Враг рабства, исследователь Африки и «певец» британской исключительности: как вошел в историю Давид Ливингстон
У каждого народа — своя «мифология». Выковывается она в боях и походах, в трактатах и памфлетах, в трудах многих поколений, в биографиях великих людей
У маленькой «Великой Британии» таких верных помощников было особенно много: от Томаса Мора до Черчилля и от Байрона до Киплинга. Сотни верных «солдат» империи — это они сформулировали, что «никогда, никогда, никогда англичанин не будет рабом», и назвали Британию «универсальным агентством добра на всем белом свете».
Много во всем этом было спеси, гордыни и лукавства, много и благородного, преобразовательского, искреннего порыва. Этот странный синтез в самой яркой форме воплотился в одном человеке. Враг рабства и целеустремленный исследователь Африки, «певец» британской исключительности и христианин, который считал, что Бог всегда должен помогать англичанам, — доктор Давид Ливингстон.
История его жизни весьма хорошо известна — полтора века не такой уж большой срок, чтобы контуры ее размылись. Каноническое воплощение викторианского духа, какое являет собой доктор Давид, еще легко усваивается нашим сознанием, и мы не часто задумываемся, насколько странной, должно быть, казалась эта долговязая фигура жителям Курумана, Маботсе, Колобенга, Линьянти — его миссионерских форпостов в Африке.
Он не стал «европейским африканцем»: его легендарная приверженность архетипическому костюму безупречного джентльмена даже в ситуациях, где его никак нельзя назвать уместным, — отнюдь не чудачество, а естественное свойство личности. Но все же перемены подспудно происходили.
Из Англии в Африку приехал просто одержимый благими намерениями молодой человек. В Африке он стал Деятелем эпохи, символом и движущей силой диалога — во всех его формах. Доброе и высокомерное, истинно полезное и, по правде говоря, разрушительное, все, в чем европеец действительно опередил тогда своего негритянского современника, и все, что только мнилось превосходством, — все вместилось в фигуре Ливингстона.
Честная бедность
В маленьком и сегодня городке Блантайре, посреди графства Ланаркшир, на кладбище стоит надгробный камень с довольно пространной надписью: «Вечной памяти Нила Ливингстона и его жены Агнес. Их дети Джон, Давид, Дженет, Чарлз и Агнес благодарят Господа за то, что Он дал им бедных и честных родителей». Обратите внимание: не «честных, но бедных», а «честных и бедных».
…Работая с десяти лет на текстильной фабрике, Давид раскрывал рядом со станком книгу. Почти на все первое жалованье купил себе латинскую грамматику: вступительные требования шотландских университетов тогда включали знание древних языков. Освоить их в условиях тринадцатичасового рабочего дня было нелегко, не говоря о том, что задумавший стать студентом бедняк ходил еще и в школы, обычную и воскресную. Но усвоенная дома дисциплина помогла: к 16 годам он (если верить ему самому) читал Вергилия и Горация без затруднений. Он хотел тогда в жизни лишь одного — стать миссионером, спасать души.
Недаром говорят, что человеку с идеей сам Бог помогает… И вот, Ливингстон решил, что для его миссионерства полезнее всего будет медицинский диплом, хотя тогда он даже и не подозревал, в какую часть света отправится. Сначала, вдохновившись рассказами о средневековых успехах христианства в Китае, помышлял о нем, но вскоре началась Первая опиумная война. Вест-Индию тоже пришлось отвергнуть: считалось, что там и так слишком много хороших врачей на правительственном довольствии.
В Индию «обычную» его не пустили сами работодатели из Лондонского миссионерского общества — не доверили новичку ответственного участка. Оставалась Капская колония. И вот сданы экзамены по лечебному делу, теологии и античной истории, диплом Андерсоновского медицинского колледжа при Университете Глазго получен. После недолгой практики в приходе под Лондоном получены и официальные «верительные грамоты» Миссионерского общества. Путь к долгожданной работе открыт.
Арена жизни и борьбы
Что представлял собой юг Африки, когда туда прибыл Ливингстон? Еще в середине XVII века Голландская Ост-Индская компания основала на будущих землях юго-западной части ЮАР город Капстад (по-английски — Кейптаун), а в 1795 году его оккупировали британцы, которые вскоре, в период наполеоновских войн (1806 год), уже окончательно укрепились там. Образовалась колония, остававшаяся под английским управлением до самого начала ХХ века, когда образовался доминион под названием Южноафриканский союз, и Капская колония плавно переросла в одноименную провинцию (еще ее называли Провинцией мыса Доброй Надежды).
В 1840 году, перед самой высадкой нашего героя, официально образовался муниципалитет Кейптауна, из двадцати тысяч жителей которого чуть больше половины составили, согласно первой переписи, белые горожане. Тем временем поселенцы нидерландского происхождения, недовольные британскими налогами, засильем английского языка и вообще чужими порядками, начали массовый исход на восток, в еще не освоенные европейцами области. Так появились первые независимые области и города буров (это слово происходит от простого голландского «крестьянин»).
Почефструм, Винбург и Наталия (Наталь) объединились в единую Бурскую республику. Вуртреккеры («идущие по тропе впереди» на языке африкаанс) — от Луи Тришарда до Андриеса Преториуса, подарившего свою фамилию нынешней столице ЮАР, эмигранты 1840—1850-х годов из Капской колонии, уходившие по так называемому Великому Пути (Great Track) на восток и на северо-восток, — все они заложили основы целой новой цивилизации. Как раз в эпоху кипучей деятельности Ливингстона они «обустраивали» еще одно государство — Трансвааль.
Повсюду буры легко совладали с местным чернокожим населением и, таким образом, создали обширную зону, находящуюся под прочным контролем европейцев, но независимую от британской короны, что, конечно, беспокоило подданных последней. В конце концов, после нескольких объявленных и необъявленных войн, в 1850-х, англичане достигли шаткого мира и согласия с бурами, признав независимость одного только Трансвааля. Но уже в 1877 году, через четыре года после смерти доктора Давида, они снова захватили республику, объявив себя «арбитрами» в пограничных конфликтах между нею и зулусами. Парадоксальным образом это спасло Трансвааль от финансового краха: к тому времени у правительства совершенно кончились деньги. Государство буров восстановило независимость в 1881 году, после Первой Бурской войны, и окончательно утратило ее в начале ХХ века.
Living stone — живой камень
Он сошел на берег в Кейптауне в марте 1841-го, в разгар местных социальных и политических страстей. И, не отдохнув и суток после тяжелого морского путешествия, отбыл к месту своего первого назначения — в Куруман, тогда самую отдаленную миссию колонии. Согласно предписанию, ему надлежало просто дожидаться там возвращения из Англии начальника «станции» Моффата, но шотландец немедленно приступил к методичной деятельности.
Он донимает подробными расспросами туземцев, изучая таким образом местную географию, обычаи, политику, а также убеждения собеседников, столь далекие от привычных ему. Бомбардирует отчетами, «рацпредложениями» и просто соображениями своих патронов в Лондоне, отца, знакомых.
Спустя пару месяцев ему уже ясно: население в округе недостаточно плотно, чтобы оправдать миссионерские усилия. Будет куда полезнее раскинуть сети шире, решает он, — повсюду, где можно надеяться на отклик. То есть там, где не ступала нога белого человека.
А значит, пришла пора извлечь на свет Божий предусмотрительно усвоенные научные знания. Во-первых, Ливингстону с самого начала приходилось лечить жителей Курумана, что, как он и предвидел еще юношей, шло на пользу делу обращения в христианство. Во-вторых, элементарных сведений образованного лекоа (британца) вполне хватало, чтобы снабжать туземцев советами насчет обработки земли. Однажды, позднее, подданные Сечеле, вождя племени баквена, друзья и духовные чада Ливингстона, искренне верившие ему, умоляли его на время освободить их государя от христианских обязательств: ведь до крещения он так эффективно вызывал дождь, а теперь вот ничего не может поделать. В-третьих, надлежало подготовиться к походу и с точки зрения исследователя.
Ливингстон практикуется в картографии — ей он успел подучиться еще в Англии, а также у путешественников-попутчиков во время долгого плавания вдоль берегов Африки. При этом на картах нашего героя в куруманский период встречаются обозначения вроде «Великое неведомое», «Неизвестность», «Пустыня или плодородные земли?». В общем, наверное, вы уже «узнали»: перед нами любимый герой XIX века. Человек, который может и сухую таблицу или теорию превратить в поэму, ничуть не повредив их научной ценности. Человек, любящий приключения, преданный людям и светлым идеям.
Естественно, на пути такого человека возникали разнообразные трудности. В этот первый из трех раундов своей схватки с дикой Африкой (их принято группировать и располагать между двумя его возвращениями на родину) Ливингстон испытывал нужду. Хоть он и не впал в нищету, как это представляют некоторые биографы, до золотой медали Британского географического общества, денежных наград и славы было еще далеко.
Достаточно сказать, что с сюртуком, в котором миссионер первым в мире пересек континент от Атлантического океана до Индийского, он не расставался даже после десяти лет странствий, — за неимением другого. Вечно не хватало лекарств, книг, приборов. Но главные трудности создавал он себе сам, ни секунды не сидя на месте.
Из Курумана он беспрестанно совершал ближние и дальние походы, попутно намечая места, пригодные для новых «станций», безошибочно находил наиболее удобные для передвижения дороги в тех местах, куда и туземцы предпочитали не заглядывать. Часто случалось, что новообращенные друзья Ливингстона, многоопытные воины и охотники, умоляли ньяку (лекаря) остаться с ними, тот отказывался, и тогда они приходили в отчаяние, понимая, что выглядят трусами, не сопровождая его. Кроме того, шотландец продолжал неукоснительно записывать все, что видел и что приходило в голову.
Он писал о двадцати трех видах съедобных корней, найденных им в пустыне Калахари, которая ранее считалась «мертвой». О причудливых методах выживания при засухе. Кто бы мог, скажем, додуматься вытягивать воду из глубин затвердевшего ила страусиными перьями? О перспективах освоения огромных земель: Ливингстон готовил Британии блестящие планы, он учил ее, как эффективно выкачивать из Африки ее сказочные богатства, оставаясь одновременно — в противоположность Португалии — благодетельницей аборигенов.
О том, как «отучить» буров от бесчеловечного обращения с готтентотами, попутно вернув их под власть Ее Величества королевы Виктории. Жаловаться не приходилось — его в Африке любили. Впоследствии Ливингстон даже с некоторым внутренним удивлением вспоминал, что при всех лишениях, кои пришлось вынести, он не может вспомнить ни одного знакомого чернокожего, который отнесся бы к нему враждебно.
Надменные вожди, не позволявшие своим подданным даже чихнуть в своем присутствии (в буквальном смысле, поскольку на символическом языке некоторых южноафриканских племен чихнуть означает заявить о своем здоровье, что в присутствии вышестоящих считается неприличным), с придыханием называли его Отцом. Сечеле, в чьих владениях Ливингстон основал свою третью миссию, Колобенг, и вовсе с первой встречи проникся не только доверием к нему лично, но и своеобразной верой в истинность нового Учения.
Он даже предлагал доктору «высочайшим указом» крестить всех своих подданных. Шотландец, не искавший легких путей, такой метод отверг, но самого Сечеле приобщил к таинствам, после чего тот, хоть и с сожалением, расстался с самым дорогим — своими многочисленными женами. Оставил одну, как полагается. В 1844 году, кстати, женился и сам Ливингстон. Ему, закоренелому рационалисту, пришло в голову, что брак весьма поможет в работе. Ведь правильно выбранная жена в Южной Африке может и вести его полукочевое хозяйство, отнимавшее все больше времени и сил, и основывать детские школы при миссиях, и устанавливать сердечный контакт с туземными женщинами, которые, как известно, подспудно определяют настроения целых общин.