«Игра в кальмара»: когда жажда справедливости сильнее страха смерти
Почему сериал корейского режиссера Хван Дон Хека так популярен
Корейский сериал с невзрачным названием «Игра в кальмара» вышел на Netflix в сентябре и меньше чем за месяц заполучил титул самого популярного на сервисе сериала. Хван Дон Хек вслед за режиссером Пон Джун-хо, который в прошлом году стал триумфатором премии «Оскар», совершил еще один подвиг во славу корейского кинематографа. Но если режиссер «Паразитов» поразил в первую очередь профессионалов, отдавших ему сначала Золотую пальмовую ветвь на Каннском фестивале, а потом четыре «Оскара», то Хван Дон Хек сумел достучаться до сердец широкой аудитории: сериал стал лидером по просмотрам в 90 странах, и Россия не стала среди них исключением. Никогда ни один корейский сериал не добивался подобного успеха за столь короткий срок. Возможно, ни один сериал в мире не добивался подобного успеха, потому что у него не было доступа к тому количеству зрителей, какое смог собрать на сегодняшний день Netflix: по итогам прошлого года только число подписчиков сервиса выросло до 200 млн.
И без того фантастические чутье дирекции Netflix на этот раз ее тоже не обмануло. Она сделала ставку на проект, успех которого казался далеко не очевидным — Хван Дон Хек искал на него деньги на протяжении многих лет и не мог найти по понятным причинам: фильмы в жанре «игра на выживание» уже многократно предлагали аудитории, и она далеко не всегда на него откликалась. «Игру на выживание» образца прошлого века — «Бегущего человек» с Арнольдом Шварценеггером в главной роли — принято относить к числу коммерческих неудач Голливуда. Японский эксперимент начала века — «Королевские игры» с Такеси Китано — как коммерческий проект оказался намного успешнее «Бегущего человека», но мировым хитом ему стать не удалось. Последовавший за ним фильм Джеймса Вана «Пила: игра на выживание», сумевший обойтись без звезд, оказался самой успешной работой в этом жанре, но последовавшие за ним еще восемь фильмов серии хотя и собрали в общей сложности миллиард долларов, работали скорее на выхолащивание зрительского интереса.
Хван Дон Хек не стал переносить своих героев в будущее: в «Игре в кальмара» мы имеем дело с нашими современниками. Он не сделал их невольниками — это еще одно принципиальное отличие от его предшественников в жанре: герои корейского сериала участвуют в играх на выживание добровольно. При этом знают, на что идут, и у них есть возможность в любую минуту принять коллективное решение прекратить игру, что они и делают, после того как сталкиваются с ее жестокой реальностью. И это самый тонкий момент сюжетной линии, когда зритель должен окончательно встроиться в реальность сериала. Хван Дон Хек убеждает нас: для героев сериала жизнь в социальной и экономической реальности столь трудна, что они не видят другого выхода, кроме как рискнуть наполненной страданиями жизнью ради призрачной надежды на крупный выигрыш. При этом режиссер почти не дает этой надежды зрителям: самые проницательные уже начинают догадываться, что участники игры обречены.
Самое поразительное в работе Хван Дон Хека то, с какой легкостью зрители принимают правила, по которым он создает свою реальность. В фильме нет ничего исключительного для корейского кинематографа: начиненность изощренным насилием и сделала его экспортным продуктом. Такие издевательства не только над телом человека, но и над его психикой (зачастую ничем не объяснимые, что делает их еще страшнее) трудно встретить в каком-либо другом кино, разве что в японском: японские кинематографисты тоже могут бесконечно расширять пределы жестокости, они тоже создатели насилия, льющегося с экранов, но им свойственно отвлекаться на красоту окружающего мира, поэтому поток экранного насилия, который продуцируют корейские кинематографисты, более плотный и постоянный. Для них жестокость не метафора, а естественная реальность. И выход за ее пределы сразу снижает ценность их высказываний.
Но доминирующей сюжетный мотив «Игры в кальмара» отнюдь не жажда наживы: герои сериала стремятся не за деньгами — они бегут от долгов. И именно это заталкивает их в игру, которая кажется им пусть более рискованной, чем разворачивающаяся в социальной реальности экономическая игра (в ней они уже потерпели поражение), но все же более справедливой: здесь у всех равные шансы. Одна из сюжетных линий посвящена участнику игры, вступившему в коррупционную сделку со служителями игры: он помогает им добывать человеческие органы из мертвых тел на продажу и взамен получает информацию о правилах следующей игры. Его настигает кара, а зритель убеждается: этот мир и в самом деле справедлив. Создатели сериала показывают, что все участники игры вошли в нее случайно: они не просто находятся под давлением обстоятельств, но сами их создали совокупностью своих поступков. Смерть, настигающую то одного, то другого, они заслужили. Страдания, на которые они себя обрекают, — это шанс искупить собственные преступления.
Но виноваты не только они — виноваты и те, кто платит за то, чтобы наблюдать за игрой: похотливые, сексуально неразборчивые богатеи с европеоидными лицами и те, кто обслуживает ее, в том числе беспощадно убивая незадачливых игроков за то, что не смогли аккуратно выломать фигурку по линиям, прорисованным в кругляшке из запеченного теста (в этом заключалось одно из зданий игры на выживание). Все умрут. Останется в живых только тот, кто будет до конца стремиться оставаться человеком в нечеловеческих условиях. В мире, где одни впиваются зубами в горло другим, считая скорость реакции, собственную силу и изощренный интеллект условием выживания. Самым сильным в этой игре сначала оказывается самый глупый, тот, кто не рвется к победе, а всего лишь пытается помочь тем, кому может помочь. Вторым победителем (это выясняется уже в самом финале фильма) становится слабейший из игроков. Он же создатель игры, который только кажется исчадием зла, а на деле и есть источник справедливости.
Несомненно, в искусстве рассказывания историй, создания персонажей и встраивания их в композицию, которая обеспечивает драматургическое напряжение и начинает двигать сюжет, корейские кинематографисты если не номер один, то, во всяком случае, в первой тройке. В изобретательности по части придумывания финала им просто нет равных. И «Игра в кальмара» еще одно тому свидетельство. Развернутый финал сериала — шедевр кинематографической драматургии. Как, впрочем, и финалы других прославленных корейских фильмов — «Паразитов» и «Олдбоя», что свидетельствует не об одной, случайной, удаче, а о продуманной драматургической стратегии, для которой финал в повествовании ничуть не менее важен, чем завязка и кульминация. Финал в лучших корейских фильмах не просто завершает историю, где главный герой идет от одного события к другому, он ее переворачивает, представляет в новом свете, становится точкой обратного отсчета, вызывает желание еще раз обратиться к уже завершенной истории — с новым знанием. В «Игре в кальмара» даже не один, а два параллельно развивающихся сюжета, в каждом — нетривиальный финал.
Этот сериал еще и удачно вписался в новые медиа. Игры, в которые не на жизнь, а на смерть играют ее персонажи, стали форматом, позволившим привлечь к просмотру аудиторию младше 16 лет: если бы он не стал фильмом для семейного просмотра, у него не было бы таких цифр. Режиссер внедрил в сериал микросюжеты, и они дают зрителю возможность войти в его художественное пространство: не просто смотреть «Игру в кальмара», но участвовать в ней на глазах у пользователей социальных сетей. Без этого фактора сериал не получил бы столь масштабного успеха — не зря Хван Дон Хек так долго ждал, пока кто-нибудь из продюсеров не обратит внимание на его проект. Выпусти он его на несколько лет раньше — и тот мог бы затеряться в потоке азиатского кино. Но все произошло вовремя.
Netflix сделал «Игру в кальмара» глобальным брендом, который сделает еще сильнее позиции корейцев на мировом рынке развлечений. Они не просто ворвались на него с захватывающей историей, но привнесли в него печаль и жажду справедливости, которая оказывается сильнее страха смерти.
Их всегдашний источник вдохновения — близлежащая Северная Корея, которая не отпускает сознание корейцев южных; ее и воссоздал Хван Дон Хек в образе острова смерти, где происходит игра на выживание. Свою родину — Корею Южную — он охарактеризовал во второй серии «Игры в кальмара». Она называется «Ад».
Хочешь стать одним из более 100 000 пользователей, кто регулярно использует kiozk для получения новых знаний?
Не упусти главного с нашим telegram-каналом: https://kiozk.ru/s/voyrl