Казус Дзержинского. Как погибают солдаты в российской армии
Год назад Ярослав Лихаузов пошел служить в армию — в элитную дивизию имени Дзержинского. Через три месяца после начала службы родителям сообщили, что их сын погиб в результате несчастного случая. После смерть юноши обросла подробностями от командиров: якобы солдат застрелился, чтобы поправить материальное положение семьи. Журналист и фотограф Виктория Ивлева рассказывает историю гибели Ярослава Лихаузова
27 ноября 2019 года молоденький парнишка Ярослав Лихаузов из Подмосковья пошел в армию служить срочную. Провожать его на сборный пункт приехали мама, папа, младший брат Платон, отчим, бабушка с дедушкой и даже крестный с женой. Девушки у Ярослава не было, а так бы она, конечно, тоже пришла.
Служить Лихаузову выпало тут же, в Московской области, в самых что ни на есть элитных войсках — Отдельной орденов Жукова, Ленина и Октябрьской Революции Краснознаменной дивизии оперативного назначения имени Ф.Э. Дзержинского войск национальной гвардии Российской Федерации. На сайте Росгвардии про нее написано: «Дивизия твердо стоит на страже государственной и общественной безопасности, защиты прав и свобод человека и гражданина».
14 декабря солдат Лихаузов присягнул на верность своему отечеству — Российской Федерации. А через три месяца, вечером 16 марта, Ане, маме Ярослава, неожиданно позвонил его папа и сказал странно: «Ань, с тобой тут поговорить хотят», — передал кому-то трубку, и незнакомый мужской голос спросил, можно ли к ней приехать, потому что ее сын, Ярослав Алексеевич Лихаузов, девятнадцати лет, погиб, в общем, в результате несчастного случая.
Покончил с жизнью, так сказать.
Аня заорала и отбросила от себя телефон.
Через несколько минут в доме у нее появился бледный как полотно Алексей Лихаузов, а с ним военные с какими-то бумагами — Ярослав был у папы зарегистрирован, вот они сначала туда и приехали. Извиняться особо не стали, а один из пришедших позвонил какому-то чину повыше, и тот такую странную вещь сказал Ане в трубку, она даже сначала не сообразила, о чем это он. «Ведь понятно, — сказал военный, — вы договорились с сыном, что он застрелится, а вы получите страховые выплаты и поправите свое материальное положение. Выплаты теперь весьма внушительные — одна страховка два миллиона…»
Аня не нашлась, что сказать на это абсолютное безумие, тем более что материальное положение у них с мужем было вполне неплохое — оба работают в Москве, в метрополитене, получают больше ста тысяч, живут в доме, который достраивают сами, имеют большое по нашим временам хозяйство — тут и бычок, и две коровы, и свиньи, и домашняя птица.
Отпевали Ярослава 19 марта, Аня сама поехала забирать тело. В военном морге 111 Главного государственного центра судебно-медицинских и криминалистических экспертиз Министерства обороны Российской Федерации ей отдали мертвого сына с запекшейся черной кровью вокруг дырки от выстрела на переносице и кровавыми подтеками на лбу и щеках. Похоронили Ярослава рядом с бабушкой на деревенском кладбище села Юрасово на берегу Москвы-реки.
Сразу в день гибели, 16 марта, следователь военно-следственного отдела СК РФ по Балашихинскому гарнизону лейтенант юстиции А.С. Голубцов начал проверку по факту гибели военнослужащего Лихаузова Я.А. по ст. 110 УК РФ — доведение лица до самоубийства путем угроз, жестокого обращения или систематического унижения человеческого достоинства.
Результаты проверки семья Ярослава получила в самом конце июня. В возбуждении уголовного дела было отказано, поскольку никаких признаков преступления обнаружено не было. Из двадцатипятистраничного постановления, подписанного лейтенантом Голубцовым, следовало, что Ярослав Лихаузов личностью был незрелой, характером не очень, боевой патрон украл во время стрельбищ, мать его алкоголичка, ни разу сына в армии не навестила, да и отец тоже не подарок, а застрелился Ярослав через три дня после кражи патрона, на плановых учениях, чтобы помочь родителям поправить материальное положение, которое было очень плохим, потому что родители пили. И самое главное — в армии к нему все относились очень и очень хорошо, и он армию тоже очень любил и переживал, что из-за недостатка образования его не взяли на контрактную службу.
Показания родителей и родственников Ярослава следователя никак не заинтересовали и учтены им не были. А жаль — мама ведь подробно рассказывала, что приезжали они на присягу и потом еще раз, фотографии с присяги показывала, и бабушка приезжала в начале января, подарки на день рождения привозила. Еще рассказывала мама о том, что Ярославу один телефон разбили, а у другого порвали зарядку, что он звонил постоянно с чужих номеров и часто просил перевести какую-то сумму то тому, то этому, что однажды попросил денег на новые берцы, хотя прослужил к тому времени всего полтора месяца, и деньги — почти в два раза больше, чем берцы стоили, — мама переводила неизвестному гражданину. Папа показывал следователю завещание на квартиру, сделанное на Ярослава, и говорил, что сына по возвращении из армии ждал обещанный «Лексус», что никто из них вообще не пьет даже по праздникам, что все между собой в нормальных человеческих отношениях, что Ярослав жил у мамы с младшим братом и отчимом, а у него проводил все выходные и каникулы, и что доход у всех нормальный, да и вообще о каком пьянстве может идти речь, если мама работает дежурной станционного поста централизации в метрополитене, а отчим — машинист эскалатора.
Из этих показаний выходит, что никакого мотива для совершения самоубийства у Ярослава нет, а вот неуставные отношения так или иначе в части существуют. Почему же все это неинтересно и неважно следователю? Разве его задача состоит не в установлении истины, не в распутывании клубочка, не в выстраивании совокупно всех фактов, приведших к тому, что морозным утром на снегу сидит, подогнув коленки и привалившись к стволу сухого дерева, мертвый молоденький солдатик с дырой во лбу, из которой вытекает кровь, и все вокруг тоже в крови?
Нет, в этом деле по всему выходит, что задача у следователя совершенно иная — не запятнать честь мундира и максимально вывести из-под подозрения военных. Поэтому следователь выбирает самоубийство. Два других варианта — неосторожное обращение с оружием и убийство — вообще не рассматриваются, поскольку оба бросают тень не только на войсковую часть 3500, но и на всю дивизию Дзержинского. Так появляется цель — накопать что-то на погибшего и его семью, сделать их всех как бы виноватыми в случившемся. Для этого-то и сооружается из Ярослава брошенный маргинальными родственниками-выпивохами несчастный паренек, который раздобыл невесть где боевой патрон и покончил с жизнью от полной безнадежности.
Интересно, что в первых допросах, еще 16 марта, ни один из военнослужащих не говорит о проблемах у Ярослава в семье, а 20 марта все уже долдонят, как мантру, одинаковые слова: «Я знаю, что у Лихаузова были многочисленные проблемы, связанные со взаимоотношениями последнего со своей семьей. Он очень ждал приезда своих родителей в войсковую часть, которые так ни разу не приехали его навестить». Или вот: 16 марта все опрошенные говорят, что не знают, откуда Лихаузов мог взять патрон, а 20-го внезапно прозревают и догадываются, что Ярослав мог патрон украсть тремя днями ранее, когда были стрельбища боевыми. Но если он мог украсть патрон, то и любой из них тоже ведь мог. И застрелить Ярослава, получается, тоже мог любой из них.
На самом деле ни один человек из опрашиваемых не видел, как Лихаузов украл патрон. Ни одному из них Лихаузов не говорил, что он украл патрон или хотя бы собирается это сделать. Более того, из раздаточно-сдаточной ведомости боеприпасов следует, что Лихаузов получил тринадцать боевых патронов и сдал после стрельб тринадцать гильз. Из показаний офицера С.: «Я лично осмотрел патронник и проверил каждый автомат на разряженность, в том числе и Лихаузова. Неизрасходованных боеприпасов я не обнаружил. После чего А. проверял карманы военнослужащих, чтобы удостовериться, что все патроны отстреляны и никто не забрал боеприпас себе». Военнослужащий А.: «Как именно можно спрятать патрон от проверяющего, мне непонятно».
Дальше все внезапно начинают говорить, что можно все-таки спрятать патрон где-то на себе, неизвестно где, а гильзу просто подобрать из валяющихся, потому что вовсе не все гильзы собирались после стрельб, а только процентов семьдесят — про эти семьдесят процентов есть в показаниях и срочников, и офицеров. То есть, получается, после каждых десяти боевых выстрелов три гильзы оставалось под ногами? И, соответственно, следуя логике лейтенанта Голубцова, каждый раз у стреляющего была возможность украсть три боевых патрона из десяти, подменив гильзы? Невероятно, чтобы в дивизии Дзержинского было такое отношение к учету боеприпасов и стреляных гильз, особенно в отношении солдат-срочников.
Интересно, что в день, когда Ярослав застрелился, боевые патроны выдавались двенадцати военнослужащим. Их опросов в деле нет, как нет и точного плана расположения на местности всех солдат, контрактников и офицеров. Нет в материалах проверки и так называемой ситуационной экспертизы, которая могла бы объяснить, а возможно ли вообще застрелиться самому из автомата Калашникова, учитывая вес и размеры автомата, а также длину рук и позу, в которой Ярослав, как следует из акта осмотра места происшествия, был найден. Нет разъяснения эксперта, с какого точно расстояния Ярослав был застрелен, только сказано, что в упор, а на самом деле упор — это от нуля до пяти метров. И еще про сделанные экспертизы: на руках у Лихаузова были черные перчатки. Баллистическая экспертиза обнаруживает на них только следы меди, которые «могут быть дополнительными продуктами выстрела», то есть опять не точно, могут и не быть, а вот судебно-медицинская обнаруживает значительные количества четырех разных металлов на кистях обеих рук, то есть под перчатками. Как это так — на перчатках нет, а на руках под ними есть?
Офицеров, из-под носа у которых Лихаузов, по версии следствия, украл патрон, судить, по Голубцову, тоже было не за что. Следователь написал об этом так витиевато, что сложно продраться: «Принимая во внимание отсутствие между действиями [офицеров], ненадлежаще исполнивших свои должностные обязанности в ходе учебных стрельб 13.03.2020 и допустивших хищение Лихаузовым боевого патрона, и [офицера], ненадлежаще исполнившего свои должностные обязанности 16.03.2020 и допустившего смерть Лихаузова, прямой причинно-следственной связи с добровольным причинением последним себе смерти путем выстрела в голову, в возбуждении уголовного дела по признакам ст. 293 (халатность) отказать» (курсив автора — Прим. ред.).
Понятно, да? Нет никакой связи между людьми, допустившими кражу патрона и смерть Лихаузова, и самой этой смертью. Мне кажется, что выяснение всяких деталей такого рода должно точно быть гораздо важнее для следователя, чем морально-этические качества членов семьи погибшего парнишки. Но следователю кажется по-другому, и вот показания одного из офицеров, ставшие основой легенды об алкоголизме и неблагополучии семьи: «Мне пришлось увидеться с матерью и отчимом Лихаузова Я.А., а также с его отчимом (так в деле — Прим. В.И.). Вышеуказанные граждане не производят впечатления благополучной семьи. Они даже не расстроились по поводу смерти Лихаузова Я.А., а сразу же спросили по поводу положенной им в связи с гибелью сына денежной компенсации от государства. С виду они производили впечатление алкоголиков. <…> Также, в тот момент, когда я ездил к ним домой для того чтобы сообщить матери о смерти сына, я ужаснулся жилищными условиями, количеством пустых бутылок от алкогольной продукции на столах и полу, низкой температурой и полной антисанитарией в помещении» (авторская орфография сохранена. — Прим. ред.).
Одних таких показаний, конечно, маловато. И лейтенант Голубцов дает поручение сотрудникам полиции и инспектору комиссии по делам несовершеннолетних срочно поинтересоваться жилищными условиями Ярослава. Инспектор поначалу приходит по месту его регистрации, к папе, видит идеальную квартиру, в которой у Ярослава своя комната со спортивными снарядами, говорит, что и придраться-то не к чему. Голубцов дает новое поручение: изучить жилищные условия младшего сына Ани, Платона. Визиту, а еще больше бесцеремонности инспектора, которая бродила по всему их недостроенному дому, тыкала пальцем в строительный мусор, в сложенные материалы для ремонта, в невымытую посуду, в мешки с кормом для животных, фотографировала направо и налево, Аня была не очень рада, а Платон, очень тяжело переживавший гибель старшего брата, и вовсе испугался и даже стал немного заикаться.
Акт проверки жилищных условий удался: на Аню, только что потерявшую одного сына, был составлен административный протокол о ненадлежащем исполнении родительских обязанностей в отношении малолетнего Платона. Голубцову в тот же день по электронной почте был отправлен рапорт, в котором были перечислены все прегрешения несчастной матери: «Реагировала агрессивно, высказывая свое недовольство работой правоохранительных органов, на вопросы реагировала нервно, диалог вести отказывалась. В результате проследования в дом было установлено, что в помещении антисанитарные условия проживания, на полу местами нет досок, вещи разбросаны по всему дому, много не нужных (испорченных) вещей свалены кучами, на стенах отсутствуют обои».
Образ маргинальной матери-пьяницы был слеплен, подкреплен, а версия о самоубийстве заиграла новыми яркими красками.
Через пару дней после получения постановления об отказе в возбуждении уголовного дела Анна Александровна Стельмух, мама Ярослава, сидела напротив Вероники Марченко, директора фонда «Право матери». Вероника в прошлом — журналист, автор первой в Советском Союзе статьи о гибели солдат в армии в мирное время от неуставных отношений. Статья называлась «Ржавчина», вышла она в журнале «Юность» в 1988 году тиражом три миллиона сто тысяч экземпляров. Прочитала ее буквально вся страна. Вероника стала получать мешки писем от солдатских матерей с рассказами о случившемся с их сыновьями и просьбами помочь хоть чего-то добиться от государства. В общем, в девяносто третьем году Марченко зарегистрировала фонд помощи родственникам солдат, погибших в армии в мирное время. С тех самых пор «Право матери» помогает всем и всегда бесплатно, потому что, как считают сотрудники фонда, даже бедный человек имеет право на справедливость.
Фонд опросил соседей семьи Стельмух и семьи Лихаузовых — и нарисовалась картина, прямо противоположная изображенной в постановлении следователя Голубцова. Все говорили о родителях Ярослава как о людях трудолюбивых, готовых прийти на помощь, дружных, отзывчивых, доброжелательных, которые занимались не только своими, но и чужими детьми. Также соседи отмечали полное отсутствие алкоголя как в жизни мамы и отчима, так и в новой семье папы. Это же подтвердили и запрошенные из диспансеров справки.
Характеристика Ярослава, выданная школой, тоже никак не подходила под описание Голубцова, который составил вот такой портрет погибшего паренька: здесь и «преимущественная просоциальная ориентация, и недостаточная личностная зрелость, и незрелость представлений и критериев оценок, и ограниченность жизненного опыта, а также зависимость от внешних параметров ситуации и внешних воздействий, мотивационная неустойчивость с непродуманностью некоторых решений и облегченностью в отношении возможных последствий своих действий при стремлении к самостоятельности, и незрелость внутреннего мира, и ограниченность самопонимания и самоанализа, и слабые рефлексивные возможности, и ощущение необратимости и отсутствие жизненной перспективы — и все это на фоне желания оказать помощь финансово неблагополучным родителям...». Весь этот набор глубокомысленных слов взят из постановления следователя Голубцова.
А вот что написала в характеристике по запросу фонда классный руководитель Ярослава: «На протяжении всех лет обучения ученик зарекомендовал себя как старательный, прилежный ученик, ответственно относящийся к учебе. На уроках был дисциплинирован, внимателен, сосредоточен, умел организовать свою учебную деятельность. Склонен к самоанализу и самооценке. Мальчик был самобытный, нестандартный, своеобразный человек, имеющий на все свою собственную точку зрения. В нем было развито чувство коллективизма. За свой чуткий характер пользовался уважением и доверием. Он был не завистливый, радовался успехам других. Школу посещал постоянно, правонарушений не совершал. Отношения с одноклассниками были ровные, взаимоуважительные. Внешний вид ребенка показывал на его характер. Он был всегда аккуратен, опрятен. Выпускник был по натуре добрый, спокойный. Родители поддерживали Ярослава, следили за его поведением и учебой. Они приучали его к труду, ответственности».
Как будто речь о двух совершенно разных людях.
Как так странно получается, что очень маленький фонд, живущий на пожертвования обычных людей и единичные гранты, имеет желание и время собирать факты и проверять их, отстаивать справедливость, добиваться правды, а следствие, за которым вся мощь государственной машины правосудия и все ее возможности, заинтересовано не в выяснении истины, а в каких-то совершенно других вещах. Количества домыслов, фантазий и копипастов в материалах проверки не просто много — вся эта проверка и состоит из них и еще трех экспертиз. Невольно создается ощущение, что настоящего следствия и не было.
Фонд «Право матери» составил по просьбе Анны Стельмух жалобу, которую она 30 ноября 2020 подала в прокуратуру с требованием отменить постановление об отказе в возбуждении уголовного дела по факту гибели ее сына Ярослава Лихаузова как незаконное и необоснованное.
Уже после подачи жалобы к Анне приехал солдат, служивший вместе с Ярославом. Он рассказал им, как все было. По его словам, Ярослава застрелил один сержант, и об этом знали в батальоне, но дело замяли, чтобы не бросать тень на армию, да и сержант был не простой, со связями. Вот что также написано в записке, которую солдат передал родителям: «Данный сержант на стрельбах лежал рядом с ним и, увидев, что он вертится на наблюдательном посту, решил его проучить, забрав у него его штатное вооружение. Данный сержант решил вставить магазин в автомат Ярослава и, нарушив технику безопасности и не посмотрев, стоит ли оружие на предохранителе или нет, сделал выстрел с расстояния 3–4 метра».
А в конце солдат добавил вот что: «Мною не было сказано, что семья Ярослава находится в недостатке денежных средств, и они пьют спиртное каждый день. У меня брали показания только про Ярослава, про родителей не спрашивали и дали на подпись, не дав прочитать».
Кажется, настоящему следствию есть чем заняться в деле о гибели Ярослава Лихаузова, и если новый следователь, преодолев неверно понимаемую честь мундира, вспомнит об обычной человеческой чести, у нас есть все шансы узнать имя убийцы.
Все материалы редакции предоставила Анна Стельмух, мать погибшего