Евгеника 2.0: о бедной науке замолвите слово…
Взяться за перо меня заставила статья Б. Б. Жукова в журнале «Знание – сила» (№№ 5, 6 за 2024 г; цитаты из нее выделены курсивом). В этой статье утверждается, что «неустранимая порочность содержится в самой постановке задачи «улучшения человеческой породы» и что «никакие современные или будущие технологии не могут эту порочность устранить». При этом автор совершенно справедливо отмечает, что «при оценке той или иной научной идеи значение имеют только рациональные аргументы – факты и логика». Вот их‑то, на мой взгляд, и не хватает в обосновании утверждения о неустранимой порочности евгеники. Попробуем, руководствуясь только логикой и фактами, поставить эту порочность под сомнение.
Речь в той части статьи Жукова, с которой я собираюсь полемизировать, идет о применении для «улучшения человеческой породы» современных методов генной инженерии (например, редактирования генома с помощью CRISPR‑Cas). Сразу же откинем и не будем обсуждать аргументацию о недоработанности самих этих методов – это проблема важная, но явно устранимая. Какие же аргументы приводятся в пользу «принципиальной порочности» новой евгеники?
1. Мы слишком плохо знаем, «как связаны человеческие качества и способности с генетическими текстами». Поэтому генные модификации могу вызывать непредсказуемые и опасные побочные эффекты. Да, опыты на животных показывают, что они есть. Б. Б. Жуков приводит примеры с линиями «умных» мышей. Мыши линии Doogie страдают от хронических болей, у других линий повышены тревожность, подверженность стрессу, риск развития опухолей и т. п. Мы еще слишком мало знаем про мозг. Наши «знания о механизмах работы и развития мозга и о роли генов в этих процессах пока что слишком поверхностны и отрывочны», чтобы пытаться что‑то в нем «подкрутить» – побочные эффекты непредсказуемы.
На первый взгляд все логично. Но на самом деле даже в самой формулировке проблемы содержится внутреннее противоречие. Наши знания недостаточны пока что – а стремление что‑то улучшить в работе мозга путем генетических манипуляций почему‑то порочно принципиально! Кроме того, те же соображения касаются и любой лекарственной терапии. Мы плохо знаем и механизмы действия многих лекарств. Даже для аспирина за последние десятилетия найдены два‑три новых механизма действия. Что уж говорить о таких лекарствах, как антидепрессанты или антипсихотические средства! Зато о тяжелых побочных эффектах от их приема мы знаем достаточно много. И что же? Это мешает врачам их применять? Это исключает помощь таких средств больным и их внедрение в практику? При внедрении нового лекарства мы вообще ничего не знаем о том, как оно повлияет на больного через 10–20 лет после приема. Кто мог точно предсказать, как повлияет на признаки взрослого человека ЭКО? Приходится идти на оправданный риск. А опыты на животных как раз и нужны для того, чтобы эти последствия можно было предсказать.
Кроме того, широко растиражированные данные о проблемах «умных мышей», кажется, стоило бы «делить на десять». Когда я стал разбираться с данными о болях у линии Doogie, удалось найти одну статью1, вышедшую в свет вскоре после исходной статьи о мышиных «сверхспособностях». «Хронические боли» вызывали там подкожным введением 5%го раствора формалина (стандартная методика), и на коротком временном интервале (через 90–120 минут, но не раньше и не позже!) «умные» мыши реагировали на вызванную воспалением боль достоверно сильнее. Возникла дискуссия, в которой авторы исходной статьи доказывали (довольно аргументированно), что «умные» мыши не сильнее чувствовали боль, а дольше ее помнили2. Авторы статьи про повышенную болевую чувствительность, в свою очередь, доказывали свою правоту. Но пусть даже они правы. Возникает вопрос – а насколько сильно было различие между обычными и генномодифицированными мышами? Превышало ли оно различия между разными обычными линиями мышей или индивидуальные различия в болевом пороге между разными людьми?
1. https://pubmed.ncbi.nlm.nih.gov/11175877/
2. https://www.nature.com/articles/nn0501_453a.pdf
Есть и еще одна причина для недоверия к данным о проблемах с тревожностью у «умных» мышей (в том числе из‑за слишком хорошего запоминания всяких неприятностей). Довольно быстро мне попалась статья про генномодифицированных «умных» мышей, которые вели себя, наоборот, более спокойно и расслабленно, чем их «нормальные» сородичи3. Возможно, это тоже можно считать опасным побочным эффектом. Но раз влияния «поумнения» на тревожность бывают противонаправленными, скорее всего, можно найти и такие варианты улучшения когнитивных способностей с помощью генной инженерии, которые никак на тревожность не повлияют. (Кстати, если уж бояться побочных влияний генной инженерии на мозг, то тогда ее вовсе нужно запретить – в том числе и для лечения болезней. В статье Жукова приводятся данные о том, что повышенный IQ евреев‑ашкенази коррелирует с высокой частотой ряда наследственных заболеваний. Возможно, эти признаки «соотбирались» в популяции. Тогда можно предположить, что они не просто сцеплены. Может быть, взаимосвязь между ними возникает, например, из‑за взаимодействия белков – продуктов разных генов. Это что же получается – вылечив болезнь (отключив вызывающие ее гены), мы вызовем поглупение пациентов?)
3. https://www.ncbi.nlm.nih.gov/pmc/articles/PMC4748432
Итак, побочные эффекты генной инженерии ничем не отличаются от побочных эффектов лекарств. Их нужно изучать и пытаться предотвращать, но это – вовсе не принципиальное препятствие для внедрения соответствующих методов. И про мозг мы пока знаем мало, но скоро узнаем больше. Что же тут принципиально неустранимого?
2. Следующий аргумент – необратимость эффектов генной модификации: «изменив что-то в геноме эмбриона, мы обрекли человека на пожизненные страдания, ничего поправить будет уже нельзя». Ну, во‑первых, с лекарствами так тоже бывает. Одна таблетка талидомида, принятая в определенный период беременности – и рождался ребенок с тяжелыми уродствами, обреченный на пожизненные страдания. Правила испытаний новых лекарств после трагедии с талидомидом обоснованно ужесточили. Но никому в голову не приходило говорить о принципиальной этической недопустимости лекарственной терапии!
В своей книге «Мы – это наш мозг: от матки до Альцгеймера» Дик Свааб приводит десятки примеров необратимого влияние разных факторов среды, в том числе лекарств, на развивающийся мозг. Так, в опытах на крысах новорожденным крысятам давали лекарства от депрессии и высокого давления, блокирующие фазу быстрого сна; в итоге взрослые крысы становились более пугливыми, а у самцов снижалась сексуальная активность. Если в период беременности мать курит, выпивает, использует гормональные препараты против выкидыша, слишком много или слишком мало ест, находится в депрессии, испытывает стресс – все это оказывает глубокое и необратимое влияние на развитие мозга ребенка и может «обречь его на пожизненные страдания». При многих влияниях такого рода меняется анатомическая структура мозга – видимо, действительно необратимо.
Но так ли уж принципиально необратим результат генных модификаций? Да, редактирование генома во всех клетках взрослого человека – дело (по крайней мере, как нам кажется сегодня) отдаленного будущего. Но ничего принципиально невозможного в этом нет, и когда‑нибудь подросток, вполне вероятно, сможет воскликнуть «Мама, отредактируй меня обратно!». А как обстоит дело сейчас? Вернемся к примеру с «умными» мышами. Что «подкручено» у мышей линии Doogie? Всего лишь усилен синтез одного белка‑рецептора NMDA (точнее, одной его субъединицы) в определенных участках мозга. Уровень этот сохранен во взрослом состоянии таким же, как у обычных молодых мышей. И взрослые мыши этой линии сохраняют детскую любознательность, быстрее обучаются, имеют хорошую память и лучше решают всякие мышиные задачки. И что же, один раз повысив количество белка, мы не можем его понизить? Да конечно же, можем! Уже сейчас «антисмысловая терапия» (блокирование синтеза определенного белка с помощью синтетических олигонуклеотидов) используется для лечения таких болезней, как мышечная дистрофия, то есть лекарство доставляется во множество клеток взрослого организма. У нас есть и масса других способов повлиять на активность гена – репрессия его промотора, РНК-интерференция, да и просто снижение или блокирование активности его белка‑продукта с помощью разных веществ. Так что представления о необратимости эффектов генной модификации сильно преувеличены.
Для вызвавшего «поумнение» мышей линии Doogie рецептора NMDA подтипа NR2B уже сейчас разработаны селективные блокаторы, успешно проходящие клинические испытания4. При этом их использование не обязательно вызовет обратное «поглупение», как в книге «Цветы для Элджернона». Да, эти рецепторы участвуют в восприятии боли, но не только (и не столько) в переднем мозге, где они влияют на память и научение. А мы можем повысить или понизить их активность в определенных участках мозга.
4. https://www.sciencedirect.com/science/article/pii/S1878747923003276
«Но мы же не отрицаем возможности редактирования генома для лечения наследственных болезней! Ведь и лекарства дают только больным людям!» – скажут оппоненты. Конечно же, на самом деле это не так. Многие препараты дают «практически здоровым» людям для профилактики болезней. Оставим на совести врачей такие случаи: «В Нидерландах около 900 000 человек принимают антидепрессанты. Три четверти случаев охватывают тех, кто действительно находится в затруднительном положении, но вовсе не в состоянии тяжелой депрессии, и эти средства им по-настоящему не помогают.» (Д. Свааб, «Мы – это наш мозг»). Но вот приходит к врачу шестидесятилетний человек, у которого повышен уровень холестерина. Его обследуют, ангиография выявляет начальную стадию атеросклероза. Он практически здоров, но врач назначает статины (а может быть, и другие препараты вдобавок). Развитие атеросклероза замедляется, но побочные эффекты вполне вероятны. (Немного отклоняясь от нашей темы: есть исследования, где утверждается, что профилактический прием всем населением старше 40 лет трех недорогих препаратов – аспирина, метформина и аторвастатина – привел бы к повышения ожидаемой продолжительности жизни на 5 лет и сильно снизил бы число инфарктов и инсультов и общую нагрузку на здравоохранение. Но на такую «евгенику» врачи не решаются.) А если атеросклероз грозит ребенку, который гетерозиготен по гену рецептора липопротеидов низкой плотности – что делать врачу? Без лечения атеросклероз у него может развиться уже в юном возрасте, аторвастатин ему официально не назначишь (не проверена безопасность для детей). Приходится использовать другие, менее эффективные препараты. Не лучше ли эту мутацию исправить? Здесь мы не лечим заболевание, но предотвращаем высокий риск его развития. Лучше предотвратить болезнь, чем лечить. А принцип «не сломалось – не чини», пропагандируемый в статье Жукова, как раз принципиально порочен. Исправной машине, на которой вы ездите каждый день, нужно регулярно проводить техобслуживание и заменять детали, пока она не сломалась; иначе вы рискуете с изношенными тормозными колодками или лысыми покрышками оказаться в кювете.