Ксения Раппопорт
Новый год надо встречать с семьей — вот и пересеклись Ксения Раппопорт и Аглая Тарасова на обложках нашего декабрьского номера (в первый, но не в последний раз!).
Нашу дарлинг и вечную ценность — актрису Ксению Раппопорт — не смог остановить даже пандемийный год: в сентябре вышел онлайн-сериал «Вертинский» — биографический костюмный проект Дуни Смирновой, где Ксения сыграла, внимание, тещу шансонье. В ноябрьской премьере — эстетской камерной драме о новой этике Григория Добрыгина «На близком расстоянии» — ей поручена главная роль — актрисы, которая в локдаун приютила у тебя дома мигранта. А с сюрреалистичной историей Владимира Битокова, выпускника мастерской Александра Сокурова, «Мама, я дома» она отправилась на Венецианский фестиваль, где разделила красную дорожку с Юрой Борисовым. Камера оператора Ксении Середы любуется Ксенией в максимально непривычном образе водителя автобуса из Нальчика. Разрыв шаблона! Вот об этом мы и поговорили.
Готовься: мы тут придумали новый жанр неинтервью, и он предполагает, что я не буду сочувственно кивать и задавать вопросы про творческие планы. Предлагаю без сложных щей и судеб нации. Поговорим за жизнь.
Звучит неплохо, но я Грише Добрыгину обещала, что расскажу про наш фильм. Это считается про творческие планы?
Раз зашло о Добрыгине, давай поднимем гендерный вопрос: женщины-режиссеры и мужчины-режиссеры видят тебя по-разному?
Ты знаешь, я как раз вчера слушала беседу Александра Николаевича Сокурова с писателем Евгением Водолазкиным. И Сокуров в какой-то момент сказал , что в течение первых трех минут любого фильма он может определить, кем снято — женщиной или мужчиной. Он сказал: «Это же очевидно». И я подумала, что вот я вряд ли бы определила. Уж точно не во всех случаях.
Мне кажется, женщины тебя видят более поэтичной. Сфумато. Пушистой. А мужчины — более жесткой и роковой.
Может быть, ты и права… Я как-то никогда об этом не думала. Возможно, женщины видят меня более... реальной, что ли. Например, я дважды работала с Дуней Смирновой, и оба раза с громадным удовольствием. А поскольку мы подруги, она прекрасно знает, что никакая я не роковуха, а просто… кусок неловкости! Например, когда она пригласила меня сниматься в «Вертинском» (восьмисерийный костюмный биографический сериал, снятый для онлайн-киноплатформы. — Прим. ред.), мне как раз хотелось сыграть там кого-то пороковее, чем тещу Вертинского. Но Авдотья Андреевна была неумолима. И, надо признать, права. В результате мы с большой любовью и юмором сочинили Лидию Павловну — женщину совсем не роковую, но очень принципиальную и надежную.
Добрыгин предложил тебе роль актрисы, которая в пандемию приютила у себя мигранта-курьера, — эта камерная драма «На близком расстоянии» только что вышла в прокат.
Мне с Гришей работать было адски сложно, но интересно. Он такой очень-очень «авторский автор». Только он представляет, каким именно должен получиться кадр, и это знание существует исключительно в его голове. Поэтому он иногда даже не пытается другим что-то объяснить, потому что... ну бессмысленно. Просто заставляет тебя делать сорок раз одно и то же, пока что-то не соткется. Кстати, в какой-то момент ты это чувствуешь — и раз! — что-то волшебное получилось. Это нелегкий процесс — ничего не делать, специально не играть, а просто позволить чему-то случиться. Чему-то настоящему.
Сложность была в импровизации?
Нет. Сейчас объясню. Это просто другой жанр, другой характер повествования и существования. Чаще всего зрителями востребованы лихо закрученные истории с большим количеством событий и ярким, выразительным существованием актеров. И ты приучаешься искать наиболее острые, иногда утрированные выразительные средства для того, чтобы рассказать историю своего персонажа. Так вот: все эти навыки абсолютно жестко пресекались Гришей, он хотел стерильного существования, без эмоциональных проявлений, без подсказок зрителю. Ведь как обычно происходит: вот у актера грустный взгляд, он плачет — понятно: герою плохо. Или удивленные глаза — ага, неожиданный поворот, герой этого не ожидал. А тут просто сиди — и не дай бог что-то сыграть. Вообще никаких движений. Дрогнет бровь — сразу нет. Зачем бровь? Не надо. Кричать и плакать в кадре проще, чем сосредоточенно прожить какое-то маленькое событие, никак не проявляя его внешне.