Уроки вопрекизма
Лев Додин — человек-театр: дебютировав в 1966 году, худрук МДТ остается одним из самых значимых работников российской сцены и на девятом десятке. Егор Шувалов расспросил Льва Абрамовича, как не растерять запал после десятилетий творчества, во что нужно верить вопреки обстоятельствам и почему современной молодежи предстоит тяжелая, но интересная жизнь
31 октября на сцене МДТ прошел трехсотый спектакль — классические «Три сестры». Что вы чувствовали, выходя на сцену под овации всего зала?
Честно говоря, я был рад и горд, что мы не просто дотянули, а дожили до этого момента. Спектакль остался живым, хотя и претерпевал с течением времени многие изменения: внешне все оставалось прежним, но менялись внутренние акценты и связи. Сейчас «Три сестры» стали еще острее, и зритель воспринимает их очень лично, как мне показалось.
Что с годами стало в нем болезненнее для вас?
Способность к выживанию, сохранение некоего духовного начала, надежды во вселенной абсолютной безнадежности. Когда мы отмечали трехсотый спектакль, одна артистка стала читать дневниковые записи репетиции с моими замечаниями. Все хохотали, потому что иногда говоришь таким птичьим языком, со стороны совершенно непонятным… Так вот, я там говорю о чеховских героях: «Они с надеждой смотрят в будущее глубоко пессимистичным взором». Вот такая «радостная» формула.
Первый свой спектакль вы поставили в 21 год — по «Первой любви» Ивана Тургенева. Прошло более 60 лет. На ваш взгляд, чем Лев Додин 1960-х отличается от Льва Додина нынешнего?
На самом деле, я так вспоминаю, почти ничем не отличается. Горечи прибавилось, хотя и в ранней юности жизнь по-своему была колющая, и страха, что станет меньше сил. Но стараюсь об этом не думать: делай что должно, и будь что будет.
А почему именно Тургенев?
Вы знаете, это длинная история. Приближался юбилей Октябрьской революции, и я решил поставить «Марию» Бабеля (есть такая страшная пьеса о Гражданской войне). В план ее как-то подмахнули — ну Бабель, а потом кто-то из начальства прочитал. Идею, так сказать, на корню зарубили. Потом я предложил замечательную пьесу «Жаворонок» Ануя; ее уже быстро прочитали и тоже выкинули из плана. И пригрозили, что третий шанс может оказаться последним (смеется). Ну я и предложил более спокойный, нежный и молодой вариант Тургенева. В первой в моей жизни рецензии было написано: «Это антитургеневский спектакль, он полностью извратил Тургенева». С этого я начинал, и ничего: помню, был восхищен самим фактом появления рецензии, а написанное в ней меня тогда мало волновало.
Вас не волновало, что после плохой рецензии могут уволить?
Меня как-то раз выгнали с телевидения. Я сделал небольшой телеспектакль о блокаде. Меня упрекнули в том, что, во-первых, я назло выбрал худых артистов, чтобы показать, как плохо было в блокаду, во-вторых, взял не те стихи (там были Пастернак и Ахматова), в-третьих, что песню «Народная война» пели под гитару. После этого контакты с телевидением сильно ослабли, меня запретили туда пускать, чему я, в общем, теперь рад.