Эта вражда закончилась только с приходом русских. Больших этнических войн не было: сохранились все церковные книги, которые обычно в набегах сгорали вместе с церквями. По ним сейчас многие восстанавливают родословную со времен освоения Витима, и выясняются подробности, имеющие прямые параллели с современностью.

Мамчанин Андрей Карпов, охотник, рыболов и мелкий бизнесмен (это профиль любого мужика на Маме) однажды заинтересовался своей генеалогией. Теперь он сидит и вздыхает:

— Я посидел в архивах, почитал и понял: то, что происходит сегодня на Украине, — ничего в этой жизни нового нет. Присягаем царю, целуем крест. Через малое время литовцы пообещали платить лучше — побежали туда.

На Лену ссылали «мазепинцев» — запорожских казаков, поклявшихся в верности русскому царю, но переметнувшихся на службу к полякам. Как и сейчас, жизнь наемника в эмиграции была не сахар, казаков использовали в многочисленных европейских войнах как пушечное мясо, и многие возвращались под имперское крыло России. Им давали выбор: или на каторгу, или на бессрочное поселение в Сибирь, осваивать и разведывать. Атаман Мишка Карпов с бандой в 140 сабель удрал к полякам. Через год их осталось сорок голов. Они вернулись и после скорого суда отправились на Лену.

— Ссылали, но был выбор: крестьянствовать или стать «промышленником», промысловым охотником. «Ватага» — слово оттуда, это объединение охотников, «банда промышленников». Соболя били, это дорогой мех, — рассказывает Андрей. — Казаки осваивались вдоль по Лене, деревни стояли через двадцать пять — тридцать километров, это длина дневного перехода. Так дошли до Якутии.

Казаки от Лены спускались по рекам, и в 1689 году «казак Петрушка Дураков сыскал слуду (от русского глагола “слудиться”, то есть слоиться) на Витимереке». В 1700 году «рудосыскных дел дозорщики» (прародители геологов) составили Петру I челобитную с просьбой предоставить им государево жалование для слудного промысла. В 1707 году добыча мамской листовой слюды составляла 1270 пудов.

Слюду добывали открытым способом летние артели. Потом она отправлялась на Московскую и Новгородскую ярмарки. Она шла на уличные фонари и окна — крупнолистовой слюдой с Согдиондона закрывали окна в новом дворце царицы Екатерины. Но основной спрос был у морского флота — иллюминаторы из нее были прочнее стеклянных, слюдой закрывали «нактоузный огонь» — фонарь, который ночью горел на корме судов, освещая компас и показывая дорогу следующему в караване судну.

Время шло, технологии развивались и менялись, но слюде в них всегда находилось применение. Она была востребована в производстве паровых котлов — из нее делали остекление индикатора уровня парового давления. Во время вой ны она шла на авиационные свечи для боевых самолетов. После войны «Мамслюда» входила в список предприятий атомного проекта. Потом пришла пора электроники, и ее использовали в ламповых транзисторах. Ее используют до сих пор в термостойких красках, в том числе для космических аппаратов, и в грунтовке подводных лодок — чтобы ракушки не цеплялись. Что называется, до сих пор находит широкое применение во многих сферах народного хозяйства и оборонной промышленности.

«Золотой век» и «конец прекрасной эпохи»

О своем «золотом веке», от войны до перестройки, на Маме вспоминают только в превосходных выражениях. В лучшие годы здесь проживало 20–25 тыс. человек, и люди годами стояли в очереди, чтобы получить жилье, — приезжих специалистов было больше, чем жилой фонд мог вместить. Лейтмотив воспоминаний: «Все было свое». Чего не было — строили. Был свой колбасный цех. К соседям в Бодайбо ездили за их пивом, потом взяли и построили собственный пивзавод. Понадобились кирпичи для строительства домов — нашли глину на реке Чукча и построили цех обжига. Не хватало электродов — построили собственный мини-заводик. Благодаря подчинению Министерству обороны снабжение было превосходным, в соседних районах говорили: «Через Маму ехать, как золотая командировка — отовариться можно всем».

Был плановый государственный северный завоз, с Большой земли везли все, что необходимо, и сверх того — в районе был сформирован неприкосновенный пятилетний запас на случай войны.

— На горных работах платили хорошо. Я маленькая была, а помню случай: сидит обычный грузчик на причале и говорит: «В прошлом году приезжал — корову купил, в этом приехал — нужно дом ремонтировать, на следующий год тоже завербуюсь — дочь замуж пора выдавать». Все было свое — птичники, коровники, на Тетеринске (на другом берегу Витима напротив Мамы. — Б. К.) даже арбузы выращивали, — вспоминает краевед Ника Старкова. — Было два ежедневных рейса, семь грузовых рейсов слюду возили, пять-шесть тонн почты ежедневно — столько выписывали свежей прессы! Студенты со слезами по распределению приезжали — в какой-то «медвежий угол» отправляют! Через три года их отсюда киркой не выгонишь. Мать ссыльных Звездецких, когда их освободили по амнистии, не захотела уезжать, говорила: «Я в рай попала, мне просто повезло, что детей сюда сослали с Украины». Сюда много после войны ссыльных членов семей бандеровцев ссылали.

А вот о крахе прежней жизни у каждого воспоминания свои. В середине 80-х оборонный заказ закончился, и Маму передали в ведение Министерства стройматериалов. Снабжение сразу стало хуже. Потом государство обратило внимание на индийскую руду. Она первое время поступала наравне с мамской на иркутскую слюдфабрику — «там был совершенно изолированный цех, работали индийки, русских не пускали, куда шла эта слюда — никто не знал», — рассказывали очевидцы.

— Ходили слухи, что это бартер на оружие, — осторожно предполагает Ника Старкова. — Потом на нее перешли полностью. У них запасов меньше, качество хуже, но по политическим мотивам стали покупать у них.

Горные объекты стали консервироваться и закрываться. Их директора поняли, что золото пользуется спросом, взяли лицензии и поехали его искать. Но золота оказалось мало, специфика его поиска и добычи была другая, да и технику нужно было закупать специализированную, а на нее уже не было оборотных средств от слюды. Начальство окончательно разочаровалось и уехало в Иркутск — в пригороде Хомутово до сих пор живет большое «мамское землячество». Вслед началось повальное бегство — уезжали, лишь бы уехать, к родственникам, в кооперативы, которые успели построить за благополучную жизнь. Уехали все приезжие специалисты. Комбинат стал сворачивать деятельность, и первой пострадала «социалка».

— Закрылось все — профилакторий, оптовая база, база по снабжению — работать некому, люди уезжают. Приватизация была страшная: одна женщина пошла и приватизировала котельные. Я ее спрашиваю: «Татьяна Даниловна, вы что с ними делать будете?» Она: «Ну мне предложили, я и взяла». Потом она все поняла и пыталась их вернуть. Так же аэропорт приватизировали, — вспоминает Елена Сапрыкина. Словно резюмируя современную ситуацию на Маме, она говорит:

— Столько глупостей за это время наделали. Можно было здесь жить и процветать — все потеряно и разворовано. Вот здание под кафе «СССР» мне отдали на дрова. Это была просто развалюха, без окон, без дверей. Мы копнули, залезли под пол — а листвяк весь звенит, крепкий, нигде не сгнил. Пригласила плотников — они мне его за два месяца восстановили. Зданию цены нет. Или взялась я школу на Луговке ремонтировать. В том году были пикеты — говорили, что школа аварийная. Прежде чем ремонтировать, я привезла сюда строителя из Краснокаменска, он прошелся по школе и говорит: «А что здесь рухнет-то? Ничего аварийного нет. А все остальное меняется. В пятьдесят девятом году строили на века». Все, мы заменили все эти «опасные» места, крышу подтянули, поставили лаги — все нормально, она еще столько же простоит.

Примерно такие же надежды мамчане возлагают и на свое будущее: стены сгнили, но фундамент еще крепкий.

Север не отпускает. Фото: Берт Корк

«Нам нужны госкорпорации…»

Мэр Мамско-Чуйского района Алексей Морозов для встречи с корреспондентами собрал всех глав городских поселений района, Витимского и Луговского, обложился бумажными отчетами и отвечает быстро, многословно и слегка взволнованно. Начинает сразу с перспектив района по слюде:

— В районе находятся крупнейшие в мире залежи сырья. В Колотовке частники получили лицензию, взяли в аренду штольню и большой цех помола. Планируют взять еще семь штолен. Наша надежда — санкции привели к импортозамещению, а война, хоть с Индией отношения и нормальные, поломала логистику. Оборонка сейчас работает в полную мощность, есть надежда, что вернется интерес не только к слюде. В районе есть залежи урана — в прошлом году Роснедра разыгрывали госконтракт на 450 миллионов рублей на разведку, Росгеология уже зашла, плотно занимаются, исследует весь район. «Витим», бодайбинская компания, моет золото — в прошлом году намыли 500 килограммов. Своя артель МГК (Мамская горнорудная компания. — Б. К.), намывают порядка 130–140 килограммов в сезон. Есть вольфрам, железная руда, кварц.

Территория района высокодотационная, годовой бюджет в полмиллиарда расходится в основном на зарплаты и социальную поддержку населения. На Маме живет 2748 человек, в районе (это плюс рабочие поселки Луговское, Витимский, Колотовка и Мусковит) — в пределах трех с половиной тысяч. Единственная работа — в бюджетной сфере. Снабжение района почти целиком лежит на коммерсантах, и даже стратегические ГСМ, топливо и уголь, хоть и под кураторством правительства области, заво зит ООО «Теплоресурс». Вечная проблема — транспортная недоступность района, нет дороги. Зимник на север Байкала и недостроенная дорога до Бодайбо (обе лесными тропами должны выводить на БАМ) не в счет. Зато субсидированы авиаперелеты — для жителей Мамы они в два раза дешевле, чем для соседей-бодайбинцев.

— Нам хотелось бы даже не областного, а федерального участия — строить дороги, заходить на разработку месторождений, — говорит мэр Морозов о своих ожиданиях от будущего. — Сейчас это частники. Хотелось бы прихода больших корпораций с государственным участием — Жигалово было обычным райцентром глубокой провинции, а зашел «Газпром», и началось развитие территории спонсорским участием.

В правительстве области несколько раз обсуждался вопрос о полном расселении района, но пока оставили все как есть, ограничившись закрытием двух отдаленных поселков — Горночуйского и Согдиогдона (100 и 140 километров от Мамы). Их нужно было содержать и отапливать. Зимой не доедешь — снег на дороге стоял такой, что из-под него не было видно грузовых машин. Котельные изношенные, провода метель обрывает — неделями не было света. Жителей по их же обращению вывезли на Маму и в Иркутский район области.

— Что тут делает среднестатистический мужик?

— Ну вот я. Пришел с армии, ГОК уже не работает. Завербовался в артель, в Бодайбо, уехал на вахту. Сургут, Уренгой, Жигалово. На севере в основном мужики уезжают на вахты. На россыпное золото вахта полгода — с марта по ноябрь. На рудное золото или на газопровод «Сила Сибири» — два через два месяца. Молодежь уезжает — в Иркутск поступать, там остаются на работу. Возвращается меньшинство, те, кто не прижился — нет денег снимать жилье, не нашли работу. У нас жилье муниципальное, нет проблем. Вот я приезжаю в Иркутск: каждого ребенка водить за руку, за проезд заплатить, всего хочется, раз — и денег нет. Все в быстром ритме, я там устаю. Две недели побыл — и все, домой, сейчас машину сделаю — послезавтра поеду за грибами. Вода чистейшая, хлеб свой, молоко — у тещи корова.

Необходимая ненужная дорога. Особенности бизнеса в «медвежьем углу»

Мы сидим с Еленой Сапрыкиной в кафе «СССР» поздно, перед закрытием. Кроме нас там только два приезжих командированных инженера торопливо доедают ужин, и местный одинокий мужик тянет пиво, глядя по большому телевизору футбольный матч. Сапрыкина — местный олигарх. Она ресторатор и отельер — оба кафе на Маме принадлежат ей, а инженеры и даже мы живем в тех квартирах, которые она сдает приезжим посуточно. Основной бизнес — три магазина. Занимается благотворительностью и меценатствует — делает капитальный ремонт школы на Луговке.

На вопрос о перспективах развития МСП в отсутствие крупных производств, что, казалось бы, дает неограниченный кадровый рынок, она откровенно смеется:

— Поверьте, у нас с этим так же, как в любой другой деревне: народу много, а работать никто не хочет. У меня в интернете объявления по полгода висят — никто не идет, какие деньги ни предлагай. Я и в этом кафе нормальную кухню поднять не могу: молодые готовить не умеют, а старых поваров не осталось, уехали или умерли. У меня есть работник, который любит дорогое вино и хорошее пиво и не любит себе ни в чем отказывать. Он ходит и ноет, что ему денег от зарплаты до зарплаты не хватает. Избаловались. Они все у меня ходят с последними моделями айфонов. Разве плохо они живут? Тот, кто умеет работать, здесь неплохо живет. А тот, кто плохо работает, ему и в Иркутске делать нечего.

— А почему они избаловались?

— По разным причинам. Например, нам провели интернет. Хорошо? А люди организовали группы, в которых сидят и жалуются: начальство ворует, бизнесмены на нас наживаются. И никто ничего не хочет делать. Вот конкретный случай. У нас много бабушек, поэтому большая служба соцзащиты, и они гдето вычитали, что им мало платят, хотя у них по местным меркам хорошая зарплата, до сорока тысяч. Несколько человек уволились от этой «несправедливости» — сидят дома, выращивают огурчики и картошку. Я люблю свою машину, она у меня третья, а пешком я здесь не набегаюсь. В этих группах кто-то пустил слух, что она стоит пятнадцать миллионов, и началось: «Мы тут с голоду подыхаем, а у нее машина стоит — весь поселок прокормить можно».

— Вы верите, что вернется добыча слюды и возродит район?

— Нет. Я думаю, что наша слюда уже никому не будет нужна. Я верю, что найдется человек с энтузиазмом, знаете, такой человек-зажигалочка, который скажет: «Давайте развивать туризм, сделаем это, сделаем то-то». Люди за ним пойдут и не захотят уезжать. Мы уже сделали эту ошибку, когда в девяностые после закрытия комбината началась паника и повальное бегство — из района уезжало по пять тысяч человек в год. Первыми уехали грамотные управленцы, которые могли сохранить район, организовать новую жизнь. Я считаю, что все погибло, потому что не было хозяина, который хлопнул бы кулаком по столу и сказал: «Всем сидеть на местах». Я повторюсь: кто хочет работать — тот найдет себе работу даже на необитаемом острове. На Луговке мэр — молодой парень, приехал из Иркутска и уезжать не собирается, постоянно что-то придумывает для поселка.

Централизованный северный завоз продуктов и товаров первой необходимости закончился с государством, давшим название кафе, и сегодня Сапрыкина и еще несколько подобных ей предпринимателей, по сути, кормят и обеспечивают всю Маму. Единственное препятствие — логистика. Самолетом завозят минимум грузов — он пассажирский, грузовые рейсы могут быть только коммерческими, а столько местные бизнесмены не зарабатывают даже вскладчину. В межсезонье, когда встает река Витим, поселок живет впроголодь. Грузовая квота на пассажирский самолет — 100 килограммов, транспортная наценка — 120–140 рублей на один килограмм.

Поэтому все грузы везут по БАМу до Таксимо — это бурятский поселок на севере озера Байкал. Там грузят фуры — до Бодайбо идет дорога, 240 километров. От Бодайбо до Мамы прямой дороги нет — ее пытались пробить вдоль берега Витима, но остался не пройденным сорокакилометровый участок, где нужно или взрывать горы, или пробивать тоннели. Денег на это, понятное дело, ни у кого нет, а сама дорога в «медвежий угол» не окупится никогда. Поэтому остаток пути грузы проделывают по Витиму: зимой — по льду, а летом только паромом.

Паром один, и он коммерческий: монополия позволяет устанавливать любую цену на перевозку. Коммерсанты обращались в правительство области, субсидировать запуск грузового парома, но это для умирающего поселка признали излишней роскошью.

— Раньше было три парома, они возили до Бодайбо за две тысячи рублей за метр — машину поставить выходило тысяч двадцать. Потом один свой паром забросил, второй уехал в Иркутск, сказав, что люди разбегаются, работы все меньше, — и остался один паромщик. А у нас по Витиму ходят промышленные паромы, возят технику для золотодобычи, для нефте- и газодобычи на Лене. Стоит это семь-восемь тысяч рублей за метр. Наш паромщик сказал: вот, рынок устанавливает цену, я такие же деньги брать буду, — печально рассказывает Елена про местное ценообразование.

«Зарядить» машину за товарами в Иркутск и обратно стоит полмиллиона: 350 тыс. водителю и 150 тыс.— плата за паром. Машина везет десять тонн продуктов. Плюс разгрузка, зарплаты сотрудникам (у Елены работает 20 человек), налоги — и себестоимость формируется из расчета «иркутская оптовая цена плюс 40 рублей на каждый килограмм продуктов».

— Диван из Иркутска за 30 тысяч здесь должен продаваться за 100. Но я поставлю его за 35, а остальное доберу двойной ценой на саморезах — у нас они тоннами расходятся, — объясняет Елена ценообразование. — Колбаса у нас стоит так же, как в Иркутске, — за счет того, что там высокая магазинная наценка. Например, закупочная цена хорошего сока — 120 рублей. Два литра привезти — он должен в магазине стоить по двести — кто ж его за такие деньги возьмет?! Мы выставляем за 180 рублей, а разницу выигрываем за счет дорогих овощей и фруктов. Есть только один запрет — наценка на товары первой необходимости. Сахар, соль, мука, макароны идут практически по закупочной цене. Соль на оптовке стоит 25 рублей, к нам она доезжает уже выросшая по дороге до 65. Мы продаем по 35. Разницу возмещаем с тех же многострадальных овощей, фруктов и молочки. И еще у нас очень любят мороженое — тоже дорогое удовольствие из-за дифференцированной наценки.

Парадоксально, но, жалуясь на проблемы с логистикой, Елена тут же категорически заявляет, что им, местным бизнесменам, хорошая дорога от Бодайбо не нужна — она убьет их бизнес. Уже сегодня одежду мамчане покупают не в магазинах — на маркетплейсах, по почте. С появлением дороги на Маму зайдут сетевые ретейлеры, которые своими дешевыми продуктами уничтожат существующие магазины.

— Но надолго они здесь не останутся — много на нас не заработаешь, а они же приходят все сразу, не по одному. Потолкаются друг с другом и закроются. Я к тому времени обижусь и снова открываться не стану. Кто будет людей кормить — вопрос. Поэтому их нельзя сюда пускать: они работают, чтобы заработать, а я работаю, чтобы поселок жил. Если бы у меня были дополнительные руки, я бы организовала здесь какой-нибудь туризм. Людям надоедает отдыхать на Бали, а у меня муж с детьми каждое лето ездит сплавляться по горным рекам. Если поставить уютные домики по берегам, люди бы поехали — грибы, банька, что еще нужно?

— Объясните парадокс. Мама — скучное бесперспективное место, а все ваши квартиры забиты приезжими. Что они тут делают?

— К нам часто прилетают врачи и геологи. Один геолог из Москвы уже третье лето подряд живет — говорит, нашими недрами заинтересова лся какой-то большой заказчик из Канады. Много едет инженеров-электриков, обслуживать ЛЭП, мы же зависим от Мамаканской ГЭС, все линии в тайге, нужно поддерживать в рабочем состоянии. В этом году много бодайбинцев. То есть это не туристы.

«Нашим детям не с кем соревноваться». Луговка

География района простая. Мама стоит на слиянии двух рек. В паре десятков километров на восток, против течения Витима, находится Витимский куст, на юг, против течения Мамы, — Луговской куст. «Куст» — гордое устаревшее название центрального рабочего поселка и окружающих его мелких сел ближе к слюдяным разработкам. С уходом производства люди из них выехали, остались только сами «городские поселения» Витимский и Луговка — поселок Луговское. Районная администрация поделилась транспортом, и с утра мы выдвигаемся на Луговку с водителем, выполняющим попутные обязанности гида.

— Река называется Чукча, — комментирует он, переезжая деревянный мост через узкое ущелье. — На Маме раньше была традиция: все молодожены ехали после регистрации на Чукчу и цепляли на перила моста навесные замки — «Вместе навеки!» Потом мост снесло весенним паводком, перила с замками унесло в Маму, его отремонтировали, но традиция не вернулась. А вот Сашка, поехал за грибами. — Он показывает вдоль дороги, где человек на электросамокате сворачивает с обочины в лес и начинает стремительно вкатываться в пологую горку.

Луговка производит впечатление большого, просторного и светлого села, хотя по статистике там живет чуть больше трехсот человек. Большинство не имеет частных подворий с большим хозяйством, а проживает в двухэтажных 12-квартирных домах, при которых разбивают небольшие «клумбы»-огородики или строят свой «катушок» (катух — место, где содержат животных). Школа, которую ремонтирует меценат Сапрыкина, считается «градообразующим предприятием»: на 28 учеников приходится 46 штатных единиц, у большинства семей хоть кто-то работает в школе.

— У нас в первом классе учится шесть человек, а десятого вообще нет — последний ученик в прошлом году уехал в Иркутск, учиться на повара. Представьте, вам семнадцать лет, хочется дружить, влюбляться — а он один в классе сидит. Большинство учащихся — малыши. Он и удрал, не стал заканчивать школу, — рассказывает директор Ирина Попова. — Дети у нас сильно отличаются от городских. Нам жалко наших детей — они приезжают в город и не могут там адаптироваться. Из-за того, что у нас малокомплектная школа, соревновательный интерес «я лучше тебя» пропадает. Вы не увидите, чтобы у нас в поселке дети подрались, если кто-то и ходит с фингалом — точно упал нечаянно, ведь у нас некому конфликтовать. В городе нужно уметь дать отпор, а наши дети совсем незащищенные.

Молодежь уезжает из Мамы учиться в Иркутск, и возвращаются единицы — те, кто не прижился в больших городах. Потому что незачем... Фото: Берт Корк

В бюджетной сфере (почта, клуб, библиотека) работает 60% жителей Луговки, из оставшихся большая часть — пенсионеры. Молодежь свое будущее с поселком не связывает. Выходящие с танцевального кружка в ДК девочки Кристина и Алена хором говорят: «Мы хотим уехать».

— Я хочу поступить на социологию в Липецк. Сюда возвращаться не планирую. Думаю, когда я захочу вернуться, здесь уже никого не будет, — объясняет Кристина.

Не слюдой единой

И все же молодой мэр Луговки Андрей Попов верит в ее будущее. Хотя не надеется на возвращение слюды. Он родился в соседнем поселке, отучился в университете, отслужил в армии, работал юристом. По приглашению прежнего мэра приехал на должность специалиста по молодежной политике.

— Согласился легко. Я устаю от города. Как бы пафосно ни звучало, в Иркутске я просто прохожий, а здесь я реально что-то могу изменить. Возможности только ограничены: недавно без нашего ведома все населенные пункты сделали городскими поселениями, то есть рабочими поселками, а не селами. А все программы финансирования, льгот, помощи заточены под сельские поселения, — вздыхает он. — Мы полностью зависим от дотаций.

— Вы верите, что возвращение слюды может дать вторую жизнь району?

— У нас был такой мэр, Сергий, он на каждом отчете глав рассказывал, какие у нас невероятные перспективы по добыче полезных ископаемых. Но, судя по всему, нашему государству гораздо дешевле покупать слюду у Индии, — размышляет Андрей. — Мне кажется, нам стоит отходить от всех этих иллюзий и не связывать жизнь нашего района со слюдой.

Из бизнеса на Луговке — два магазина мамских бизнесменов, пекарня и несколько человек, занимающихся пушной охотой. Андрея это не смущает:

— Если, как обещает правительство области, дорогу с Бодайбо к нам закончат и у нас будет нормальное сообщение с большим миром, то и предприниматели начнут к нам заходить. У нас есть и другие полезные ископаемые, которые активно добывают. И это не только золото. В прошлом году все лето здесь были люди, которые летали на самолете с оборудованием и проводили разведку. Если кто-то готов потратить такие деньги на разведку, значит, она обоснованна. У нас красивая территория, есть рыба. К нам приезжают люди из Москвы, Санкт-Петербурга, арендуют у местных жилье, уезжают в верховья, рыбачат. Почему бы не открыть здесь туристические организации? Думаю, можно было бы привлечь гидов, обучить, дать им лицензии…

Еще один проект, на который Андрей возлагает большие надежды, — открытие детского дома. Раньше в поселке был реабилитационный центр для детейинвалидов. Его закрыли, но осталось законсервированным большое кирпичное здание в хорошем состоянии.

— Это здание хорошо подошло бы под детский дом. Я не думаю, что в нашей стране мало детей-сирот и много детских домов. Дети смогли бы у нас учиться, школа стоит полупустая, а нам — дополнительные рабочие места и население, молодежь, которая, возможно, захочет здесь остаться. По данным полиции о криминогенной обстановке в Луговском, она составляет практически ноль процентов — это идеальные условия для детей.

Чуйская рыбалка

С Андреем Карповым мы разговариваем за нехитрым ужином — на диктофонной записи время от времени слышатся паузы, наполненные бульканьем, звяканьем и сочными глотками. Андрей — первая ласточка организованного туризма на Маме. Он здесь родился, потом надолго уехал — учился в иркутском Политехе, работал геологом «на северах», в 90-е вернулся в Иркутск, ушел в бизнес, занимался лесом — держал три пилорамы, переработкой пушно-мехового сырья, даже выращивал картошку.

— Я и в девяностые не бедствовал, — резюмирует он. — Народ ленивый, а кушать все хотят.

На Маму он вернулся уже на пенсию. Осмотрелся и решил брать заказы, возить людей рыбачить на реку Чую. Сделал сайт — и от народа отбою не было.

— Идея очевидная: в наш район могут поехать только рыбаки. Реки Мама и Витим у нас сгублены золотодобычей, но в тридцати километрах есть горная река Чуя. Я стал на нее возить людей со спиннингами, придумал удобный маршрут. Люди самолетом прилетают на Маму, мы на уазике доезжаем до Горной Чуи, это расселенный поселок в 138 километрах, и сплавляемся до Лены 340 километров, одиннадцать дней. По всей Чуе есть зимовья — народ-то охотился. Кто-то на вертолетах залетает сразу на Чую — есть такие, у кого есть возможность оплатить. Потом они улетают с Талакана, там построили аэропорт в тайге — стратегический, можно посадить любой тяжелый бомбардировщик, полоса — 3200 метров. Но используется и для пассажирских рейсов.

«Стратегический» аэропорт, впрочем, оказался частной взлетной полосой, построенной «Сургутнефтегазом» в 105 километрах северо-западнее поселка Витим в Республике Саха (Якутия) — он обслуживает Талаканское нефтегазоконденсатное месторождение.

На чуйскую рыбалку ездит определенная категория людей, по десятьпятнадцать лет подряд. Это любители в отрыве от цивилизации покидать спиннинг, попить самогона в зимовье. Люди прилетают издалека — из Москвы, Новосибирска, Воронежа. Андрей давно снес рекламу в интернете — не справлялся с потоком желающих. Но две группы в год постоянно приезжают. Один раз за лето принял три группы — вымотался, дома вообще не был.

— Я понял, что, если забросил блесну и сразу вытащил рыбу, — это очень быстро надоедает. А когда ты научился рыбу обмануть и поймать собственным способом — ты ее победил. И это совсем другое ощущение, — размышляет Андрей. — Но один я массовый туризм не потяну. Это, скорее, организация отдыха для ограниченного круга постоянных клиентов. А для меня не столько заработок, сколько возможность бесплатно съездить на рыбалку.

— На всех желающих одной Чуи не хватит. Люди едут за уединением. Зачем им локтями в зимовье толкаться? — сомневаемся мы в перспективах развития этого направления.

— У нас много хороших мест! — возражает Андрей. — Приходит ко мне на днях Мишка «Бурундук» Устинов, есть такой, ему семьдесят восемь лет, до сих пор охотится, я думаю, он в тайге и умрет. Говорит, на озере снова щуки пошли. Там, где он охотится, есть очень интересное Жаровское озеро на границе с Якутией, оно формой точно повторяет Байкал. Природа там не наша, у нас нет таких деревьев — это природа Аляски и Северной Канады. Нужно подняться 27 километров по маленькой речке и только в определенное время. Рыбы — море. После перестройки все решили зарабатывать, какие-то деляги забросили туда бригаду. В первый год она вытащила 17 тонн рыбы, вертолетом вывозили. На следующий год — 14 тонн, потом девять, потом — четыре. И на этом весь бизнес кончился. Загубили озеро. Руководил этим какой-то идиот, придумал «астраханский метод» — ловили во время нереста. Деревья там стоят вплотную к воде. Эти сволочи пилили деревья и валили в воду. Рыба идет метать икру на ветки. Я думаю, что они изменили состав воды, потому что исчезло два вида рыбы — сиги-пыжьяны и щуки. И вот на днях приходит ко мне Мишка «Бурундук» в гости, принес бутылку водки. Сказал, что снова появились щуки.

— Вы верите, что добыча слюды вернется и возродит район?

— Вернуться может, но район не возродит, — уверенно отвечает Андрей. — Могут зайти несколько небольших частных компаний, работающих вахтовым методом. Но никакой социалки это району не даст. Перспективы для района нет, он неизбежно погибнет. А ради чего тут жить? Работы нет, одни бюджетники. Есть золото, но, чтобы его разрабатывать, нужно строить огромные ГОКи, а это нерентабельно. Когда я учился, нам говорили, что рентабельность начинается от трех грамм на куб промытой породы, это почти четыре тонны. Мамское золото — 0,4 грамма на куб. Местная компания МГК в год намывает 150 килограммов — это вообще ни о чем.

Злачное место Buona Sera

Впрочем, для туризма сейчас Мама не самое дружелюбное место. На вопрос приезжих «Где можно оттянуться и зачиллить на Маме?» местные с легкой усмешкой отвечают: «В Buona Sera». У бизнесвумен Сапрыкиной кроме «СССР» есть еще одно кафе, ночное, на берегу Мамы-реки, про которое она говорит неохотно: «Я поставила там людей работать и стараюсь к нему не прикасаться, алкоголем торговать плохо. Но алкаши будут всегда, и, если его закрыть, они переползут в “СССР”, а я этого допустить не могу — это кафе для моей души».

Рядом с «тошниловкой», как называют злачное место сами мамчане, стоит ухоженный домик с беседкой в китайском стиле — бумажные фонарики, гирлянды. Хозяин дома, мастер котельной Сергей Батышев, зло ухмыляется:

— Есть разница между городскими и деревенскими. Заехал тут на днях к нам парень, москвич — на «Заре», из Бодайбо. Весь заплетенный, с косами, б..дь. В розовой маечке, в розовых носочках — у нас такого вообще не понимают. Ему еще на «Заре» сказали: «Не вздумай в таком виде в бар прийти». Потому что были уже прецеденты с инцидентами. По зиме приезжали такие же на машине, вечером поехали в «тошниловку» — двое пошли бухать, один остался спать в машине. Машину открыли и обокрали, а этих двух отмудохали — я вон штакетину к ограде до сих пор не прибил — так, что они огородами убегали. Один ко мне в сени заполз, к батарее прилип: «Спасите, дайте погреться».

Увидев, как мы нерешительно топчемся перед еще закрытым баром — он работает с восьми вечера до последнего посетителя, — нам призывно машет мужик от гаражей с соседней улицы. Когда мы подходим, он убедительно говорит: «Не ходите туда, ребята, не нужно оно вам. Я местный адвокат, знаю. У меня вся клиентура из этого заведения».

— Я коренной мамчанин. Мне предлагали работу в Москве, в конторе у друга — я отказался. Есть такая фраза: «Нужно было пройти полмира, чтобы понять, что золото закопано у твоего порога». Да и многие возвращаются — хотя бы на лето, на неделю. Я в Москве с тоски умру. Здесь — рыбалка, больной отец. Если, не дай бог, начнется большая война — наша слюда не имеет аналогов в мире, она понадобится для высокоточной техники.

— А в ожидании «не дай бог войны» вы чем здесь занимаетесь?

— Эти люди, — он кивает на «тошниловку», — режут друг друга, дерутся. Работаю с ними, денег на жизнь хватает — государство за три года три раза проиндексировало вознаграждение адвокатам, получаем, как старатели на прииске за трудодень. Проблема как во всех деревнях: народ злоупотребляет, на этом фоне происходят все противоправные действия. Летом мне еще дают отдохнуть, а по осени начнут красть все, что плохо лежит: картофель выкапывать, бензин сливать. Люди так опустились, что ничего святого не осталось. Зато у нас наркотиков нет…

Витимский куст. Точка абсолютного покоя

На рассвете мы на моторке отправляемся вверх по Витиму — на Витимский куст. Рев мотора заглушает дрянной русский рэп, прорывающийся из радиоприемника. Мелкие поселки кустов закрываются и вывозятся, и сегодня Витимское городское поселение — это сам поселок Витимский и, на другом берегу реки, жалкие остатки некогда развитого промышленного поселка Мусковит (по названию сорта самой качественной и дорогой слюды, добывавшейся здесь). Но именно в Мусковите сегодня начинается новый этап добычи слюды — то, чего все в районе ждут, но в промышленных масштабах. Это первая ласточка.

Фото: Берт Корк

«На кусте» живет чуть больше четырехсот человек, подавляющее большинство — в Витимском. Бюджетники составляют одну десятую населения — это рабочие места в школе, детском саду, пожарной части и администрации поселения. Остальные — бабы «на хозяйстве» и мужики, уезжающие «вахтовать» в соседние районы.

— Люди уезжают, квартиры остаются на нашем балансе — кучу денег тратим впустую зимой на их отопление, — вздыхает глава поселения Николай Балуткин, — так что, если у вас там в столицах не сложится, приезжайте жить к нам. Вы, кстати, кто по образованию? Гуманитарии? Ну, будете работать в Доме культуры.

— А сколько у вас квартиры стоят? — на всякий случай интересуемся мы.

— Зачем их покупать? — удивляется Балуткин. — Они же муниципальные. Мы вам их так отдадим, выбирайте.

Балуткин приехал сюда в 1971 году после армии, с братом, на заработки. Работал проходчиком, старшим горным мастером, замдиректора рудника, 17 лет просидел под землей. В лучшие годы комбинат добывал 16 тыс. тонн слюды в год. Перед банкротством в 2004 году — тысячу тонн. Потом штольни заморозили.

В кабинете Балуткина под медным барельефом Ленина стоит огромный, метр на метр, кристалл слюды мусковит.

— На Мусковите живет 70 человек. В школе и детском саду — по четыре ребенка. Через дорогу от моей квартиры живет семья, у которой две девочкишкольницы. То есть напротив живет полшколы, — улыбается Станислав Абросов, инженер ООО «Альянсстройресурс», частной компании, зарегистрированной в Иркутске, — это они начинают добывать на Мусковите слюду. — Вы спрашивали, почему люди не уезжают. Одиннадцатилетняя школа, 16 учителей. Зарплаты — 50–60 тысяч плюс пенсия, все учителя — пенсионеры. Зачем им уезжать, где такое на Большой земле найдешь — увезут-привезут, один урок провел, чаю попил и домой, на хозяйство.

На штольни в Мусковит Станислав везти нас отказался — там еще не ведутся работы, готовятся разрешительные документы. Три года назад компания за 2,8 млн рублей купила у государства лицензию на добычу 1100 тонн слюды на гольце «Старательский» — участке горы в 300 квадратных метров, с правом разведки на пятикилометровой территории вокруг. С начала следующего года планируется закончить оформление документов и зайти в штольню. По некоторым данным, сейчас на аукционы выставляются месторождения на Согдиогдоне и на Горной Чуе с разведанными запасами 18 тыс. тонн и более.

— Это заблуждение, что слюда закончилась с эпохой электронных ламп в старых телевизорах. Просто в девяностых стало выгоднее возить из Индии. Раз из-за границы — это деньги, откаты, чиновники зарабатывают. Я вам по секрету скажу: основная масса слюды в Россию везется из Индии, но по документам она продается как добытая в Мамско-Чуйском районе. Подделывают документы. Наша слюда — это качество, она значительно лучше индийской. Я не открою вам глаза, что у нас честный таможенник был только в «Белом солнце пустыни». Я столько взяток чиновникам не могу платить. Я могу выйти напрямую на производственников в НароФоминске — они делают слюдяную бумагу. Она используется в производстве кабельной продукции, которой всегда не хватает. Санкции навалят — кабеля закончатся, это же расходный материал. Это одно из применений, — думает вслух Станислав.

Кристаллы используются и в авиастроении, они востребованы за границей. Уже проявляют интерес Южна я Корея, Япония и Китай. Они готовы вкладываться в оборудование, инвестировать.

— Мы и работать начали после того, как китайские бизнесмены приехали в Иркутск и начали осторожно интересоваться: «У вас вроде там где-то куча слюды лежит, бесхозной». Но эта отрасль остается оборонной: Бодайбо со своим золотом всегда было приписано к Министерству цветной металлургии, а Мама — к Министерству обороны. Мы даже при оформлении лицензии должны были на нее поставить подпись начальника иркутского гарнизона. Это значит, что мы не имеем права ни сделать совместное предприятие с иностранцами, ни даже брать их на работу. Они могут только на свой страх и риск купить нам оборудование, в надежде, что мы их не обманем и потом заключим с ними контракт. В этом и проблема — иначе мы могли бы найти инвесторов и спонсоров, и все бы шло быстрее.

После начала добычи слюды ее ставят на баланс, и тогда есть возможность получить квоты на экспорт — компания планирует отправлять за границу 10–15 процентов добытой слюды.

— Сколько сейчас стоит слюда?

— Это сложно. Вот в соседнем районе есть золото. У него есть проба, есть установленная Лондонской биржей цена. У слюды такой цены нет. Вот возьмем мы сейчас этот кристалл. — Показывает на пласт мусковитской слюды, стоящий в кабинете. — Он стоит сто долларов за килограмм. Мы его порежем на четыре четвертинки, он станет стоить пятьдесят долларов. Порубим его в слюдяную муку — будет стоить пять долларов. Китай, Корея и Япония хотят забирать кристаллы, такие вот. — Снова показывает на мусковит. — А из всей добычи таких кристаллов еще по советской статистике — 13–15 процентов. То есть из нашей тысячи тонн будет только сто экспортной слюды. Остальные фракции, мелкоразмерная и мука, — это заказы от отечественных предприятий, мы на это рассчитываем.

Фото: Борис Слепнев

Тормозит промышленное развитие района логистика. Вывозить слюду компания планирует существующими старыми путями: «экспортную» доставлять самолетами из Мамы, а 90 процентов для внутреннего рынка зимой копить, а летом сплавлять по Витиму и Лене в Усть-Кут — там и аэропорт, и развитая дорожная сеть. Дороги здесь — это недостроенная до Бодайбо, на Таксимо, и таежная просека через Уоян на Северобайкальск, обе ведущие к БАМу, — никто ради частных компаний пробивать не будет, а им самим, даже вскладчину слишком дорого.

— Для развития района дорога сыграет бóльшую роль, чем добыча слюды, — уверен инженер Абросов. — Добывать тут что угодно можно. Со мной сюда ехал геолог, он рассказал, что ниже по Витиму, на Воронцовке, это восемьдесят километров от нас, есть госзаказ на уран. Редких полезных ископаемых у нас хватает. Многих людей, занимающихся развитием, отталкивает логистика. Мы здесь живем в глуши, для нас Мама — это где-то недалеко от Москвы…

Вечером мы той же моторной лодкой возвращаемся на Маму. С Гитлер-горы в реку спускается туман. По темноте приедет мэр Морозов, обещал привезти от тещиной коровы молока. Андрей Карпов поделился боровиками на жареху. Из «СССР» расходятся последние посетители — в окнах кафе гаснет гирлянда кофемашины. Завтра по ранней зорьке на речном трамвайчике нужно ехать дальше — вверх по течению Витима, в Бодайбо.

Хочешь стать одним из более 100 000 пользователей, кто регулярно использует kiozk для получения новых знаний?
Не упусти главного с нашим telegram-каналом: https://kiozk.ru/s/voyrl

Авторизуйтесь, чтобы продолжить чтение. Это быстро и бесплатно.

Регистрируясь, я принимаю условия использования

Рекомендуемые статьи

Кризис перемолол моллы Кризис перемолол моллы

Рынок коммерческой недвижимости серьезно пострадал

Эксперт
Правила андрагогики и пирамида Дилтса: как эффективно учиться во взрослом возрасте Правила андрагогики и пирамида Дилтса: как эффективно учиться во взрослом возрасте

Какие лайфхаки помогут нашему мозгу активнее усваивать информацию

Forbes
Уральский федеральный округ Уральский федеральный округ

Промышленный индекс Уральского региона растет

Правила жизни
Фитоэстрогены Фитоэстрогены

Фитоэстрогены — в чем их польза и как они работают

Лиза
Обогреть по-русски Обогреть по-русски

Производитель систем отопления перестал зависеть от иностранных поставок

Эксперт
Цена шедевра Цена шедевра

Как и кем формируется цена на великое искусство

Правила жизни
Проект HMMWV и его аутсайдеры Проект HMMWV и его аутсайдеры

Идея создания HMMWV появилась в самом начале 1970-х годов

4x4 Club
Одна вокруг света: каменные «шерстяные мешки» и бразильские ковбои Одна вокруг света: каменные «шерстяные мешки» и бразильские ковбои

196-я серия о кругосветном путешествии москвички Ирины Сидоренко: штат Пиауи

Forbes
20 лучших российских сериалов последних лет, которые должен посмотреть каждый 20 лучших российских сериалов последних лет, которые должен посмотреть каждый

Топ российских современных сериалов

Правила жизни
Королева панка умерла: как Вивьен Вествуд нарушала табу и изменила моду Королева панка умерла: как Вивьен Вествуд нарушала табу и изменила моду

Как королева панка Вивьен Вествуд изменила мир моды — и мир вообще

Forbes
Как это произошло?! 10 страшных фотографий, сделанных за несколько минут до смерти Как это произошло?! 10 страшных фотографий, сделанных за несколько минут до смерти

Эти снимки подтверждают, что наша жизнь слишком непредсказуема

ТехИнсайдер
Бес купюр Бес купюр

Художники изобразили, как представляют себе отношения человека и денег

Правила жизни
Смена сезонов Смена сезонов

Мы отказались от любых правил и дали себе свободу готовить то, что хотим

Bones
Креветки Креветки

Креветки: нежный вкус и низкое содержание жиров

Здоровье
Финальный аккорд балканской трагедии Финальный аккорд балканской трагедии

Запад принуждает Сербию к полной капитуляции по «косовскому вопросу»

Эксперт
Коллекционеры Коллекционеры

Best dressed — это про тех, кто привел в порядок и себя, и свою планету

Собака.ru
Врач объяснил, кому нельзя резко бросать пить Врач объяснил, кому нельзя резко бросать пить

Бросать зеленого змия нужно очень аккуратно!

Maxim
Маршрутизация на дому: как настроить роутер? Маршрутизация на дому: как настроить роутер?

Rак настроить роутер, чтобы он раздавал интернет на все устройства в вашей сети

CHIP
Loc-Dog: «Мне никогда не было тяжело» Loc-Dog: «Мне никогда не было тяжело»

Рэпер Loc-Dog рассказал о том, боится ли он разочаровать публику

ЖАРА Magazine
Владимир Вдовиченков: Владимир Вдовиченков:

"Хочу быть богатым и знаменитым и ничего для этого не делать"

Караван историй
Как компьютеры научились переводить: от «языкового ковчега» до «электронного мозга» Как компьютеры научились переводить: от «языкового ковчега» до «электронного мозга»

Как зародился машинный перевод?

ТехИнсайдер
По следам клиентов: зачем российский ювелирный бренд открывает бутик в Дубае По следам клиентов: зачем российский ювелирный бренд открывает бутик в Дубае

Российская ювелирная компания Parure Atelier открывает новый филиал в Дубае

Forbes
Мария Смольникова: Мария Смольникова:

Многие поначалу были просто ошарашены новым театральным языком

Коллекция. Караван историй
Как уйти от абьюзера без последствий: 5 важных правил Как уйти от абьюзера без последствий: 5 важных правил

Как не стать заложником чужой неадекватности и абьюза?

Psychologies
Продли себе жизнь и укрепи здоровье: принципы аюверды для зимы Продли себе жизнь и укрепи здоровье: принципы аюверды для зимы

Аюрведа помогает улучшить качество жизни на физическом и на психическом уровнях

VOICE
Успеть в последний момент Успеть в последний момент

Несколько маршрутов, куда можно отправиться в каникулы с семьей

Лиза
Иллюзия или реальность: почему на кладбище ночью светят могилы? Иллюзия или реальность: почему на кладбище ночью светят могилы?

Свет над могилами — души умерших?

ТехИнсайдер
Мэрилин Монро и пограничное расстройство личности. Что мы знаем о «звездном» диагнозе Мэрилин Монро и пограничное расстройство личности. Что мы знаем о «звездном» диагнозе

На примерах звезд разбираемся, какое слово в аббревиатуре ПРЛ ключевое

Psychologies
Повесть о настоящем маленьком человеке Повесть о настоящем маленьком человеке

Гуманизм по Чарльзу Спенсеру Чаплину

Weekend
Аборты и неравенство зарплат: о чем писала первая французская журналистка Северин Аборты и неравенство зарплат: о чем писала первая французская журналистка Северин

Северин стала ролевой моделью для многих эмансипированных женщин

Forbes
Открыть в приложении