Те же и…
Кто отвечает за стабильность зла в пьесе Гоголя «Ревизор»
«Ревизор» — пьеса, которой русский классический театр обязан значительной частью своих триумфов и своей славы. За последние 200 лет не было момента, когда она оказалась бы забытой, когда театр и зрители не видели бы в ней современности. Дело в том, утверждает Ольга Федянина, что Гоголь вывел на сцену не типажи или характеры, а механизм человеческой общности — или человеческую общность как механизм. Общность довольно бесчеловечна, механизм увечен — а функционирование безупречно.
Безвременность
«Ревизор» Гоголю был очень важен: судьбою пьесы он занимался придирчиво и нервно — и еще через 10 лет после премьеры продолжал объясняться по ее поводу с публикой, властями и цензурой. Гоголь вообще был склонен к безнадежному жанру разъяснений post factum — однако в театре такие случаи отложенной коммуникации редки и обычно свидетельствуют о неудаче. Но «Ревизор»-то не просто удача, а едва ли не главная удача русского театра.
Разумеется, как и вся отечественная театральная классика первого ряда, он вызвал на премьере скандал. То был скандал неслышный или полуслышный — скандал на самом верхнем этаже. Государь, говорят, увидел и примерно сформулировал то, что автор через шесть лет допишет в эпиграфе: Неча на зеркало пенять, коли рожа крива. Передаваемое из уст в уста монаршее Всем досталось, а мне больше всех свидетельствует о произведенном впечатлении. Всем. То есть бессмысленно ссылаться на то, что дело происходит в глубокой провинции.
Дальнейшая судьба пьесы ничего в этом впечатлении не изменила. Сколько бы театральных концепций ни было опробовано на «Ревизоре», есть одна-единственная базовая, на которой в реальности держатся все постановки: это про нас. И неважно, в какой стадии находятся в данный конкретный момент отношения театра с любыми видами цензуры,— «Ревизор» на афише означает, что всем, добровольно или по долгу службы надзирающим, по-прежнему есть работа. И если советская власть сравнительно легко соглашалась с тем, что, например, «Васса Железнова» живописует ужасы царизма и капитализма, а «Гамлет» ужасы Средневековья, то с «Ревизором» этот номер не проходил никогда. Да никто даже не пытался.
Безжизненность
Есть нечто, что ставит «Ревизора» на особенное, отдельное место среди всех сочинений Гоголя. Это нечто — ясная интонация авторской злости. Не сарказма, не горечи, не драматизма, а именно злости, холодной и расчетливой. Которой у Гоголя — в такой концентрации, исключающей, вытравляющей все остальное,— больше нет нигде.
Даже в самых гротескных фигурах и сюжетах Гоголь передает написанному свою способность заглядеться каждым затхлым, захламленным углом и каждым экземпляром рода человеческого, каким бы заскорузлым комком плоти он ни был.
Мучается ли Плюшкин — предложить гостю чаю или не вводить себя в такой страшный расход,— фланирует ли Невский проспект, переливается ли всеми оттенками ужаса ночная церковь в «Вие», любая фигура или просто четвертушка бумаги, подвернувшаяся под любопытный взгляд автора, буквально взрывается собственной выразительностью: человеческого и материального колорита хватает на всех. Из колорита складываются биографии и сюжеты: прыжок Подколесина из окна — квинтэссенция характера Подколесина.
Любой гоголевский персонаж вызывает сочувствие — автор их так и выносит вам на блюде, обложенных всеми подробностями жизни, быта, всей петрушкой случившихся и неслучившихся событий, страстей, чудачеств. Башмачкин и Агафья Тихоновна написаны тою же рукою, что невыносимые Ноздрев или Собакевич: неважно, тащите сюда и Ноздрева с Собакевичем, мы и их пожалеем. Ну, если не пожалеем, то будем их разглядывать, будем ими любоваться. И Вием с заросшими глазами тоже.
Ничего подобного нет в «Ревизоре». Даже когда Хлестаков в гостинице мучается от голода, судя по всему довольно продолжительного, автор добавляет в его монолог несколько фраз, которые убивают желание сострадать бедному молодому человеку, попавшему в передрягу.
И во всем остальном — никакой пестроты и щедрости, никакого изобилия, никакой эмпатии. Совсем нет. Как будто лампу выключили.
Безличность
То, что это «выключение света» автором не случайно допущено, а так придумано, можно косвенно понять, перечитав вступительную ремарку «Ревизора». Она достигает вагнеровских масштабов небольшого трактата, в ней описаны в подробностях главные персонажи, а про второстепенных замечено что-то вроде, мол, вы их и так знаете, сто раз таких видали.
Городничий: <…> Хотя и взяточник, но ведет себя очень солидно; довольно сурьезен; несколько даже резонер; говорит ни громко, ни тихо, ни много, ни мало. <…> Переход от страха к радости, от грубости к высокомерию довольно быстр, как у человека с грубо развитыми склонностями души. <…> Волоса на нем стриженые, с проседью.
Анна Андреевна, жена его, провинциальная кокетка <…>. Берет иногда власть над мужем потому только, что тот не находится, что отвечать ей; но власть эта распространяется только на мелочи и состоит только в выговорах и насмешках. Она четыре раза переодевается в разные платья в продолжение пьесы.