Российская память о Первой мировой войне: от раскола к консенсусу?
Сегодня очевиден рост интереса к истории Первой мировой войны не только в среде профессиональных исследователей, но и в российском обществе. В современной России «возвращение памяти» о «Великой войне», как называли ее современники, в большой степени связано с формированием в массовом сознании представлений о преемственности исторического развития страны, тысячелетней российской истории. Это происходит под влиянием переосмысления исторического опыта, актуальных общественных запросов, целенаправленной государственной политики памяти1.
1. Под политикой памяти мы понимаем публичные действия представителей государства и общества, связанные с трактовками и оценками прошлого: мемориальные кампании и ритуалы, научно-образовательные и воспитательные практики.
Однако так было не всегда: долгие десятилетия память о Первой мировой, – «империалистической», войне была в нашей стране на задворках исторического сознания. Революция 1917 года, потрясения Гражданской войны вытеснили «империалистическую» войну «на обочину» исторической памяти, война рассматривалась лишь как предыстория, прелюдия Революции. Большевистская политика памяти встраивала образ «империалистической» войны в более масштабное повествование о возникновении советского государства, в результате чего память о мировой войне стала составляющей памяти о Революции.
Большевистская концепция Первой мировой войны базировалась на теории справедливых и несправедливых войн, разработанной основоположниками марксизма и конкретизированной Лениным. Она позволяла обосновать пораженчество большевиков идеями «превращения войны империалистической в войну гражданскую», борьбы с собственными правительством и буржуазией как разновидности «справедливых» войн. Ленинские идеи об империалистических войнах как войнах несправедливых были развиты в 1920‑е годы в трудах историка-марксиста Михаила Николаевича Покровского (1868—1932). Покровский обосновал тезис о виновности царского правительства в возникновении войны и впервые назвал мировую войну «забытой» для России. В работе «Империалистическая война» он писал: «Империалистическая война у нас в СССР забыта больше, чем где бы то ни было», «Старое сожжено дотла: стоит ли вспоминать, из чего была сделана сгоревшая постройка?», объясняя «стирание» памяти крахом старого режима и разрывом с дореволюционным прошлым. Такой подход определял отказ от почитания и увековечивания памяти павших в войне за «империалистические цели» царского правительства.
Большевики активно использовали образ «империалистической войны» не только для обоснования своего права на власть, но и для воспитания «нового человека», с новым видением мира, включающим новую картину прошлого. Задача формирования нового исторического сознания реализовывалась в системе образования и политического просвещения, с помощью новых праздников и ритуалов, массовых пропагандистских, агитационных, «перформативных» (игровых, театрализованных) кампаний.
Важную роль в концептуализации событий 1914—1922 годов сыграла созданная в 1920‑м Комиссия по истории Октябрьской революции и РКП(б) – Истпарт. Истпарт вел работу по собиранию материалов по истории большевистской партии и революционного движения в целом, публиковал собранные документы. Масштабным проектом, осуществлявшимся в 1920‑х годах под эгидой Истпарта, стал сбор воспоминаний участников «империалистической войны», Революции и Гражданской войны, проведение «вечеров воспоминаний». Истпартом и другими научно-пропагандистскими и политико-идеологическими структурами задавался алгоритм воспоминаний в виде перечня вопросов, помогающих связать описание событий в единое, идеологически верное, повествование. Объединение памяти об империалистической и Гражданской войнах, ее «правильное» представление были условием проведения вечеров воспоминаний Обществами бывших участников империалистической войны, создававшимися в СССР в 1920‑е годы, в Антивоенный день 1 августа, отмечавшийся с 1929 года. Организованные «сверху» вечера воспоминаний стали одной из эффективных форм политического контроля над памятью ветеранов. Несмотря на присутствие в воспоминаниях выходящих за предписанные рамки описаний событий, в целом ветераны высказывались в публичном пространстве в русле официальных установок. Показателен следующий пример. К 5‑летию создания Красной армии в ноябре 1922‑го Политуправление РККА через прессу объявило о сборе воспоминаний для их дальнейшей публикации. В присланных текстах отчетливо проглядывала тенденция политизации памяти, независимо от того, искренни ли были в своих мемуарных размышлениях авторы. Так, проживавший в Башкирии В. Шлепенков, приславший воспоминания «Организация Красной гвардии на Урале», как бы отчитывался перед политическими наставниками о выученных уроках, когда писал:
«Вопросы:
За что страдали и кто страдал в империалистической бойне? Страдали рабочие и крестьяне, за обогащение тех же кровожадных капиталистов и помещиков, которые высасывали последние соки из трудящегося класса.
За что же боремся мы теперь в Красной армии?
Мы боремся за укрепление Советской власти, за восстановление народного хозяйства страны, мы боремся за то, чтобы не допустить того рабского времени, которое мы терпели несколько тысячелетий до 1917 г., чтоб не допустить тех монархистов – эксплуататоров, которые варварски издевались над рабочим и крестьянином России».
Целенаправленное внедрение в общественное сознание мифологемы Революции сопровождалось забвением и «ре-интерпретацией» реального опыта участия в Первой мировой войне, вытеснением «неудобных» и «идеологически вредных» воспоминаний. В то же время существовала социально-психологическая почва для принятия фронтовиками большевистского варианта памяти: разочарование в лозунгах и целях войны, ярко проявившееся в условиях Революции 1917 года, негативный окопный опыт солдат, переживание ими социальной несправедливости и обиды по отношению к привилегированным верхам. Большевистская концепция как бы предлагала идейно-психологическое «возмездие» угнетателям в виде Революции, наказавшей тех, кто втянул в войну и обрек солдат и трудящиеся массы на страдания.
Память о мировой войне конструировалась у современников не только посредством специальной идеологической обработки и контроля, но и, как уже отмечалось, с помощью приобщения к новым ритуалам и праздникам. Праздничные церемонии, посвященные годовщинам и юбилеям войны, стали важным механизмом формирования нового исторического сознания, утверждения взглядов на историю, которые еще только вырабатывались. Именно в первой половине 1920‑х подготовка к годовщинам и юбилеям стала сопровождаться постановлениями ЦК РКП(б), в которых определялись не только формы празднования, характер мероприятий, но и позиции и оценки, которые должны были стать основой идейного содержания всей литературы, всех выступлений, посвященных знаменательным датам. Однако в 1920‑е годы, в отличие от 1930‑х, широко поощрялись разнообразные формы творческой инициативы, не противоречившие идеологическим установкам. Это своеобразие советского праздника 1920‑х годов ярко проявилось в главном юбилейном мероприятии межвоенного периода, посвященном Первой мировой войне – массовой кампании «Неделя борьбы против империалистических войн», проводившейся в 1924 году с 27 июля по 4 августа в ознаменование 10‑летия начала войны. С одной стороны, ее подготовка велась централизованно и строжайше регламентировалась. 11 июня 1924 года, по Постановлению Секретариата Исполкома Коминтерна, была создана Комиссия по подготовке Недели борьбы против войны. Она развернула широкую пропагандистскую кампанию за рубежом, в которую были вовлечены не только коммунистические партии, но и общественные организации левого толка. Подготовкой