Фастлит 3
Идеи, озвученные на площадке Симпозиума «Создавая будущее», нашли литературное воплощение в серии рассказов, написанных специально для «Сноба». История Эдуарда Веркина — о том, что скрывается за книжными полками земного книгохранилища
Четверг, книжный вор, Лапин стоял под словом «цыо». Вернее, сочетанием, вряд ли это слово, возможно, транскрипция, Лапин не был уверен. Буквы плавали в постоянном инерционном поле, русский, латиница, хирагана, прочие. Литеры и знаки заполняли атриум, от калейдоскопа мозаики под ногами до витража в куполе, висели в неподвижном воздухе, покачивались. Лапин взмахнул рукой, от «цыо» отделилась «о», ушла книзу, затем набрала высоту — теперь, вероятно, слово.
Лапин надел войлочные бахилы и двинулся через атриум, буквы предупредительно и медленно расступались перед ним и быстро сходились за спиной, сталкивались, рассыпались, сбивались в стайки, складывались в ступенчатые сочетания, в несочетания, в шуршащие вихри, в слова несуществующих языков. В солнечные дни буквы держались выше, в пасмурные оседали ближе к полу, зимой почти не двигались, весной проявляли беспокойство.
Лапин пересек атриум и задержался перед панорамной стеной.
Сапфир был, как всегда, прозрачнее воздуха, мир вне библиотеки приобрел резкость и плоскость дагерротипа, крупные и мелкие детали утратили объем, смыкались слоями, цвета теряли оттенки и находили границы, пейзаж пульсировал, становясь чертежом, через секунду палитрой, снова контрастным чертежом, снова пятнистой палитрой. Лапину нравилось стоять у сапфировой стены и смотреть на Волгу. К реке — широкая лестница, на воде яхты, над яхтами восходил город, между башен с трудом протискивались облака, сегодня пасмурно.
За двадцать лет Лапин научился понимать присутствие. Читатели присутствовали явно. Они листали книгу посетителей и забывали ее закрыть, иногда оставляли записи, иногда — рисунки, иногда складывали из букв атриума слова и предложения. Читатели бродили по залам, перекладывали книги, забирали их домой, спорили, встретившись в холле и на балконах, смеялись, возвращались, библиотека любила читателей. Когда в библиотеке задерживались читатели, в буфете начинало вариться какао, на галереях просыпалась музыка, а витражи светились приветственно и ярко.
Иногда в библиотеку заходили случайные посетители, они присутствовали по-своему. Гоняли буквы в атриуме, бегали по мраморным галереям, поднимались в золотой читальный зал и в медный зрительный зал театра, дурачились на сцене среди декораций, представляя актеров, спускались в буфет, привлеченные запахом, пили знаменитое какао с перцем, порой заглядывали в хранилище, неглубоко. Снимали книги со стеллажей, листали, равнодушно возвращали на полки. Библиотека встречала их снисходительно, а если гости начинали вести себя сверх положенного, вредничала, замки на дверях капризничали, мрамор на ступенях становился скользким, а перила кусались статическим электричеством.
Обычно людей не было неделями, библиотека сжималась, зажмуривалась, свет в атриуме тускнел, сапфир покрывался пылью, буквы переваливались со скрипом, гласные запекались в безобразные сгустки, согласные вытягивались в нити, воздух останавливался и делался сух. К Лапину библиотека привыкла и давно не обращала на него внимания, он обходил этажи, оживлял запинающиеся лифты, незаметным спускался и поднимался в хранилища, библиотека спала в ожидании читателя.
Библиотека не любила книжных воров, Лапин вступил в холл и немедленно почувствовал ее настроение: буквы в атриуме похожи на дикобразов — шары, обросшие шипами, как цыо.
— Я здесь, — сказал Лапин.
Книжный вор не cтанет сидеть на лестницах, не поднимется в театр, вор сразу из холла, мимо ощетинившихся букв в фонды, его цель там, среди книг, полок, стеллажей. Лапин проверил бахилы, снял фиксатор стимула и вступил в хранилище.
Идти по следам книжного вора труда не представляло, библиотека предусмотрительно отмечала его продвижение: выдвинутыми из строя корешками, светом, еле заметно мерцающим там, где ступал вор, запахом. Книжный вор пах черемухой, фильтры старательно выбрали из соседних линий запахи бумаги, клея, дерева и кожи, запахи предыдущих посетителей, натянув запах вора острой нитью. Лапину казалось, что он почти видит ее — изумрудную черемуховую леску.
Лапин шел по следу и размышлял, откуда черемуха и на какую собаку он стал похож. Черемуха озадачивала. Лето закончилось, черемуха давно отцвела. Черемуховые пироги пахли ягодами, а не цветом, здесь же несомненно был горький цвет. Возможно, одеколон. Сейчас почти не пользуются, но книжные воры склонны к экстравагантности. Или гастроном. Вор мог коптить на черемуховых опилках, допустим, сыр, заготавливал дрова, пилил, пропитываясь горьким холодом… На хаунда. С грустными глазами, с толстыми ушами, он разбирается в запахах, он определяет свое местоположение по сочетанию цвета на обложках, он любит дагерротип мира у сапфировой стены, ощущает вибриссами мельчайшее движение воздуха, влажным носом — малейший перепад температур, он слышит отклонения в тишине, шагает бесшумно, пожалуй, он похож на хаунда. Лапин вспомнил «Ручейник», умелый фастлит, эксперименты по выведению homo instrumentum. Лапин подумал, что он постепенно становится таким homo, букхаундом, почти стал. Возможно, цыо.