«Стремление Набокова к универсальности всего»
В издательстве Corpus вышел новый перевод самого большого романа Владимира Набокова — результат многолетнего труда одного из ведущих современных набоковедов Андрея Бабикова. «Ада, или Отрада» — роман о запретной любви, переплетение трёх литературных традиций, размышление о природе времени, нескончаемая игра аллюзий и цитат — как передать всё это на «романтичном и точном русском языке»? «Полка» расспросила об этом переводчика.
Лев Оборин: Сегодня мы говорим об очень большом событии в книжном, литературном мире: выходит новый, откомментированный, долгие годы готовившийся перевод романа Владимира Набокова «Ада», который выполнил Андрей Александрович Бабиков. И сегодня он поговорит с нами о том, как шла эта работа, об этом романе Набокова — который, видимо, самый сложный и самый насыщенный словесной и культурной игрой, аллюзиями. И при этом — роман, говорящий с нами о непреходящей любви, которую не в силах преодолеть ни расстояние, ни тем более время. Время — это одна из важнейших тем в «Аде». Это роман, действие которого происходит на другой планете — Антитерре, или Демонии. Предполагается, что есть и Терра, то есть наша с вами Земля, о которой лишь догадываются в каких-то прозрениях отдельные люди. Концепция эта довольно известная и старая, идущая из античной астрономии, — о том, что существует некое параллельное небесное тело где-то там, с другой стороны Солнца. И, может быть, там, на другой планете, на Антихтоне, жизнь гораздо лучше и отраднее, чем у нас.
Но эта космическая история — не самая главная. Самая главная, конечно, — это история любви главных героев, Вана и Ады Вин, которые узнают о том, что они родные брат и сестра. Это история и о любви, и о становлении двух удивительных людей с удивительным умом и увлечениями, которые так или иначе отсылают ко множеству занятий самого Набокова — от энтомологии до литературы. Я хочу спросить у тебя, Игорь, о том, какое впечатление на тебя произвёл новый перевод «Ады», сравнивал ли ты его с предыдущими попытками и с оригиналом. И вообще насколько этот роман важен для тебя?
Игорь Кириенков: Скажу честно, оригинала одолеть не смог. Читал перевод Сергея Ильина несколько лет назад. Ну я не осмелюсь его критиковать профессионально. Могу сказать, что мне было достаточно его для ознакомления с сюжетом романа, с его основными темами. Книга тогда меня и впечатлила, и взбесила, и надолго со мной осталась. Новый перевод отличается тем, что он основан на максимально правильной версии романа, поскольку в примечаниях мы узнаём, что издание 1996 года, вышедшее в престижной серии Library of America, содержит ошибку. Условно говоря, герой говорит «нет», а на самом деле он говорит «да». Вот какие-то такие погрешности «Аду» преследуют все эти годы. И переводчик Андрей Бабиков всё это учитывает. Он учитывает огромный комментарий Брайана Бойда, корпус «адоведческих» работ. И в этом смысле это большое событие: по сложности перевода на русский «Аду» можно сопоставить с другими значительными англоязычными романами XХ века — «Радугой тяготения» (Роман американского писателя Томаса Пинчона (1973), считающийся одним из самых сложных романов американской литературы. На русский язык роман перевели Анастасия Грызунова и Максим Немцов (2012).) и «Улиссом» (Полный перевод «Улисса» Джеймса Джойса на русский язык, начатый Виктором Хинкисом и завершённый Сергеем Хоружим, был опубликован в 1989 году и стал большим событием в литературном мире перестройки.). Я бы сказал, что из всех возможных «Ад» это наиболее близкое приближение к тому, о чём мечтал Набоков. Я читал перевод «Взгляни на арлекинов!» Андрея Бабикова, читал «Лауру», которую он редактировал. Это один из самых главных и компетентных набоковедов России, который имеет доступ к архивам в Америке и работал с ними. Для него Набоков не делится на «русского» и «американского». Он смотрит на его биографию и библиографию в совокупности, в том числе разбирает его ранние поэмы, драматургию, позднюю прозу. И в этом смысле он — один из лучших возможных проводников по этому роману.
Л. О.: Ну а теперь дадим слово Андрею Александровичу Бабикову. Андрей Александрович, здравствуйте! Мы хотели поговорить с вами, наверно, в первую очередь о том, как вы пришли к переводу «Ады». Как созревало это решение, чем вы руководствовались, когда начинали эту работу?
Андрей Бабиков: Прийти к переводу «Ады» меня сподвиг скорее сделанный до этого перевод последнего завершённого романа Набокова «Взгляни на арлекинов!», в котором я обратил внимание на ряд изменений в стилистике, в тематическом строе набоковской поздней поэтики и его новых, английских или уже постамериканских литературных экспериментов и экспериментов с собственным сознанием, которые он ставил все последние годы, в швейцарский период. И я захотел всё-таки сначала попробовать перевести четвёртую часть «Ады», трактат «Текстура времени». А после этого попробовать какие-то главы взять из разных мест книги с точки зрения просто литературного переводческого опыта — насколько реалистично создать русскую версию «Ады» в принципе. Меня занимала эта мысль. И действительно, после «Арлекинов», которых я закончил в 2011 году, я сделал несколько проб из четвёртой части «Ады», вот этот трактат о времени Вана Вина. И увлёкся. Это из внутренних причин. А из внешних причин — меня к этому очень настойчиво подтолкнул покойный Геннадий Александрович Барабтарло, который после моего перевода «Арлекинов» посоветовал мне взяться за «Аду» и полностью перевести эту книгу на русский язык, к чему у меня не было большого стремления в то время. Я прекрасно понимал, как много времени придётся посвятить этой работе. Но он предложил. После этого я перевёл одну главу для его книги «Я/сновидения Набокова» и ещё некоторые отрывки из «Ады», по его просьбе. Я уже был погружён во всю эту работу и стал переводить книгу целиком.
И. К.: Как вы думаете, почему сам Барабтарло не стал этим заниматься, если учесть его опыт переводчика «Истинной жизни Севастьяна Найта» и «Пнина»?
А. Б.: Геннадий Александрович занимался переводом «Ады» по просьбе Веры Евсеевны Набоковой ещё в конце 80-х годов. И некоторые главы он сделал и послал Вере Евсеевне для оценки. Но, как он пишет в собственном предисловии к переводу «Севастьяна Найта», Вера Евсеевна не приняла его переводческих решений, поскольку Геннадий Александрович предложил оставить часть английского текста, сложного, каламбурного, с вот этой многослойной игрой слов, непереведённой. То есть оставить английский текст как он есть.
В разгар работы над «Адой», уже в то время, когда я подходил к её завершению, я нашёл в архиве Гарвардского университета, в третьем архиве Набокова, переданном туда Дмитрием Владимировичем Набоковым, собственные наброски Веры Евсеевны к переводу «Ады» — о них я не знал, и, боюсь, многие другие исследователи не знали. Но небольшая стопка таких набросков осталась. Они делались в 70-е годы. Я не могу сказать точно, в какой именно период времени. Есть предположение, и я об этом пишу в своём послесловии к переводу «Ады».
И вот тут мне стало ясно: если действительно Геннадий Александрович показывал или посылал Вере свои варианты каких-то глав из книги, то Вера Евсеевна делала эту работу так, как переводится любая книга на русский язык. То есть она переводила все слова. Она переводила или пыталась переводить ту игру слов, которая там есть. Либо более, либо менее удачно. Но она делала полную русскую версию. Другое дело, что из этой попытки осталось всего несколько набросков. В буквальном смысле — пять-семь страниц обычного текста, если это собрать вместе. Но, с другой стороны, она показала в этих набросках собственные решения и какое-то направление, что ли, — вот в том смысле, в каком переводчику нужно находить эквиваленты; в каком направлении ему нужно сохранять русский слог. То есть пытаться сохранить тот русский слог Набокова, который Вера и её муж считали подходящим к этой книге в её русской версии.
И. К.: Тут хочется добавить, что Вера Набокова перевела и «Бледный огонь». Я бы не сказал, что он такой же сложный, как «Ада», но по крайней мере это образчик того самого «швейцарского» Набокова, зрелого, склонного к сложным каламбурам и тоже достаточно амбициозного для всякого переводчика, который за него берётся.
Как известно, есть такая яркая цитата Набокова, что он в 70-е годы, помогая переводчикам из Франции, из Германии, одно время думал сам перевести «Аду» на, как он это называет, «романтичный и точный русский язык», без «совжаргона» и «солжурнальных клише». Насколько для вас эта фраза стала девизом или стратегией вашего перевода?
А. Б.: А, кстати, это точно. «Романтичный русский язык» более подходит, как ни странно, и к книге, которая в оригинале звучит порой чрезмерно лаконично, сухо или научно. Но не все языковые возможности совпадают с точки зрения ритма и самого набора лексики. Одно дело, что и в английском, и в русском языке очень много слов из латыни и специальных терминов, которые просто совпадают. Другое дело, что лаконичная и ёмкая английская фраза с отсылкой к какой-то скрытой идиоме или, может быть, обороту, употреблявшемуся другими писателями в англоязычной или во французской традиции, так не работает в русском языке. Поэтому русский язык должен был добавить что-то своё. Как Набоков писал в послесловии к «Лолите», он сравнивал два языка, английский и русский, и как раз писал о трудностях перевода собственной книги на русский язык. И он как раз отметил, что что-то выходит намного лучше по-русски — всё простое, мужицкое, связанное с действиями, с описанием каких-то простых явлений. А более философские, или меланхоличные, или научные, или описательные сцены и отрывки, связанные с поэтикой мысли, с душевными тонкими переживаниями, по его мнению, лучше выходят по-английски.
И поэтому романтизм, романтичность, сама традиционность русского слога — толстовская, пушкинская… С Толстого начинается «Ада», собственно говоря, хотя и в пародийном ключе. Это действительно подходит. И поэтому, мне кажется, даже в русском моём варианте названия романа мне удалось передать эту долю поэтичности и романтичности. Поскольку мой перевод названия — «Ада, или Отрада. Семейная хроника». Это и очень набоковское слово, и я пишу об этом в комментариях: почему «отрада». Мне кажется, сам автор был бы не против такого варианта. Но это только предположение. Я нахожу некоторые косвенные тому доказательства.
Ну да, девизом в какой-то степени это стало. Это письмо Глебу Струве (Глеб Петрович Струве (1898–1985) — поэт, литературовед, переводчик. Сын политика Петра Струве. Эмигрировал в 1919 году. Преподавал русскую литературу в Лондонском университете. В 1947 году переехал в США, там преподавал в Калифорнийском университете. Автор книги «Русская литература в изгнании». Переводил рассказы и стихи на английский язык. Подготовил к изданию собрания сочинений Пастернака, Мандельштама, Ахматовой, Гумилёва и Цветаевой.), позднее письмо о желании Набокова перевести роман на русский язык, в какой-то степени меня направляло.
Л. О.: Если я правильно понимаю, для вас важным был именно опыт набоковского автоперевода «Лолиты». И какие-то ходы, какие-то слова — я обратил внимание, когда читал ваш перевод, на слово «душка», которое появляется и в «Лолите», — стали для вас ключом к тому, как бы Набоков это сделал. Можно пару слов об этом?
А. Б.: Так вышло, что русскую «Лолиту» Набоков создавал непосредственно перед началом работы над «Адой». В каких-то нескольких подготовительных месяцах эти два сочинения совпали во времени. И тут невозможно отказаться от соблазна внимательно изучить русскую версию «Лолиты», думая о русском переводе «Ады». Хотя эти книги очень отличаются, естественно. «Лолита» на английском языке была написана задолго до «Ады» — в 1953 году. Но русский-то перевод «Лолиты» создавался в середине 60-х, и он несколько отличается всё же от оригинала. Это всё же в какой-то степени русская редакция романа. Там есть и добавленные русские отсылки и аллюзии, есть и изменённые, усиленные акценты. И вообще русская версия немножко производит иное впечатление. Кроме того, есть ещё «Другие берега», собственный перевод Набокова его мемуаров «Speak, Memory» на русский язык. Этот ещё более ранний опыт русского автоперевода тоже нужно было учитывать. И я их для начала сравнил между собой, перевод «Других берегов» и перевод «Лолиты», и уже в этом нашёл много любопытного. Особенно с точки зрения употребления и использования советизмов, советской лексики, которая заметна в автопереводе «Лолиты», но практически не заметна в переводе «Других берегов».
Но «Ада» ведь книга совершенно иного свойства. Она отсылает нас к литературному прошлому, компендиуму европейской и русской литературы. И строй отношений, хотя и направленных одновременно и в прошлое, и в будущее (поскольку большая часть книги происходит в условном XIX столетии), настраивает на иной лад, чем «Лолита».
«Лолита», во-первых, — это книга, написанная Гумбертом Гумбертом, европейцем, только переехавшим в Америку. Тут совсем иное дело. И его английский, и его взгляд на американскую культуру и литературу, и американские словечки, и какие-то особенности словоупотребления, которые он подмечает то и дело, они не соответствуют взгляду Вана Вина — автора «Ады», собственно создателя семейной хроники. Потому что Ван Вин — как раз представитель рода американского, рода той Амероссии, того историко-культурного кентавра, который создан Набоковым в этом произведении. Но для него этот язык естественный, для него привычны американская культура и окружение. И поэтому и слог его должен быть другим.
Но тут отличие в чём между Гумбертом Гумбертом и Ваном Вином? В том, что Ван Вин — учёный, психиатр, он так называемый террапевт, он исследователь Терры. Он изучал тех полусумасшедших-полувизионеров, которые подозревали о существовании Терры, иной планеты, и даже могли сообщить какие-то данные об этой планете своим особенным образом, сверхчувственным опытом. Он пытается перевести эти данные на рациональный научный язык и использует это в своей семейной хронике. То есть не так много общего между «Лолитой» и «Адой» в этом отношении.
Конечно, русскую версию «Лолиты» я использовал и очень внимательно изучил. Я об этом написал работу — о русском переводе «Лолиты». Я изучил рукописи русского перевода «Лолиты», оставшиеся в архиве в Нью-Йорке, — эти тетради, те изменения, которые делал Набоков и его жена Вера на полях этих тетрадей. Что меня навело на целый ряд частных умозаключений и выводов, которые я изложил в своей работе. Ну и, конечно, это отразилось в моём переводе. Я использую некоторые слова из русской «Лолиты» — такие, как «шкап». Я использую транслитерации. Не «Данн», а «Дунн» — как в «Лолите». То есть традиционные русские транслитерации имён собственных, которых придерживался Набоков, хотя и непоследовательно. И я не использую советизмы, потому что если в русской версии «Лолиты» они отвечали писательской стратегии, которой Набоков пользовался в тот период, то в «Аде» этого нет. Он даже сам под маской Вивиана Дамор-Блока, автора примечаний, указывает, что вся транслитерация основана на дореформенной русской орфографии. И этот акцент делается в книге. В том числе на основе того, что Октябрьской революции и никакого советского строя на Антитерре не было — просто не существовало явления.
Л. О.: «Ада», конечно, для русского читателя — роман менее известный, чем любой роман набоковского русского периода или чем «Лолита». Глупый вопрос: можете ли вы дать какой-то общий очерк этого романа, чтобы те читатели, которые ещё не читали «Аду», понимали, с чем они будут иметь дело?
А. Б.: Трудно представить себе — мне лично — читателя, который, прочитав «Защиту Лужина», «Приглашение на казнь», «Дар», мог предположить, что Набоков придёт к такой книге, как «Ада». И трудно было представить себе, что на английском языке он задумает такую амбициозную работу. Самый значительный просто и по длине, и по многоплановости, и по насыщенности материалом роман. И с точки зрения той особой поэтики, которую он использует за счёт включения многочисленных отсылок литературных — и автореминисценций, и разного рода пародий, и отсылок ко множеству произведений европейской литературы. И в том, что Набоков попытается сделать невозможное в прямом смысле слова — совместить в «Аде» сразу три литературные традиции: французскую, русскую и англо-американскую. И результатом своей этой книги, своей работы он считал вклад именно в американскую литературу. Хотя книга сочинялась в Швейцарии.
Очерк книги может быть или очень большим, или совсем лаконичным. Он сам заканчивает этот роман аннотацией к собственной книге, которую включает в повествование. Кажется, ещё никто не использовал такой приём до Набокова.
Собственно, ключевое, что я бы выделил в «Аде», — это стремление Набокова к универсальности всего. Универсальности сюжета. Это мир, который создаётся из соединения привычных исторических, культурных, географических всем известных понятий. Но в том виде, в каком он сочетает эти вещи, образуется некое новое пространство, поражающее вот этой смелостью замысла: Набоков может перевоплотить историю, собственный жизненный опыт и опыт целых народов и культур в такое новое, возможное, с его точки зрения, образование. Он исключает электричество из мира Антитерры. Электричество находится под запретом. И ему приходится придумывать цивилизацию, в которой функционируют приборы и в которой не останавливается, не прекращается жизнь и даже есть какой-то технический прогресс, но при этом отсутствует электричество. Это очень давняя его тема, ещё связанная с поэмой «Электричество», которая до сих пор не опубликована. Я готовлю её к публикации в собрании поэм Набокова. В ней тоже он касается тайны природы электричества. К этому он обращается и в «Бледном огне».