Буря в пустыне
Алеся Кафельникова вернулась из рехаба. Ксения Соловьёва выслушала ее первую исповедь о наркотиках, сумасшедшей страсти к рэперу Фараону и безжалостной любви папы-теннисиста.
Конечно же, я собиралась писать текст. Классический татлеровский лонгрид. Немножко репортажа, немножко цитат героини, немножко себя и много о том, что я обо всем этом думаю. Мне казалось, ответы из Алеси придется вытягивать клещами — в подобных случаях журналисты призывают на помощь все свое мастерство и, что называется, взбивают пену.
Алеся рассказывала без остановки два часа двадцать восемь минут. Иногда отвлекалась на греческий салат и латте. Местами говорила так эмоционально, что перекрикивала кофемашину в «Академии» в Бутиковском. Мне было страшно, что девушки за соседним столиком, которые Кафельникову явно узнали, нас подслушивают и ее откровения появятся в эфире раньше, чем в «Татлере». Местами Алеся переходила на шепот и смотрела куда-то мимо.
Через полчаса нашей так называемой беседы (за все интервью я задала пять вопросов) я поняла, что текста не будет. А будет монолог. Глянцевые журналы ведь чем занимаются? Сторителлингом. У меня в диктофоне была история жизни очень симпатичной мне девочки — такой, какой эту жизнь видит она сама.
Весной 2014‑го Алеся впервые вошла ко мне в кабинет, собеседоваться для Бала дебютанток. Хорошенькая, сил нет. Уже тогда было видно, что своенравная. С ней была мама Маша, но мне сказали, что решает все папа. Женя Кафельников, мой кумир, легендарный теннисист. Roland Garros 1996‑го, Australian Open 1999‑го, Олимпиада 2000‑го. Я помню его с Алесиной мамой на каком-то Кубке Кремля: он звезда, Маша — короткостриженая красотка, модель Modus Vivendis, в чем-то обтягивающем. Образцовая power couple конца 1990‑х.
Наш бал Алесю зажег, вывел на светскую орбиту — поэтому в том, что с ней произошло, некоторые будут искать (и возможно, найдут) и нашу вину тоже. Мой сын, юноша младше Алеси на полгода, в нее влюбился еще до бала. Но тут же, к моему облегчению, ретировался. Наверное, испугался — слишком ярко она засияла. Зато моя дочь дебютанткой в белоснежном платье Dior была очарована. Встречая ее на каждом мероприятии, бежала обниматься. Алеся всегда была с ней недежурно приветлива и даже нежна. Мне тогда показалось, что этой девочке самой не хватает нежности.
На следующий бал — юбилейный, пятый — Алеся пришла уже со своим бойфрендом Никитой Новиковым. Помню, он тогда запретил Алесе танцевать с ее партнером по дебютному балу — танцовщиком из Большого театра — и вышел на паркет сам. Алеся была в красном с золотом Alexander Arutyunov с бесконечным шлейфом. Колонный зал вздрогнул. Инстаграм (соцсеть признана в РФ экстремистской и запрещена) неистовствовал.
У нее завертелась карьера. Она открывала показы Терехова и Юдашкина, снималась для Edem и Kira Plastinina. Уехала в Лондон работать в Elite и постила оттуда убедительные тестовые снимки. Я ждала больших контрактов — по всем параметрам они были в пути, только бы характер не подвел. Но громкая модельная слава на Западе так и не случилась.
Алеся вернулась в Москву. Повзрослела. Стала встречаться с рэпером Фараоном. Я предложила им сняться для обложки нашего приложения Tatler Teen. «Ну какой мы Teen? — сказала Алеся. — Мы уже большие. Хотим в «Татлер». Конечно, мы их сфотографировали. В кровати. Ее — в трусах Dior, его — с голым торсом и татуировкой. Видео с той съемки, само собой, хайпануло.
По просьбе Алеси я познакомила Фараона со Шнуром, и они стали вместе работать. А потом до меня стали доноситься противоречивые сведения: то она сражается с анорексией, то снимается в кино, то лежит в реабилитационной клинике. Папа Женя вдруг разразился твитом о том, что он отец-неудачник, а его дочь — наркоманка. Мне хотелось верить, что твиттер кто-то взломал. Писали, что Алеся рассталась с Фараоном, потом — что они снова вместе, и в качестве доказательства приводили убедительный факт: в день рождения Алеси Глеб отменил концерт во время своего турне. Однажды она вдруг позвонила мне и со смехом рассказала, что ей предложили поучаствовать в шоу «Холостяк» — поехать на необитаемый остров. И пропала на несколько месяцев. Мне снова хотелось думать, что она на райском пляже, мажет кремом для загара Егора Крида. Бульварная пресса твердила обратное.
Двадцать третьего октября, ровно в свой день рождения, Алеся вернулась. Из рехаба. В «Академии» она сидела передо мной в голубых джинсах, коричневой водолазке со стразами и с черными клеверами Van Cleef & Arpels в ушах. Худая. Очень красивая. И очень искренняя.
Почему мне кажется важным оставить ее монолог таким, каким он был? Даже если это взгляд на мир сквозь ее собственную призму. Даже если местами она выглядит человеком, перед которым все виноваты? Этот ее рассказ — не столько о ней самой, сколько о ее поколении. А оно нуждается в том, чтобы его услышали. В чем мораль американского сериала «Тринадцать причин почему»? В том, что иногда к страшным поступкам нас подталкивает сущая мелочь: сплетня подружек, предательство бойфренда, равнодушие родителей.
Уверена, Женя Кафельников — очень хороший папа, даже в чем-то сумасшедший, без оглядки любящий свою дочь. Но я уверена и в том, что он человек железной дисциплины, как всякий великий спортсмен, — успела это хорошо узнать по пути в кандидаты в мастера спорта по теннису. У спортсменов есть понятные им меры воздействия на детей: внушение, запрет, ультиматум. Еще кредитная карточка и машина с водителем, которые можно, если что, отнять. Но ребенок — это тонкий инструмент, а не ракетка. И уж тем более не мяч.
Но главное — в нашем сумасшедшем мире иногда нет ни времени, ни желания быть психологом. Ты не понимаешь, почему вечно должен плести кружева. Казалось бы, все так просто: папа просит дочку хорошо себя вести, а в ответ готов подарить ей весь мир. Но девочке не нужен весь мир. Ей нужно лишь одно — право самой принимать решения, не всякое из которых, будем честны, способно понравиться даже нормальному папе.
Два года назад модель Адвоа Абоа дала интервью британскому Vogue. Рассказала, каково жить, когда тебя бесконечно оценивают. Когда ты обязан быть кем угодно, но не самим собой. О давлении модной индустрии. Призналась в том, что страдает от депрессии. Сообщила о попытке суицида. Ее история не похожа на те, к которым мы привыкли: сначала было падение, а взлет случился потом. Этой зимой Абоа снялась в рекламе Dior и Miu Miu, появилась на обложке первого номера Vogue UK, выпущенного новым модным главредом Эдвардом Эннинфулом, создала онлайн-платформу Girls Talk, где девушки трудной судьбы делятся своими историями. Мне очень хочется верить, что история Алеси тоже закончится хеппи-эндом. (Ксения Соловьёва)
Вы спросите, как я живу после рехаба? Рассказываю. Встаю в семь тридцать. Чищу зубы, варю овсянку на молоке, кладу в нее шесть таблеток сахарозаменителя, быстро ем и вылетаю из дома. В девять я уже в спортклубе. Первая тренировка силовая — кроссфит или TRX. Через час — растяжка. Вот это мне реально нравится. За полтора месяца я села на шпагат. Продольный, поперечный — какой хотите. После спорта еду перекусить (если папина девушка не сделала мне с собой еду). Потом мчу на конюшню. Коня, с которым я занимаюсь, зовут Катакис Бой. Он коричневый, вестфалец. С конями я всю жизнь ладила лучше, чем с людьми.
После возвращения в Москву и вообще в нормальную жизнь я поняла: меня спасет только режим. Режим — это альтернатива употреблению. Без режима я становлюсь безалаберной. Ведь знаете, как бывает? Сначала не заправил постель, потом не почистил зубы, дальше лень есть кашу, идти на тренировку, не охота писать самоанализ — мой врач из Санкт-Петербурга просит писать про себя каждый день. Все в жизни начинает сыпаться без режима.
Родители развелись, когда мне был год. До шести лет я жила в Сочи с бабушкой и дедушкой, и только потом папа забрал меня к себе в Москву и отдал в правильную арбатскую школу № 1234. С детства меня постоянно контролировали и внушали, что мир и люди вокруг небезопасны. Гулять одной нельзя, у школы всегда ждут няня и водитель. Няня, можно не позорить меня перед ребятами и не кричать: «Алеся, давай домой! Быстро иди в машину!»? Нет, нельзя! Это было такое унижение, что мне пришлось научиться врать. Уроков семь, а не шесть — лишь бы они не стояли у дверей с этими воплями. С возрастом я становилась закрытой и нелюдимой. Лучшие друзья — наушники, в которых всегда играет грустная музыка.
Мама с папой были заняты каждый своей жизнью. Наше общение сводилось к тому, что меня постоянно отчитывали: «Ну почему ты не можешь быть нормальной?», «Почему не можешь расчесать волосы, как Аня?», «Почему не можешь учиться на пятерки, как Маша?» Сейчас я понимаю: я привыкла обесценивать любые свои поступки, потому что так поступали со мной родственники. Мне твердили, что я ни на что не способна, ни на что не гожусь. Я все время спрашивала себя по поводу и без: «А правильно ли я делаю? А надо ли это делать вообще?»