Владимир Лисовский
Знаменитый историк архитектуры, профессор Академии художеств, автор книг о Бенуа, Бубыре и северном модерне рассказал о первой блокадной зиме участнику краеведческого объединения «Гэнгъ», ведущему блога @mаах_sf Максиму Косьмину.
В 1941 году вам семь лет. У вас много воспоминаний о блокаде?
Да, довольно много. Помню, как 8 сентября, в первый день блокады, был обстрел и загорелись Бадаевские склады — мы выбегали на балкон смотреть на огромную тучу черного дыма. Нам, мальчишкам, было интересно наблюдать за заградительными аэростатами, которые базировались по всему городу (эти аппараты использовались для повреждения подлетавших к Ленинграду вражеских самолетов. — Прим. ред.). Первый воздушный бой я увидел из своего дома на Пестеля: масса самолетов двигалась в воздухе по непонятным траекториям, шумела стрельба. Вскоре появилось ощущение голода. В школе нас пытались подкармливать: в физкультурном зале организовали столовую, куда мы ходили сначала на большой перемене, а потом еда стала заменять занятия. Начали выдавать небольшие пайки, я их носил домой. Однажды дали сгущенное молоко — абсолютная невидаль. Было холодно, я лежал в кровати, накрытый горой одеял. И не удержался: когда никого не было дома, схватил банку со сгущенкой и съел все сам — понимал, что это воровство, но совладать с собой тогда было уже сложно.
Что помогло пережить самую страшную первую блокадную зиму?
Мы ели котлеты из лебеды, жаренные на олифе, готовили студень из столярного клея — правда, я попробовал ложечку и больше никогда его не ел. Мои родители были в разводе, так что кормили меня в двух квартирах — это тоже помогало. Между домами я бегал по Моховой улице — отпускали одного, как — до сих пор не понимаю. Однажды я увидел старуху, которая сидела в парадной с открытой дверью на стуле и манила меня пальцем — я испугался и убежал. Тогда же, зимой 1941 года, в наш дом попала бомба. Прозвучал сигнал тревоги, бабушка начала меня одевать, и в этот момент здание закачалось. А после — тишина. Позже, рассказывая об этом своим приятелям, я прихвастывал и придумывал, как успокаивал бабушку: «Чего торопиться — бомба попала, но не взорвалась, не беспокойся». Этого, конечно,