Леонид Романков
Друг юности Рудольфа Нуреева, Михаила Барышникова и Иосифа Бродского в 1960-х, правозащитник в 1970-х, депутат Законодательного собрания Петербурга в 1990-х — яркий политик-демократ времен перестройки и один из героев фильма Рэйфа Файнса «Нуреев. Белый ворон».
Я сыграл вас в фильме Рэйфа Файнса. Подозреваю, что вас замучили вопросами о Нурееве, но все же — как вы познакомились?
В конце 1957 года его привела к нам домой, в квартиру на улице Чайковского, моя сестра-двойняшка Люба. Во время той первой встречи мы просидели с трех часов дня до трех часов ночи втроем, разговаривая обо всем на свете. Мы с Любой были 20-летними студентами, а Рудик — 19-летним начинающим танцовщиком Кировского (Мариинского) театра.
Вы когда-нибудь говорили с Нуреевым о бегстве на Запад перед тем, как в 1961 году он попросил политического убежища в парижском аэропорту Ле-Бурже?
Однажды мы шли с ним по проспекту Чернышевского и он сказал: «Как ты думаешь, что будет, если я останусь за границей?» Я ему: «А ты знаешь, что такое ностальгия?» Он подумал и произнес: «Только никому ни слова, потому что иначе я буду невыездным».
В фильме Рэйфа Файнса я, играя вас, говорю: «Ностальгия его убьет».
Эту фразу написал сценарист, я бы сформулировал иначе.
А когда Нуреев уехал, КГБ прессовал вас и ваших друзей?
Вызвали один раз и меня, и Любу, спросили: «Вы с ним дружили?» — «Дружили, но кто ж знал, что он решит не возвращаться», — отвечали мы. От нас и отстали. Смешная история была в 1972 году, когда на Западе остался другой наш друг, Миша Барышников. Тогда нас всех вызывали в КГБ и требовали написать письма с призывом, чтобы он вернулся в Советский Союз. Одна его подруга и написала: «Мишенька, приезжай обратно, у меня мама такое варенье сварила, пальчики оближешь!» (Смеется.)