Шепотом и криком
Игорь Гулин о Геннадии Горе
В Издательстве Ивана Лимбаха вышло большое избранное Геннадия Гора — автора великих блокадных стихов и одного из самых недооцененных русских писателей ХХ века.
Геннадий Гор умер в 1981 году. Его знали тогда как автора мягкой фантастики и элегичных мемуарных повестей, эрудита — знатока искусства, физики и философии, читателя и наставника молодых ленинградских прозаиков, тихого интеллигентного собеседника. Его многие ценили, но никто не воспринимал особенно всерьез. Вскоре о нем забыли.
Через 20 лет, в начале 2000-х, вышло две книги его ранней прозы. Обе — со снисходительными предисловиями Андрея Битова, утвердившими статус Гора как эксцентричного модерниста третьего ряда — впоследствии сломленного, отказавшегося от формалистских чудачеств ради «нормальной» советской прозы. Еще через несколько лет были впервые изданы его стихи. Появление этих невероятных текстов для многих моментально изменило картину русской поэзии ХХ века. И тем не менее их открытие лишь укрепило сложившуюся репутацию Гора. Самые умные люди, писавшие о них, утверждали, что стихи 1942 года как бы противостоят всему остальному горовскому творчеству — не только по мере таланта, но и по самому своему устройству; что только кошмар блокады дал возможность этому малосамостоятельному автору написать такое.
Все это — ужасная несправедливость. Том, составленный специалистом по Гору Андреем Муждабой,— первый шаг к ее исправлению.
Центральная вещь раннего Гора, роман 1929 года «Корова»,— повествование о коллективизации, написанное по следам газетных передовиц и затрагивающее все насущные вопросы политики и хозяйства: обострение классовой борьбы, искоренение религиозных пережитков, строительство нового быта — вплоть до проблем свиноводства и пчеловодства. Это сверхлевый роман, написанный сверхлевым языком. Гор учился у Бабеля, Шкловского, Хлебникова, Хармса, но использовал их приемы не совсем по назначению — как орудие прямой агитации. Повествователь его романа, наивный селькор, превращался в эпического певца, поющего крушение старого и создание нового мира в самом буквальном смысле: трансформация классовых отношений становилась перекройкой пространства, времени, материи. Люди и животные, ландшафт и здания распадались на части и собирались заново, как на картинах любимого Гором Филонова. Места для такой книги в литературе Великого перелома, конечно, не было, и «Корову» так и не удалось напечатать. Через несколько лет Гор выпустил сборник «Живопись» (не настолько дикий, но тоже причудливый), был обвинен в формализме, покаялся и обещал писать по-новому.