Ксюша Прихотько
Ксюша Прихотько — новая петербургская фэшн-нимфа и филолог-комедиант. Она записывает великие скетчи, в которых объясняет сексистам сексизм, лукистам лукизм, а нормисам неочевидное на каноническом петербургском (читай: языком Пушкина, Толстого и Достоевского!).
Прихотько прокачивает городской миф и лихо раскладывает горожан на типажи (вам Аркашу или Игорька?), возводит архетипическую петербурженку (от пушкинской альтушки-мечтательницы до рейв-маскарадницы!) на постамент Адмиралтейства (вместо кораблика!) и умеет шутить про интеллигибельность и семиосферу.
Поговорили с Ксюшей про ред-флаговые отношения, библиотечные столовки, холодный эротизм и выяснили, как девы с филфака умеют раздавать стиль и препарировать стилистику Довлатова. Более того, устроили свидание века: Ксюша (Татьяна) Прихотько встречает своего Илью (Евгения) Куруча. Как итог: сверкающее вау, бисквит для ваших нейронов и наш любимый стритстайл-комик Куруч вступил в коллаборацию с Прихотько, и это рандеву в «Астории» уже залетело на миллион просмотров. Спойлер: рассчитывайте на неизъяснимую отраду, предвкушайте темное блаженство и ждите грехопадение века!
Нет, это не Гумилев!
Язык твоих скетчей и их главный прием: русский литературный канон встречает зумерский стритсловарь. Перепрошиваем школьную программу по скетчам Ксюши Прихотько: здесь вам и реинкарнация каренинского сюжета, и Бродский-дэдди, и ситуативное перевоплощение в семипудовую купчиху. Но все это было бы слишком просто, если б ты туда не подмешивала, например, дионисийский смрад и конгруэнтные семиосферы!
Для меня, как для исследователя самой себя, все это довольно простой ход, но работающий. Я не считаю себя сложной, потому что багаж литературных отсылок довольно простой. Пушкин — база. За ним Достоевский, Толстой, Тургенев. Но то, что звучит «семиосфера» или «конгруэнтный», — это тоже часть меня, иногда я не умею объяснять что-то просто, я быстрее вспоминаю слово, которое читала в книжках, чем то, что слышала от людей. Когда ты говоришь человеку «интеллигибельный», обычно возникают вопросы, а для тебя это вообще не вопрос, тебе это конгруэнтно!
Ты разгоняешь петербургские стереотипы, будучи человеком из Владивостока. Помогает ли сторонний взгляд?
Да, я родилась во Владивостоке и там окончила школу. У меня папа по образованию филолог. У нас огромная библиотека: полные собрания сочинений всех, от Державина до Довлатова. Папа угрожает прислать мне все это в качестве приданого, если я выйду замуж. Завидная невеста: столько мертвых душ!
Я приносила книжки в детский сад, и все со мной дружили. Иногда думаю, что вдруг мне нравились не сами книжки, а то, что таким образом можно находить людей? Тем не менее в детстве меня родители звали филологом. И когда я пошла в школу, нас спрашивали: кем ты будешь? Все такие: пожарный, балерина, то есть красивые, романтичные профессии. А Ксюша кем будет? А Ксюша будет филолог.
Возвращаясь к вопросу про сторонний взгляд — давайте начнем с базы. Пушкин, Достоевский, все культовые петербургские чуваки родились не здесь, но с городом ассоциируются очень прочно. Еще если посмотреть на всех важных городских персонажей, то это, как правило, будет культурно одаренный человек с мрачной стороной. Потому что суть петербургского мифа в том, что это город суперкультурный, но еще и супермаргинальный. И фигуры, которые здесь становятся городскими достопримечательностями, они тоже обычно контрастные.
Ты тоже контрастная: филолог-комик. Как так вышло?
Вообще я довлатовед, я так решила еще в школе. Мне кажется, это было что-то вроде бунта против высокой культуры, в которой я воспитывалась. Я много читала, ездила на олимпиады по литературе. Меня без иронии называли тургеневской барышней. И на одной из олимпиад мне попался рассказ Довлатова «Жизнь коротка». Возможно, самый сильный его текст. Так начался наш с ним роман. Кисейная барышня встретила своего алкоголика, типичная петербургская история. На тех же олимпиадах познакомилась со своим будущим научным руководителем Игорем Николаевичем Сухих и приехала учиться на филфак СПбГУ прицельно к нему. Это глыба филфака, классный профессор, историк русской литературы.
Я занималась ранней прозой Довлатова: выискивала в библиотеках и анализировала его самые первые тексты, от которых он постфактум отказался. Мало кто знает Довлатова до Довлатова, а он был и авангардным, и поэтичным, и по-толстовски многословным. Магистерскую защищала по «Зоне». Пылко доказывала, что это идеальный текст, репрезентирующий конструирование субъектности в позднесоветскую эпоху. Я очень люблю всю эту жизнь — околоакадемическую. С первого курса много выступала, писала статьи, ездила на все эти конференции, где обсуждали гипертексты контекстов интертекстов метатекстов. Многие объясняют мой блог так: «А, это все потому что ты занималась Довлатовым». Я не вижу здесь какой-то причинно-следственной связи, но какие-то параллели найти, наверное, можно. Я даже не знаю в чем.
Довлатов как минимум тоже филолог и тоже смешной.
Что точно роднит занятие Довлатовым с блогом, так это то, что меня снова упрекают в том, что я занимаюсь чем-то недостаточно высоким. Обычно, когда я говорю «я занималась Довлатовым», то люди, которые не очень в теме книжек, реагируют так: круто, писатель. А люди, которые в теме, они считают: ой, это слишком простой какой-то писатель. И на факультете у нас точно так же было, то есть да, Довлатов сам там учился и есть какое-то уважение, но все же больше вопросов, как он стал таким культурным феноменом. Короче, есть рожденные в Петербурге снобы, которые такие: «Нет, это не Гумилев». Но мне тоже было интересно, каким образом чувак стал культовой фигурой без какого-то изощренного письма.
Не могу не спросить, раз передо мной пытливый довлатовед: и как он стал таким культурным феноменом?
Ответов несколько. Во-первых, была литературоцентричная культура. Довлатов попал к уже не советскому, а постсоветскому человеку тогда, когда книжки еще были важными. Сейчас литература перестала быть главным медиумом. Нет и не может в наши дни быть такого писателя, за книжками которого будут стоять очереди.
А тогда появилась фигура писателя, который был по-человечески и ценностно близок целому поколению. К примеру, мы допускаем, что писатели выпивали, но мы точно не знаем, а у Довлатова это важная черта лирического героя. Но Довлатов не был такой уж маргинальной фигурой. Дружил с Бродским, даже Ахматову видел пару раз в жизни. Мама у него была корректором. В общем, хороший петербургский мальчик, хотя родился в Уфе — это к вопросу о типичных петербуржцах, которые чаще всего рождаются где-то не здесь. Он и хороший, и плохой, и культурный, и бескультурный. Он же как мы, но еще не как мы, потому что все-таки писатель. В общем, в нем есть эта парадоксальность, необходимая для того, чтобы стать культовой фигурой.
Алгоритм ясен. Будешь использовать? Тебе просто надо прокачать какой-нибудь эффектный маргинальный навык.
Пожалуй, нет. В этом смысле я не Довлатов и не совсем петербургский персонаж. Я скорее исследую петербургских героев. Но для меня, например, важно миксовать, условно, высокую культуру с низкой, сложное с простым.