Ржев, 1942–1943 годы: между историей и политикой
Ржевская битва — яркий пример, на основе которого можно научиться говорить о противоречиях нашей военной истории, доблести и трагедии.
Начать мы хотим с постановки радикального вопроса: можно ли говорить о масштабных операциях 1942–1943 годов, развернувшихся вблизи и в отдалении от города Ржева, именно как о битве? В условиях весьма «компактных» войн XVIII–XIX веков, которые велись регулярными, профессиональными армиями, битвами называли крупные столкновения армий противоборствующих сторон на ограниченном пространстве, шедшие максимум несколько дней. Зачастую исход имел важные последствия для хода если не всей войны, то целой кампании. Все усложнилось в годы Первой мировой войны (1914–1918), когда на поле боя протяженностью в сотни километров сталкивались сотни тысяч, если не миллионы солдат. Противостояние длилось неделями и даже месяцами, пока не определялся его исход. Естественно, для систематизации происходившего активно используется понятие «операция», которое отсылает к единству стратегического (или оперативно-стратегического) замысла и его последовательной реализации. Для удобства публики журналисты могли окрестить их битвами, как, например, битва за Галицию (август—сентябрь 1914-го) или битва у Варшавы (октябрь 1914-го), однако как собственно военные, так и последующие исследователи — многие из них также бывшие командиры — все же предпочитали термин «операция». Единство замысла и преследуемой стратегической (или оперативно-стратегической) цели является главным квалифицирующим признаком, который позволяет именовать некую совокупность боевых столкновений таким образом.
Так, битва под Москвой или Сталинградская битва — закрепившиеся в науке публицистические названия, отсылающие к комплексу операций, проводимых немецкими и советскими войсками в рамках реализации единой стратегической цели: захват/оборона Москвы как важного политического, экономического и коммуникационного центра; захват/оборона Сталинграда как одного из конечных пунктов утверждения Германии на юге СССР и лишения его значимых ресурсов. Потому никого не должно смущать, что началом битвы за Москву считается наступление группы армий «Центр» 30 сентября с территории западных регионов современной России, а Сталинградская битва отсчитывается с 17 июля 1942 года, когда немецкая группа армий «Б» устремилась в сторону реки Дон, находясь в сотнях километрах от самого Сталинграда. В обоих случаях немцы стремились обеспечить себе стратегическую победу, которая склонила бы чашу весов на их сторону, а советская сторона была поставлена в положение стратегической обороны.
Именно в этом смысле ни о какой «Ржевский битве», подобной битве за Москву или Сталинград, говорить нельзя, что не отрицает ни значимости событий, ни определенной взаимосвязи между ними. Скорее, мы имеем дело с публицистическим штампом, порожденным особой общественно-политической и историографической ситуацией 1990-х годов. С одной стороны, были местные историки, которые излишне вольно объединяли разрозненные операции в единое целое. С другой стороны, бои на ржевском направлении были тяжелыми, кровавыми и в целом не очень удачными для Красной армии, потому в советское время на уровне официальной историографии и коммеморации вытеснялись, говоря очень мягко, на обочину. Военные историки не видели объективного смысла объединять череду боевых действий на ржевском направлении в одну битву, а политический заказ на изобретение мифа отсутствовал. При этом в культуре трагическая сторона нашла закрепление в поэзии Александра Твардовского (его известное стихотворение «Я убит подо Ржевом», 1946) и в творчестве Вячеслава Кондратьева (рассказ «Сашка», 1979; и др.). Недоговоренность сыграла позднее злую шутку. Когда в период перестройки начался пересмотр официальных трактовок Великой Отечественной войны, неизбежно стали появляться совершенно различные, нередко фантастические версии событий. Обнаружить грань между критикой и политизированным критиканством было сложно, особенно при слабом знании немецких исследований и колоссальных сложностях в доступе к боевой документации. Но сегодня перепевы перестроечных дискуссий все ак-тивнее уходят в прошлое. В контексте нашей темы мы можем отослать к видеоразборам историка Алексея Исаева, наиболее яркого представителя «новой общественно-научной историографии» (см. «Бои под Ржевом и политизация памяти»), который не оставил камня на камне ни от очередного патриотического художественного комикса «Ржев» (режиссер Игорь Копылов, 2019), ни от переполненной оппозиционно-политизированными интерпретациями и мало что исторически сообщающей документальной картины «Ржев — русская долина смерти» (Алексей Пивоваров, Алексей Серебряков, 2019).
Но именно бои на ржевском направлении пока еще не стали предметом фундированных исследований. Известные монографии Светланы Герасимовой и Дэвида Гланца, посвященные Ржевской битве и операции «Марс» соответственно, в свое время внесли вклад в ее осмысление, но уже морально устарели. Можно отослать читателя к интереснейшим лекциям Алексея Волкова (одного из участников упомянутого дискуссионного пространства), но они пока не стали монографией. Потому и настоящая статья представляет лишь самое общее описание, попытку показать невозможность вложения этих событий в прокрустово ложе однозначных понятий и стабильных интерпретаций.
Бои под Ржевом: начало
Хотя сам Ржев был оккупирован вермахтом 17 октября 1941 года в ходе общего наступления на столицу Советского Союза, начать изложение имеет смысл с контрнаступления под Москвой, которое началось 5–6 декабря и привело к крупной победе Красной армии. «Головокружение от успехов» повлекло к принятию непродуманного решения: начать 8 января 1942 года наступление всего советского фронта. На центральном участке войска Калининского и Западного фронтов (при поддержке Брянского фронта) пытались окружить ударами на большую глубину и уничтожить немецкую группу армий «Центр». Однако наступление без оперативной паузы, с высоким недокомплектом в частях, при превосходстве противника в тяжелой артиллерии (хотя по 76-миллиметровым орудиям советские войска их превосходили в два с половиной раза), а также ввиду стратегических просчетов командования завершилось в ближайшие месяцы крупным поражением. Ставка на выброску в тыл крупного десанта или расширение прорыва за счет кавалерийских корпусов не оправдалась. В отечественной историографической традиции эти бои именуются РжевскоВяземской операцией и рассматриваются как «заключительная часть» битвы под Москвой. Широкой публике эти события известны преимущественно трагедией 33-й армии под командованием генерала Михаила Ефремова. Спор о том, кто виноват, продолжается, хотя большинвину возлагать на Георгия Жукова как на командующего Западным фронтом, отмечая прежде всего превосходство сил противника на данном направлении.
Красная армия продвинулась на 100–350 километров на запад, немцам пришлось задействовать резервы для ликвидации прорывов: война на востоке все меньше напоминала «французский поход» 1940 года, ее стали именовать «крысиной», а некоторые генералы вермахта вообще предлагали отказаться от стратегических наступлений, измотать СССР в боях и заключить выгодный мир. Более того, когда совокупность боев на московском направлении рубежа 1941– 1942 годов (да, при высоких потерях!) сорвала германский блицкриг и привела к улучшению международного положения СССР, стали развеиваться предубеждения союзников о неспособности Красной армии противостоять вермахту.
Именно в ходе боев января—февраля 1942 года образовался «ржевский выступ», где держались немцы, а их с трех сторон огибали советские войска. Значимость этого участка фронта определялась следующим. Во-первых, именно отсюда гитлеровцы могли организовать удар в случае возобновления наступления на Москву, значение которой как важного промышленного центра и крупнейшего транспортного узла сохранялось. Не стоит забывать и о том морально-политическом воздействии, которое оказало бы на советский народ падение столицы. Впрочем, считать, будто дальнейшие операции мотивировались желанием Сталина обезопасить себя, значит игнорировать объективную реальность. Во-вторых, сам Ржев был важным транспортным узлом, через него проходили железные дороги с севера на юг (Ржев — Вязьма) и с запада на восток, а потому взятие его войсками Красной армии было необходимо для дальнейшего наступления на этом направлении.
Адольф Гитлер, 19 декабря 1941 года лично возглавивший Верховное командование сухопутных сил вермахта (сокращенно ОКВ, фактически осуществляло руководство Восточным фронтом), вовсе не собирался отказываться от желания мощным ударом сломить Советский Союз. Директива ОКВ от 5 апреля 1942 года ставила две цели на ближайший год: решить «проблему Ленинграда» и организовать мощное наступление на юге СССР в направлении Волги и Кавказа. Если тотальная война — это соревнование систем, то армия в этой логике должна была выиграть «битву за ресурсы» и нанести удар по важным коммуникационным, промышленным, сельскохозяйственным и ресурсным центрам. Не просто выиграть пространство и разбить как можно больше советских дивизий, но лишить СССР той основы, которая позволила бы ему успешно вести войну.
Кровавое лето 1942-го
Стратегическая пауза, взятая в начале весны 1942 года, вовсе не должна восприниматься как время затишья. Для советской стороны это было принципиально значимое время, необходимое для перевода экономики на военные рельсы. Налаживание работы промышленности (в том числе эвакуированных предприятий), ликвидация нехватки военной техники, средств связи, артиллерии, улучшение качества подготовки личного состава, упорядочивание работы армейских тылов — все эти задачи требовали решения, и оно не могло быть одномоментным. Сюда же стоит добавить отсутствие в тот момент опыта успешной реализации фронтовых операций, а также колебания — естественные в условиях фронтовых неудач — морального состояния простых бойцов. Потому объективное состояние Красной армии в целом не позволяет ставить вопрос, почему в 1942 году не было ярких и красивых побед, которые произошли в 1943–1944-м. Еще требовалось наладить военно-экономическую и организационную систему (включая организацию армии), которая могла бы эффективно противостоять Германии и ее союзникам. Если этот контекст оставлять за рамками рассмотрения, то можно удариться в психологизм, когда чуть ли не все неудачи 1942 года становятся результатом только ошибок руководства.
Хотя советская разведка уже весной 1942-го сообщала, что немцы сосредоточивают основные силы на юге, Сталин, как отмечал доктор исторических наук Михаил Мягков, недооценивал эти сведения, полагая, что немцы могут попытаться в очередной раз прорваться к Москве. Сам противник поддерживал эти иллюзии в рамках дезинформационного плана «Кремль»: проводимые перегруппировки на гжатском направлении и подбрасываемые фальшивые документы должны были убедить советское руководство, что все силы надо держать у столицы.
Нередко именно Сталина обвиняют в том, что он долгое время недооценивал ситуацию на юге, слишком много внимания уделял «ржевскому выступу» и безопасности столицы, почему сюда весной и летом 1942 года направлялись основные пополнения. Конечно, усиление Западного и Калининского фронтов позволило сковать значительные силы противника, но одновременно усугубило летне-осенний кризис на юге. Все усложняется и становится более противоречивым, поскольку и весной, и летом 1942 года командование группой армий «Центр» (фельдмаршал Гюнтер фон Клюге) разрабатывало реальные планы прорыва обороны и окружения советских войск на московском направлении. И как ярко свидетельствовал опыт предыдущих месяцев войны, оперативный успех привел бы не только к тяжелым потерям и очередным «котлам», но и к появлению непосредственной угрозы Москве, о стратегическом значении которой нельзя забывать. В первой половине июля немцы провели операцию «Зейдлиц» против части войск Калининского фронта (генерал-полковник Иван Конев), которые в итоге попали в окружение и с большими потерями пробивались к своим. И могло ли в такой ситуации командование сбрасывать со счетов возможность повторения событий в большем масштабе?
Более того, в марте 1942 года Сталин принял решение не ограничиваться активной обороной, а провести ряд наступлений на разных участках фронта, что откровенно распылило силы. Так, еще 20 февраля Красная армия в районе Демянска окружила 96 тыс. солдат вермахта, однако попытка ликвидировать «демянский котел» провалилась. В мае—июне катастрофой закончилось наступление под Харьковом, параллельно в Крыму немецкое наступление завершилось разгромом советской группировки. Семнадцатого июля началось стратегическое наступление немцев в направлении Сталинграда и Кавказа, одновременно тяжелым оставалось положение в блокадном Ленинграде. Другими словами, на всем советском фронте ситуация летом 1942 года была, мягко говоря, не радужной, и именно об этом надо помнить при рассмотрении боев на ржевском направлении в августе—сентябре 1942 года. В советской историографии они известны как 1-я Ржевско-Сычевская операция (31 июля — 20 октября 1942 года). Здесь схлестнулись с нашей стороны войска Западного и Калининского фронтов под руководством генералов Жукова и Конева (до 486 тыс. человек) и 9-я германская армия генерала Вальтера Моделя, опиравшаяся на эшелонированную оборону. Замысел наступления, начатого Красной армией, заключался в том, чтобы срезать «ржевский выступ». Отметим, что спустя шесть дней после начала операции общее руководство поручили Георгию Жукову, в конце месяца он убыл под Сталинград, его место занял Иван Конев, а Калининский фронт возглавил генерал Максим Пуркаев.
Ржев — позиционный тупик
Бои августа—сентября 1942 года иногда метафорически называют «Верденом Второй мировой», подразумевая, что они были очень похожи на то, что в 1915–1918 годах происходило на Западном фронте. Если маневренные сражения ведутся на больших пространствах и представляют собой быстрые передвижения массы войск, зачастую пытающихся окружить противника, то позиционная война — а именно до нее скатились стороны под Ржевом — являют собой нечто противоположное. Наступающая сторона — в нашем случае Советский Союз — несет более высокие потери, отвоевывая километр за километром. Учтем, что, к сожалению, тогда Красная армия еще не научилась эффективно взламывать оборону противника, авиация проявляла отчасти вынужденную пассивность, добавим сюда недостаток средств связи и слабость разведки, в том числе обусловленную жестокостью немцев к местному населению, что мешало наладить партизанско-диверсионную борьбу. Но прежде всего надо обратить внимание на сравнительный недостаток в артиллерии, который имел решающее значение, так как вести наступление означает выбить противника из укрепленных пунктов, что невозможно сделать без их предварительного уничтожения артиллерией или авиацией.
В принципе, эти бои представляли собой масштабную артиллерийскую дуэль, однако на один советский снаряд в ответ прилетало несколько немецких. 9-я армия опиралась на развитые коммуникации, обеспечивавшие бесперебойное снабжение из глубокого тыла, ее командование сумело за счет резервов группы армии «Центр» на четверть увеличить численность войск. Сюда подтянули и дивизию «Великая Германия», элитарное соединение вермахта, чье отличие состояло именно в высоком уровне подготовки личного состава (а не в идеологической индоктринации при посредственном тактическом мастерстве, что отличало эсэсовские дивизии, например «Дас Райх» или «Мертвая голова»). Впрочем, как подчеркивал Алексей Исаев, сам Вальтер Модель предпочитал дробить резервы и по частям бросать их на разные участки фронта, что, с одной стороны, позволяло улучшать позицию на разных направлениях, а с другой — препятствовало сбору единого кулака для перелома ситуации в целом. По мере того как советские войска учились просачиваться через систему опорных пунктов, немцы переходили к постройке обороны в виде сплошной линии фронта.
Советское наступление превратилось в прогрызание вражеской обороны со всеми вытекающими отсюда последствиями, включая ожесточенные бои за отдельные укрепленные пункты. Так, на Калининском фронте выделяются отважные и кровавые бои за деревню Полунино на Знаменском плацдарме (южный берег Волги), а 20-я армия Западного фронта несла кровавые потери в боях за деревню Погорелое Городище, которая в итоге все же была взята. На фоне поражений практически на всем советско-германском фронте пропаганда представила этот эпизод как «успех» и «луч надежды». В итоге Красная армия продвинулась на 35–40 километров.
В сентябре 1942 года 30-я армия генерал-лейтенанта Дмитрия Лелюшенко вступила в тяжелые городские бои на северной окраине Ржева; в ходе двух наступлений она освободила ряд районов на северном берегу Волги, однако большая часть города осталась за противником. Сражаться в городских условиях и красноармейцы, и их противники учились «на ходу», бои шли за каждый участок и чем-то напоминали то, что меньше месяца спустя происходило далеко ниже по течению реки — в Сталинграде. Здесь, во Ржеве, советская сторона формировала импровизированные штурмовые группы, которые бились за отдельные дома, а напряжение доходило до того, что в бой бросалось всё: батальоны по несколько десятков человек, устаревшие модели танков и даже в принципе бесполезный бронепоезд.
Красная армия потеряла до 300 тыс. человек, вермахт — 50 тыс. Это, естественно, большие потери, но при осмыслении их причин стоит указывать не только на перечисленные недостатки и ошибки командования, но и на искусного, хорошо подготовленного противника. На фоне других, увы, нередких поражений Красной армии 1941–1942 годов соотношение потерь не выглядит впечатляющим. Главным оперативным итогом этих боев стал срыв возможных операций противника на московском направлении. Затухание боев к концу сентября не привело к тому, что Ставка отказалась от идеи провести здесь очередное наступление. Его планировали на 12 октября, однако из-за неготовности войск отложили более чем на месяц.
Операция «Марс»: несостоявшийся Сталинград?
Осенью 1942 года увязло немецкое наступление в Сталинграде и окрестностях. Начало ноября — период активной подготовки советского контрнаступления против армии Фридриха Паулюса, которое началось 19-го числа (операция «Уран») и стало поворотным эпизодом во всей Второй мировой войне. Однако параллельно готовилось наступление на ржевском направлении — операция «Марс» — под общим руководством вернувшегося туда Георгия Жукова. Историки активно спорят: Ставка готовила два крупных стратегических наступления, из которых удалось только одно, или же с самого начала ржевскому направлению придавалось меньшее значение и если меньшее, то насколько? Сторонники второй версии, как правило, выдвигают следующие аргументы: наступление под Ржевом планировалось и ранее, а в переписке с союзниками Сталин делал акцент именно на будущее контрнаступление под Сталинградом. Иногда в ход идет аргумент, восходящий к мемуарам начальника разведывательно-диверсионного отдела НКВД Павла Судоплатова, будто советская разведка намеренно вбросила дезинформацию о наступлении под Ржевом, чтобы отвлечь внимание от Сталинграда. Это утверждение не подтверждается документами, путает мемуарист и кличку двойного агента, который тогда вступил в сложную радиоигру с противником. Впрочем, ввиду долгой подготовки в условиях стабильного фронта противник сумел обнаружить активность (в том числе благодаря перебежчикам), а потому советское наступление не стало для него большим сюрпризом. Однако «Марс», как утверждалось в советское время, не может рассматриваться и как попытка отвлечь внимание врага от главного удара: на ржевском направлении советское командование сосредоточило несколько больше войск и артиллерии, чем под Сталинградом, плюс операция началась через шесть дней после «Урана», хотя демонстративные удары с целью сковать вражеские резервы наносятся накануне основного наступления.
Операция «Марс» была начата 25 ноября и продолжалась месяц. Она представляла собой попытки посредством одновременных ударов с разных сторон «ржевского выступа» прорвать оборону противника, что было встречено мощными контрударами. В районе города Белый часть прорвавшихся было войск 41-й армии попала в «котел» и была уничтожена. Общие потери 9-й германской армии составили примерно 45 тыс. человек, а только безвозвратные потери РККА, по официальным данным, — 74,4 тыс. человек (оценка общих потерь — до 335 тыс. человек, но эта цифра требует уточнения).
Cдача в плен остатков армии Паулюса 2 февраля 1943 года привела к общей переоценке ситуации немцами. В начале марта они решили сузить протяженность общей линии фронта, с тем чтобы высвободить дополнительные силы. Именно поэтому они в начале марта (операция «Бюффель») вывели свои силы с «ржевского выступа» на заранее построенную укрепленную полосу обороны, оставляя за собой выжженную землю. Линия фронта 9-й германской армии сократилась с 530 до 200 км, а в распоряжении руководства армии оказалось более двух десятков высвободившихся дивизий и прочих частей. Советские войска (так называемая Ржевско-Вяземская стратегическая наступательная операция, если исходить из советской историографической традиции) сорвать этот план не смогли. В Ржев красноармейцы вступили 3 марта 1943 года.
Уроки Ржевской битвы
В заключение стоит еще раз подчеркнуть, что бои на ржевском направлении — это целый комплекс не в полной мере изученных, но несомненно кровавых событий. Общие потери СССР оцениваются некоторыми в 1,1–1,3 млн человек, противника — в 668 тыс., однако даже эти подсчеты требуют уточнения. Рассмотренные операции нельзя адекватно описать однозначными, привычными для общественности категориями: они не были ни «центральными», ни «периферийными», ни «самыми кровавыми», ни удачными; героизм пересекался с паническими настроениями, а разбор отдельных ситуаций неизбежно приведет к обсуждению не только роли личности командиров и их ошибок, но и слабости советской военной машины в целом. Но акцент только на этом подтолкнет к исключению из поля зрения искусного, опытного, подготовленного противника, что также исказит наш диалог с историей. Красная армия (и командиры, и солдаты) училась воевать в прямом смысле слова, но такие «практические занятия» неизбежно оплачиваются кровью. Для военных историков операции на ржевском направлении представляют большой интерес с точки зрения изучения особенностей позиционных боев в контексте индустриальных, массовых войн. Что касается общественности, то эти сражения, наверное, являют прекрасный пример, на основе которого можно научиться говорить о противоречиях нашей военной истории, о доблести и трагедии. Возможно, сама способность вступать в диалог с прошлым, а не втискивать его в набор заданных категорий и «выучивать» заранее известные уроки и можно назвать главной ценностью. Впрочем, это требует особого эстетического вкуса и такта, но это уже совершенно другая проблема.
Бои под Ржевом и политизация памяти
Только с середины 2000-х годов Центральный архив Министерства обороны начал упрощать жизнь исследователям, открывая фонды и снимая другие ограничения. Так, долгое время работа в читальном зале предполагала исключительно выписывание информации в тетрадку, которая потом сдавалась на проверку специальным сотрудникам. Они оттуда вырезали — в буквальном смысле слова — любую информацию, которая, по их мнению, порочила «моральный облик» Красной армии (естественно, исследователи писали на одной стороне листа). Сейчас эти практики ушли в прошлое, но о них нужно помнить, говоря о том, почему пересмотр советских трактовок Великой Отечественной войны в 1990-е годы порождал химерические построения: а как могло быть иначе?
При этом собственно обновление историографии сопровождается общественными дискуссиями, политизированными и поляризованными, обменивающими историю на достижение внешних целей: одни атакуют отступления от укорененных стереотипов как «фальсификацию» и «покушение на патриотизм», при этом видя в прошлом аргумент тотального оправдания власти и авторитарных методов управления, в то время как другие, не гнушаясь откровенными передергиваниями, через обращение к истории Великой Отечественной стремятся то дискредитировать советский политический проект, то разоблачить современную власть и те интерпретации, которые, как считается, она продвигает. Политизация Великой Отечественной войны оказалась неизбежностью, поскольку именно эта война превратилась в основное «место памяти» России, она одновременно и краеугольный камень государственной исторической политики, и основная «точка символической сборки» российской нации, и стала таковой ввиду ее широко признаваемой значимости и укоренения в семейной памяти. Но вот состояние общественного языка оставляет желать лучшего.
Заложниками этих дискуссий становятся не только героические, но и трагические события, в том числе подобные боям под Ржевом. В ряде публицистических работ желание обвинить советское руководство (с которого ответственность снимать нельзя) в тяжелых потерях под Ржевом вытесняло стремление разобраться в деталях. Свою роль сыграло и излишнее доверие выборочно выдернутым работам зарубежных авторов. Упомянем книгу участника боев немецкого генерала Хорста Гроссмана с симптоматичным наименованием «Ржев: краеугольный камень Восточного фронта» (издана на русском в Ржеве уже в 1996 году), которая заканчивается симптоматичной фразой: «Непобежденным покинул немецкий солдат ржевское поле сражения». Трагический героизм, связывающий воедино полумемуары-полуисследование ностальгирующего генерала, стал одним из оснований придумывания у нас в России единой «Ржевской битвы».
Впрочем, не все так трагично. В 2010-е годы активно развивается «новая историография» Великой Отечественной войны, которая одновременно не оставляет камня на камне и от советского официоза (впрочем, неоднородного и внутренне противоречивого, так как он колебался в унисон с партийной линией), и от его политизированной критики. Последнее, конечно, сохраняется и в речах политиков, и в работах историков «старого поколения», и в разномастных журналистских опусах как провластных, так и оппозиционных СМИ. К представителям «новой общественно-научной историографии» мы относим прежде всего А. В. Исаева, В. Н. Замулина, В. Мосунова, М. В. Фоменко, А. Р. Дюкова, М. Э. Морозова, С. Бирюка, И. Сдвижкова, А. Волкова, А. Шнеера, Л. А. Терушкина, С. Ушкалова, Д. Б. Хазанова, Е. Кобякова, И. Петрова, Р. Алиева, Д. Шеина и многих других. Далеко не все из них связаны с официальными научными учреждениями, не все являются и профессиональными историками, но их книги, зачастую фундированные архивными документами, выходят в коммерческих издательствах неплохими для научной литературы тиражами, они пишут статьи (см. порталы Warspot и Warhead), выступают с публичными лекциями (цикл «Архивная революция» и другие передачи TacticMedia, лекторий РВИО и ГИМ «Исторические субботы», военно-исторический клуб «Лед и пламя» и проч.), активно спорят и делятся архивными находками в социальных сетях. Все это порождает особое дискуссионное пространство, в котором научное и медийное сильно переплетены, чьи-то работы более академичны, чьи-то — менее, но именно здесь формируется свежий научный взгляд на Великую Отечественную войну и закладываются основы нового общественного языка, столь необходимого для разговора о ней, языка, выходящего за пределы набивших оскомину тезисов о «защите исторической правды от фальсификаторов» или «борьбе живой памяти, настоящей истории против омертвелого официоза».
*Преподаватель Одинцовского филиала МГИМО (У) МИД России.
Фотографии взяты из проекта «Образы войны», цель которого — достоверное информирование широкой аудитории о событиях Второй мировой войны и довоенного периода, совместно реализуемого Российским военноисторическим обществом, Росархивом, РГАКФД, Росфото и Российским фондом культуры на Федеральном историческом портале «История.рф»
Хочешь стать одним из более 100 000 пользователей, кто регулярно использует kiozk для получения новых знаний?
Не упусти главного с нашим telegram-каналом: https://kiozk.ru/s/voyrl