Пили, пьем, не будем пить
Алкоголизм — вечный бич человечества и, конечно, той его части, что проживает в России. Какие только методы не испробовали люди в борьбе с зеленым змием — и вот подходит к концу первая четверть XXI века, а проблема эта не только не решена, но, наоборот, усугубляется. Сколько веков насчитывает история борьбы с алкоголизмом, откуда он берется, как идентифицируется и что с ним делать? Об этом мы поговорили с главным врачом клиники психического здоровья и лечения зависимостей Rehab Family, психиатром и наркологом Амином Ганджалиевым, а также с доктором психологических наук, профессором, психоаналитиком и действительным членом Международной психоаналитической ассоциации Андреем Россохиным.
История и культура алкоголизма в России
Стереотип о том, что в России пили всегда, имеет под собой реальные исторические основания: многие правители пытались победить эту массовую привычку, но никому это так и не удалось, тем более что помимо неоспоримых плюсов создания непьющего общества у всеобщей трезвости есть один существенный минус. Еще со времен Петра I алкоголь составлял значительную долю бюджета страны, и власть балансировала между попытками борьбы с пьянством и экономической невыгодностью этого процесса. С приходом большевиков и началом Первой мировой войны появились строгие законы по поводу употребления спиртного, но запреты приводили только к росту подпольного производства. Когда же к власти пришел Сталин, между вливанием в страну иностранного капитала и вливанием алкоголя в рот населения он выбрал второе — чтобы деньги оставались в бюджете.
В эпоху Брежнева потребление спиртного выросло почти вдвое. Масштабная антиалкогольная кампания Горбачева в 1980-х — с вырубкой виноградников и жесткими ограничениями — стала ответом на эту тотальную алкоголизацию, но привела к тому, что выпивка не исчезла из жизни граждан, а, наоборот, обрела особую ценность — превратилась в своеобразную валюту, «жидкий рубль». Сильнее всего это сказалось на деревнях, где каждый второй дом превратился в спиртовой заводик. Люди пили и продолжали пить, а культура, в свою очередь, по-своему отражала реальность, но это зеркало было кривым: так, в фильмах Леонида Гайдая алкоголики часто изображались как нелепые и смешные персонажи. Впрочем, советских граждан это не отвращало — более того, в глобальном смысле такая иллюстрация только снижала серьезность проблемы, рассказывает Амин Ганджалиев. Не лучше была ситуация и с иностранными фильмами. В массовой западной культуре алкоголь традиционно романтизировался: его ассоциировали с образом творческого человека или мужстевенного героя — вспомнить хотя бы Джеймса Бонда, добавляет Андрей Россохин.
Психология или биология?
Есть ли у алкоголизма генетическая база? Роль биологических факторов несоизмеримо мала по сравнению с психологическими: 0,5% случаев, как утверждает Андрей Россохин. Распространенные семейные установки в духе «ты сопьешься, как твой отец» или, напротив, запреты вроде «не будь как отец», которые чаще всего приводят к алкоголизму, не имеют отношения к генам. Это навязчивые психологические инструкции, которые вшиваются в психику человека с самого раннего детства. Нередко они становятся и инструментом в руках матери, которая в конфликте с мужем пытается перетащить ребенка на свою сторону, думая, что делает для него что-то хорошее.
Именно так и происходит программирование на тотальную психологическую зависимость. Человек может даже не помнить об этих установках, но они продолжают жить в его бессознательном. В результате он либо осознанно боится алкоголя и тотально себя контролирует, либо, наоборот, отыгрывает внутренний сценарий и пьет без ограничений. И то и другое — результат не биологической предрасположенности, а раннего психологического структурирования личности. Но если в зачатке болезни биология не так важна, то в процессе ее развития — очень даже. Амин Ганджалиев объясняет: дофамин и серотонин — не «гормоны счастья», как мы привыкли думать, а нейромедиаторы; алкоголь на старте поднимает дофамин, дает прилив сил и расслабление. При хронической стимуляции рецепторы привыкают, и прежние радости — книга, секс, прогулка — уже почти не работают без внешнего стимула.