Сын за отца авторитет

Почему российский избиратель такой добрый

10 сентября во многих регионах России состоялись выборы — губернаторские, довыборы в Госдуму, местные. Выборы эти важны с точки зрения обновления и омоложения региональных кадров, но публичной и межпартийной интриги в них не ожидалось. Поэтому мы искали горячую интригу на местах, чтобы посмотреть, как работает локальная демократия. Одним из «горячих мест», по публикациям местной прессы, казался город Троицк Челябинской области, где сын одного «авторитетного предпринимателя» преградил дорогу матери другого. Такая семейная борьба. Вместо предвестников демократии будущего мы увидели стыдливые остатки «демократии» прошлого — и много неприпудренной русской жизни

Текст: Марина Ахмедова

— Ой ты батюшки… — тихонько вздрагивает другая пенсионерка в аккуратно подвязанном под подбородком платочке.

Анатолий Анатольевич, подавшись головой вперед, переступает с ноги на ногу. Хмурит молодой лоб.

— Она нам не конкурентка, — ровным голосом отвечает Анатолий Анатольевич. — Все это информационный вброс.

— Ты поняла? — поворачивается одна пенсионерка к другой. — Вброс это — информационный. А ты переживала… Ой, а как все ж таки опередит она тебя, Толик? Что ж будет?! Нам-то чужих на районе не надо. И папаша вон покойничек ваш так много для нас делал! Ой ты Господи…

Троицк, в советское время локальный центр промышленности и технологий, существенно пострадал в 90-е; следы упадка видны до сих пор, а из новой индустриализации — только планы. Место здешнего депутата стало вакантным после смерти Анатолия Федорченко, главного свидетеля по делу экс-мэра Виктора Щекотова, осужденного за коррупцию. Федорченко пользовался авторитетом и в криминальных кругах, и у населения поселка Жиркомбинат, от которого баллотировался в горсобрание. Сын покойного депутата, тоже Анатолий Федорченко, выиграл праймериз «ЕР». Федорченко-сын, таким образом, стал на пути Евгения Кротенко, предпринимателя со скандальной репутацией. Вместо Кротенко на выборы пошла его мать Елена.

Анатолий Федорченко, одетый в наглаженные брюки и рубашку, углубляется во дворы Жиркомбината — района, от которого он идет в муниципальные депутаты. То и дело со столбов и домов на него смотрит он сам — с агитационной продукции, помеченной эмблемой «Единой России» и лозунгом «…Продолжаю лучшее», многоточие в начале которого позволяет предположить наличие истории, предшествовавшей выдвижению.

И она есть. Его отец избирался дважды, пока в 2013 году не был арестован по обвинению в создании ОПГ, вымогавшей деньги у местных бизнесменов. Федорченко был задержан полицейскими во время спецоперации, а вместе с ним — двое братьев Зайцевых и еще с десяток жителей Троицка. Накануне спецоперации в городе состоялось столкновение двух вооруженных группировок — местной и чужой. В перестрелке погиб один пришлый, житель Копейска. Арестованные подозревались в убийствах, изнасилованиях и вымогательствах. Федорченко, считавшийся лидером ОПГ, а также криминальным авторитетом города, в СИЗО дал показания на тогда действующего мэра Троицка Виктора Щекотова, после чего дело в отношении Федорченко было вынесено в отдельное производство. В результате ему предъявили лишь вымогательство, и он примирился по делу в суде. Вышел на свободу, а вместе с ним — один из Зайцевых. Остальные сели. Включая мэра, получившего за коррупцию пять с половиной лет. Впрочем, в апреле нынешнего года бывший мэр освободился по УДО. А депутат Федорченко умер от рака девятого мая этого же года. Правда, Жиркомбинат успел за него проголосовать в третий раз; препятствием на пути к народной любви не стал даже тот факт, что неофициальное название криминальной столицы Троицк получил именно благодаря заслугам Федорченко. В таких районах криминал и есть гражданское общество.

Теперь его сын и тезка, двадцати трех лет, сторонник партии «Единая Россия», победивший в праймериз, ходит по Жиркомбинату в начищенных остроносых туфлях, заглядывает во дворы и подъезды, рассказывает о том, как еще можно улучшить район. Светит, конечно же, солнце, и трубы отопления, обернутые стекловолокном, обрамляют дворы. На деревьях растет сочная листва, бегают низкорослые, вытянутые как сосиски дворняги. Кричат младенцы. Из открытых окон доносятся сварливые голоса.

Анатолий Анатольевич заглядывает в парикмахерскую, не забыв громко объявить — «Тут журналист к нам приехал! Из Москвы». Здесь по праздникам бесплатно стригут пенсионерок. Платит Анатолий Федорченко. И раньше платил Анатолий Федорченко, только не этот, другой. По общим подсчетам, население Троицка на шестьдесят, а может, и на семьдесят процентов состоит из пенсионеров.

Возле рекламного щита во дворе Анатолий Анатольевич останавливается. Рядом с его агитацией — агитация Весниновой (еще один конкурент. — «РР»). Портрет самого Анатолия Анатольевича подколупан с плеча и лишен многоточия перед лозунгом. А конкурент — свеженаклеенная, смотрит пронзительными голубыми глазами, но вроде бы как не на тебя, а как для паспорта, и обещает защитить интересы каждого жителя города.

— Конкуренты, конкуренты, — бормочет Анатолий Анатольевич. — А нам знаете это как? Ровно… Эти конкуренты могут только ходить и грязью обливать. Неделя до выборов осталась, а люди только узнают про второго кандидата. Я начал встречаться с людьми в конце мая. До официального выдвижения мы проделали ряд работ — парк восстановили, мусор убрали, лавочки поставили, памятник починили… В праймериз участвовало три человека. Один кандидат набрал один голос, другой — двадцать, а я — двести семнадцать. Значит, народ видит во мне перспективу.

— Отец хорошо работал, — говорит встретившаяся пенсионерка, — хотим, чтоб его сын продолжил работу.

— Анатолий Николаевич был арестован за вымогательство, — напоминаю я. — Вы что-нибудь слышали об этом?

— Ой, да все это неправда! — она смотрит на Анатолия Анатольевича, как будто хочет спросить: «Ты кого привел?». Рядом с ней вертится скучающий внучок лет пяти. — Все это на него свалили, а он столько всего для нас сделал! Я сама ему звонила, когда он живой был. Он, между прочим, тратил на нас свои деньги, чтобы помочь нам.

— А вы знаете, как эти деньги были заработаны?

— Мне этого знать не надо, — пенсионерка вскидывает удивленно нарисованные в форме коромысла брови. — Главное, что он их тратил на добрые дела. А сейчас мы хотим за Толика голосовать.

На мойке, которой владеет выпущенный вместе с Федорченко Заяц, Анатолий Анатольевич здоровается за руку с молодыми работниками. Те, по их заверениям, тоже пойдут голосовать за него: за Федорченко-старшего голосовали их родители, а они теперь будут — за младшего. В здании мойки над этажом автосервиса — отель. Справа от нее монументальный в своей заброшенности Жиркомбинат; желтый, с белыми колоннами, он скрыт густо разросшейся листвой и высокой травой. Из-за голубых елей выглядывает низкорослый железный Ленин, глядящий поверх мойки. В общей картине запустения, кажется, он не держит себя за лацкан пальто, а хватается за сердце.

— Есть ряд проблем, которые у нас в бюджет не заложены, — говорит Анатолий Анатольевич, идя по заросшей дорожке. — Я как депутат буду выносить их на повестку, чтобы муниципалитет решал. А то, что Анатолий Николаевич тратил свои деньги… Отец тратил по мере возможностей. У него своя позиция была. Я не могу за него отвечать.

Выйдя к побеленной стеле с красной звездой, Анатолий Анатольевич останавливается.

— А где вы берете деньги на помощь людям? — спрашиваю его.

— У моей матери есть свой бизнес.

— А где ваш отец брал?

— Когда он был депутатом, я учился в Челябинске. Я всю его политическую составляющую не знаю. И сейчас, грубо говоря, иду как слепой в лесу. Как он вопросы решал, какие у него были отношения — ничего не знаю. Ну хорошо, если начистоту начали разговаривать, то давайте! — близко подходит он, оставив между нами сантиметров двадцать, и наклоняет голову вперед, словно продавливает свои ответы. — С девяносто восьмого года Анатолий Николаевич с нами не жил. С моей мамой официально они в разводе. Но последние полтора года мы провели вместе — из-за его болезни. Я как сын ему помогал — в больницу отвозил, из больницы забирал, то есть… и все остальное делал. А так он меня не воспитывал. Воспитанием занималась моя мама, Наталья Александровна. Анатолий Николаевич… про него — тяжелый такой вопрос. Когда я приехал, он уже не ходил. И когда болезнь дошла до этой стадии, — он вынимает из кармана ключ с резиновым брелоком «Единой России», — я посчитал, что какой бы он ни был… жил он с нами или не жил… я все-таки буду рядом. Я не обижен на него, в жизни всякое бывает. И когда в школе учился, обижен не был. Ушел и ушел. Что я могу поделать? Но дефицит мужского внимания у меня в детстве был. А так ко мне лично он не приезжал. Звонил только по праздникам, на девятое мая, на день города — и все. Я знал, кто такой Анатолий Николаевич, где живет, чем занимается.

— И чем он занимался?

— Депутатской деятельностью.

— А лозунг «…Продолжаю лучшее» кто придумал?

— Я сам сел и подумал — если жители так хорошо относились к Анатолию Николаевичу, можно вот так написать.

Рядом граница с Казахстаном. Оттуда везут дешевый алкоголь, который продается на нелегальных точках. Уровень безработицы в Троицке не выше среднего областного. Основная сфера занятости трудоспособного населения — услуги населению же и Троицкая ГРЭС. За последние несколько лет в Троицке было закрыто несколько предприятий — вагоноремонтное и рефрижераторное. РЖД посчитала невыгодным держать их в Троицке.

Возле кандидата на дороге тормозит машина с номером «888». Из нее выскакивает мужчина, здоровается с Федорченко за руку и популярно-элементарно объясняет журналисту из Москвы: район Жиркомнбината — самый-самый-самый, в нем все хорошо, чисто и аккуратно. И это не ирония, а правда. Сам он безработный. Номера подарили депутаты — за душевный позитив, честность и открытость. ОПГ в городе нет и не было. А так в Троицке каждый второй сидел, потому что половина Южного Урала — это тюрьмы и лагеря.

— Вопрос не в том, честный ты или нет, — заканчивает он. — А мешаешь ты кому-то или нет. Если не мешаете, вам ничего не сделают, будете спокойно ходить и брать интервью!

Анатолий Анатольевич рассказывает о партии, которая помогла ему в лице города. О выстроенном с партией диалоге. О грандиозном по своим масштабам сквере в центре города, который был реконструирован партией. Федорченко — пока не член партии, он ее сторонник. По дорожке ему навстречу идет пожилой человек в светлой кепке.

— Со смены иду, — негромко сообщает он. — Там Задорнова слушал — и про Путина, и про Медведева, и про другие дела. Это у нас долгий разговор, — он уводит меня к скамейке, с которой сгоняет кота.

Анатолий Анатольевич остается поодаль и с расстояния, напирая лбом, смотрит в сторону деда.

— Говорят, отец Анатолия Анатольевича был серьезно замешан в криминале, — говорю я.

— Ну… это говорят… Говорят, говорят, — негромко отвечает он. — Отец его за свои недобрые дела откупился многими добрыми.

— Но был убит человек…

— Не, не за это он в молодости сидел. Он сидел за изнасилование. Ну, по молодости бывает, а потом человек осознает. Я считаю, это нормально, — негромко говорит он, взглядывая из-под кепки чистыми синими глазами. — А человека… Нет, это не он. Не он. А сын — я же вижу, далеко не такой человек.

— Вы хотите сказать, плохой отец воспитал хорошего сына?

— Не-е-т. Папа успел исправиться и воспитал хорошего сына.

— Но возьми город под контроль екатеринбургская группировка, что бы изменилось для простых жителей?

— Хм… — он смотрит чистейшими глазами на мрачнеющего Анатолия. — Очень многое. Она бы тратила деньги на Екатеринбург. Но не на Троицк. А эти ребята поставили купола на троицкий храм Александра Невского.

— А вам-то что с того?

— А у меня жена ходит в тот храм молиться. И у нее — художественное чувство…

— Но ведь в основе этих затрат на город лежит преступление.

— Преступление? Может быть… А у нас в стране много чего незаконного. Я просто вижу реальную ситуацию в самых высших эшелонах власти.

Дед встает с лавки. Подходит к Анатолию Анатольевичу, берет его под руку и что-то шепотом говорит.

— Я?! — отшатывается Федорченко. — Я далек от любого криминала! Я честный человек.

Анатолий Анатольевич, на лице которого уже образовалось мрачное облачко, сворачивает в улочку частных домов.

— Толик! — выскакивает ему навстречу пенсионерка. У нее в руках обрезанная картонная упаковка из-под сока, заполненная водой. — Тебе мама уже звонила?! Там сейчас ходит поквартирно Веснинова и разносит свой портрэт!

— Ну и пусть, — тихо говорит Анатолий Анатольевич.

— Толик, а это кто? — женщина показывает на меня.

— А это — журналист. Из Москвы…

— А?! А-кх, м-м… А че вы на меня смотрите-то? Я вас не знаю, и вы меня не знаете. И ни на какие вопросы отвечать я не буду. Может, ты бандитка какая-нибудь.

— Простите, я — не бандитка.

— Пойду домой, телевизор смотреть, не хочу с тобой говорить. Я люблю «Дом 2» и всякие передачи, где ругаются и ДНК берут.

Старушка упархивает к калитке, умудрившись не разлить ни капли из обрезанного пакета. Анатолий Анатольевич сообщает о том, что у него появились срочные дела в Челябинске, он уезжает туда и вернется только завтра. Мрачное облачко на его лице превращается в тучку. Он обещает позвонить завтра и уходит, торопясь.

Костер, разложенный возле кучи песка, трубит в небо черным дымом. За воротами частного дома, куда я стучу, проживает еще одна кандидат, Елена Кротенко. Она мать предпринимателя Евгения Кротенко, который тоже баллотировался в муниципальные депутаты, но не прошел. В ходе предвыборной кампании он прославился на всю область тем, что расписывал чужие заборы агитационной надписью: «Кротенко придет, порядок наведет». После неудачных выборов взялся за регистрацию организаций, которые принимали участие в аукционах, объявляемых администрацией города, сбивал цену, другие компании отходили в сторону, понимая — по такой цене выполнять заказ себе в убыток. Кротенко заказы не выполнял. Муниципалитет обращался в суд, требуя отменить аукцион, судебный процесс растягивался, работа стояла — в числе прочего, например, ремонт здания местного отделения полиции. Наконец муниципалитет добился включения компании Кротенко в реестр недобросовестных поставщиков. Но Кротенко в ответ зарегистрировал еще одну организацию, сделал учредителем жену, а мать отправил на выборы. Мать в агитационной деятельности до сих пор замечена не была.

— Кто вас сюда подослал? — спрашивает она, приоткрыв калитку. Рядом с ней стоит белобрысая девушка.

— Я журналист, — представляюсь я. — Разговариваю с кандидатами в депутаты.

— А че со мной-то разговаривать? — Кротенко выискивает глазами кого-то у меня за спиной. — Не о чем со мной разговаривать. Лучше скажите, кто вас сюда подослал. Че от меня-то надо?

— Я хотела бы поговорить с вами о жизни города и о выборах, на которых вы — кандидат…

— Подослал-то вас кто? Кто-то отсюда, из Троицка?

— Да просто скажи ей: «Без комментариев!», — сварливо советует девушка.

— Без комментариев! — заявляет кандидат. — Это вообще разговор ни о чем!

Она захлопывает калитку. Сосед подкладывает мусора в горящий костер.

— Троицк скоро станет большой деревней, — ворчит он. — Все разворовали. Молодежи работать негде. Все уезжают. Был дизельный завод, и нету его. Был Жиркомбинат, была швейная фабрика — и нету. Продолжить? Был комбикормовой завод, я сам там работал, и нету его…

Из дома Кротенка выходит мужчина с тачкой. Он подходит к куче песка и начинает накидывать его в тачку лопатой.

— Да ну из Москвы! — встряхивает головой он. — Да так прямо и из Москвы в Троицк — про выборы писать? …Елена идет на выборы потому, что у нее — активная жизненная позиция.

Из ворот выходит Елена.

— Иди сюда! — зовет она мужа, но тот начинает работать медленней.

— У нас тут хотят марганцовый завод строить, — продолжает сосед. — Вы хоть в курсе, что это такое? На руку посыпал этого марганца щепоть, и все — язва. А люди будут этим дышать. Потому Щекотова и закрыли — он выступал против строительства завода.

— Всех неугодных посадили, — вставляет муж Кротенко, шурша песком.

— Но разве не Федорченко дал на него показания? — спрашиваю я.

— Ой, да ладно вам, — отвечает муж Кротенко. — Свечку что ль держали? Если б Федорченко таким плохим был, за него бы не голосовали!

— А Щекотов вместе со мной на дизельном заводе инженером работал, — говорит сосед. Щекотова из мэров убрали, сказали — криминал он, а я не верю, сказки это все. И в перестрелке участвовали совсем другие люди. Он с мастера на заводе нашем начинал. Вы лучше напишите, что у нас вся молодежь — на вахте. В городе остались одни пенсионеры. А жизнь у нас только хуже и хуже идет.

— Это у них в Москве, может, жизнь лучшеет. А наша катится вниз. Нам нужна работа, — муж Кротенко утрамбовывает лопатой горку песка в тачке. — Мы еще в состоянии работать. И мы хотим работать.

— А без работы будущего нет.

Вечереет. Ирина Веснинова на звонки не отвечает. Сквер, который жители Жиркомбината называли грандиозным, оказывается маленьким пятаком с несколькими лавочками и большим баннером «Единой России». Он стоит перед старинными купеческими зданиями, среди которых самое лучшее — городское кафе El Gusto и недавно отреставрированная гостиница «Центральная». Из ее ресторана гремит музыка — кто-то отмечает день рождения. А рядом со входом крутится группа разряженных цыган. Строительство марганцевого завода в городе заморожено. Инвестор отказался от строительства сам — после последнего экономического кризиса строительство подорожало в два раза. Завод собирались строить на базе дизельного завода, разрушенного, как и Жиркомбинат, еще в 90-х годах. Жители заговорили о том, что производство вредно, а новый мэр Троицка Виноградов специально сюда был прислан после Щекотова, чтобы пролоббировать строительство завода. Впрочем, когда Щекотова сажали, речи ни о каком заводе в городе еще не шло.

Вечером в мой гостиничный номер звонит незнакомая женщина и просит выйти на улицу.

— Говорят, вы интересуетесь криминальной обстановкой города, — начинает она, отказавшись представляться. — Завтра уже никто в нашем городе не будет с вами разговаривать, и Толик Федорченко на встречу не придет. Вы своим приездом перепугали весь город и не хотите признаваться, кто вас сюда прислал. Мы никогда не поверим, что в Москве слышали про наш городок и интересуются нашими выборами. Но если не хотите, не говорите.

Она останавливает машину, в которой мы едем, и выходит на берегу речки Увельки, предварительно сообщив, что не любит кафе, на внутренних стенах которых совершенно определенно растут уши. Женщина садится на скамейку, спиной к речке. Большие тени наплывают на ее лицо. Пальцами с круглыми прозрачными ногтями она трогает большой золотой крест, лежащий в выемке между ключиц.

— Так вот, если вас интересует Федорченко, то его оправдали в обмен на то, что он даст показания на Щекотова. Но дела, которые творил сам Федорченко, — страшные. Есть реальные случаи и реальные люди, к которым ездили, пугали, убивали, ломали ноги. Это так! Это реально так! И я лично была в шоке, когда люди с Жиркомбината выбрали его на второй срок.

— А кто вы?

— А вы лучше слушайте, не перебивайте. Потому что завтра вам уже не удастся взять ни одного интервью. Почему люди в городе оправдывают Щекотова, прикрывая его марганцевым заводом? Да потому, что у них тема сейчас такая — протестная. Людям потому что жить стало хуже. Безработица. Сейчас из-за этого по всей России, не только по Троицку, тема протестная идет. Федорченко вместе с ОПГ реально долгое время был в разработке, а они продолжали убивать и насиловать. Но в один прекрасный момент оперативникам потребовалось поставить галочку, и они занялись этим делом. Когда Федорченко понял, что его могут посадить, он пошел на сотрудничество со следствием. Ему сказали: «Кто-то из вас должен взять на себя вину за все зверские преступления, тогда мы отпустим вас и вы будете содержать семьи сидящих. Но для этого нужно сдать главу». Вину на себя взял один из Зайцев. Федорченко и второй Заяц вышли на свободу…

— А какова связь между Федорченко и Щекотовым?

— Федорченко нагинал предпринимателей. Это все действительно так. Он был связью между ними и главой. О тех, кто умер, — либо плохо, либо никак, но Федорченко в жизни сделал много плохого.

— Почему же люди за него голосовали?

— Потому что малую часть денег из заработанных таким образом он тратил на пожилых. А они — основной электорат. Я в Троицке давно живу. В Федорченко-младшем еще не разобралась. Он мелкий и пока неплохой. Но кто его на машине к избирателям подвозит? Заяц. Все, что есть на Жиркомбинате, принадлежит Зайцу и Федорченко, включая мойку. Когда он станет депутатом, за ним будет стоять Заяц. А народ за маленького Толика горой стоит. И если муниципалитет попробовал бы бороться с рейтингом Толика, это было бы прямой фальсификацией и подтасовкой. У меня такое впечатление, будто бы облако какое-то дурное спустилось на Жиркомбинат и застило людям глаза! Они верят в то, что Федорченко-старший — бог, царь и ни в чем не повинен! Когда он умирал — а я это точно знаю, не спрашивайте откуда — он попросил Зайца не бросать сына, Толика. А когда Федорченко-старший был жив, он столько для Зайцев сделал, что они обязаны взять Толика в долю. У них же «братство кольца»! В этом криминальном мире! Мы бы боролись с Толиком, но бодаться с ним бесполезно! За него проголосуют, он станет депутатом, и на восемьдесят процентов благодаря тому, что он — сын Федорченко. Потому он и лозунг себе такой выбрал… А вы бы знали, как он сегодня нервничал, когда вы странные вопросы про его отца задавали! Ему неприятно было их слышать. Хотите выйти на Зайца?

«Понемножечку, помаленечку, — слушаю я в трубке, набрав номер Артема Зайцева, — по копеечке, по зернышку, по семечке. Я на работу. С утра на работу».

— Я простой человек, — говорит Зайцев. — К выборам не имею никакого отношения. Чего вы от меня хотите?

— Я с вами про город хочу поговорить.

— Завтра в 8.30 я буду рядом с вашей гостиницей.

«Понемножечку, помаленечку. По копеечке, по зернышку, по семечке…» — в 8.30 Зайцев не берет трубку. «Я на работу. С утра на работу», — сообщает мне его телефон в 9.00. У гостиничной стойки администратор передает мне бумажку с номером телефона местной журналистки.

Та приходит в соседнее El Gusto и, обведя его пространство неприветливым взглядом, сразу вычленяет из присутствующих меня. Елена присаживается за столик и, прищурившись, разглядывает меня — пытается понять, что за птица залетела в их город.

— А все же кто вас сюда прислал? — спрашивает она.

— Редакция, — отпиваю капучино.

— Угу, — качает головой она, как будто желая сказать: «Говори-говори, кто ж поверит». — Вы сами видите, все испугались и хотят знать — кто вас прислал. С вами никто не будет встречаться. А про Федорченко-старшего никто ничего плохого не скажет. Толик в своем районе газ и свет пробил. У меня всегда место свое было на горсобрании — за его спиной. Он всегда со жвачкой ходил. Повернется так: «Лен, дай сканворды». И все собрание сканворды разгадывал. Ему по фиг были эти решения. Он сам решения принимал, дела пробивал.

— А для вас имеет значение, как он дела пробивал?

— Мне это не важно. Важно только то, что у него на округе все в шоколаде. Бабушки там все — за Толика за Николаича. Это маленький Толик сейчас бегает как в жопу раненая рысь. А про марганцевый завод, если уж на то пошло, — хотели бы его тут построить, построили бы! Когда Щекотова арестовывали, еще ни один лапоть не звенел за этот завод.

За сквером рядом со мной останавливается машина, и мужчина, сидящий за рулем, предлагает с ним прокатиться. Я прошу его отвезти меня к дому бывшего мэра Щекотова.

— Стас Зайцев — он как бы за свое сидит, — начинает водитель. — Ни Федорченко, ни Артем не причастны к его делам — к убийству на трассе.

.— И вы их хорошо знали?

— С юношеских лет. Общались в спортзалах, по бизнесу, в гаражах… А тут приехали эти малолетки пересиженные, с Копейска те, крылья такие надувают. Давай тут движуху наводить — чтоб по-ихнему. Ну, мы как бы тоже не глупые люди, знаем, что по-ихнему «порядок наводить» — это значит дань собирать. С коммерсантов, с жирных точек. Им сказали, они и поехали.

Водитель въезжает на улицу, где стоят пыльные особняки. Один из них принадлежит мэру Щекотову. Водитель глушит мотор.

— Слушайте, — говорит он. — Я был с вами откровенен.

— А я не просила.

— Теперь скажите мне, только честно, кто вас сюда послал? …Стас и Артем — два разных человека. Да, Артем сидел за то, что ударил давно человека, он ударился головой и умер. Но здесь каждый день убивают. А кто сейчас в России не бандит? Смотрите сами, сколько губернаторов Путин посадил.

— А вы за что сидели?

— А тут каждый второй сидел. Я сидел по тому же делу, которым вы интересуетесь. Как подельник Стасика. Но я свое отсидел.

— Это вас Артем Зайцев прислал выяснить, зачем я приехала?

— Ответьте искренне! Я же правду вам сказал!

На звонок из особняка Щекотова никто не выходит. На солнце блестит паутина, сплетенная в железном заборе. Я возвращаюсь в El Gusto. Там уже сидит запыхавшаяся Елена. Я прошу ее позвонить Зайцеву. Он сообщает, что в городе и освободится вечером. «Помаленечку, по копееч…».

— Алло, — Зайцев берет трубку.

— Артем, отчего же вы не берете трубки?

— У вас слишком развито самомнение, — сообщает он. — Я уехал в Екатеринбург на три дня. Обстоятельства, знаете ли, разные бывают. Я ни от кого не прячусь. Я свободный человек в свободной стране. С кем хочу, с тем и говорю.

— Но сегодня мы договаривались о встрече, и вы на нее не явились.

— А я сейчас еду за рулем — в Екатеринбург. Вы в курсе, что закон запрещает мне разговаривать за рулем? А я законопослушный гражданин.

Опираясь руками о перила, возле реки стоит Друг Федорченко-старшего. Он смотрит на золотые купола церкви, поставленные на деньги патриотов города. Золотой массивный крест на его короткой шее переговаривается солнечными зайчиками с куполами.

— За арест перед Толиком никто не извинился, — говорит он. — Болезнь у него началась, когда его закрыли. Показали там во всеуслышанье по телевизору его пневматический пистолет. Травматический пистолет показали, который узаконенный. То бишь вырвали из контекста. Деньги показали — криминальные. А младший Толик говорит тогда: «Вы куда деньги забираете? Это кредит из банка». Вот вы сами и подумайте, зачем Толику-старшему кредит в полтора миллиона брать, если у него полно бешеных денег криминальных?

— Федорченко был хорошим отцом?

— Да. Да! А вы же и сами видите — у его избирателей мнение однозначное. Он всегда был ровным парнем. Не для красного словца, а по делу.

— Как вы думаете, зачем его сын пошел на выборы?

— Амбиции у него отцовские. То, чего не доделал отец, сам хочет доделать. Как-то раз Толик-старший спросил у меня, надо ли ему идти в мэры. А я ответил: «Не пройдешь. И тебе это не надо. Судимость реальная есть. А как на тот уровень пойдешь, еще не то наковыряют». Сам Толик, когда шел на выборы депутатом, даже листовки не печатал. Сказал бабушкам, что идет, и этого было достаточно… Ну а что вы хотите? Рождение в нашем городе само по себе какую-то закалку мужчинам дает. Тут у нас столичного выпендрежа нету. Федорченко Толику был однозначно хорошим отцом. А как тот на него похож? И жестами, и фразами, и походкой! Он и флаг отца поднял. А я ему сказал, — хриплым голосом продолжает он, — ты, Толик, сейчас только на авторитете отца идешь… Когда Толик заболел, я сколько раз пойду к нему — и с полпути возвращаюсь. Потому что моделирую в голове — он лежит там сейчас, мумия. И эта мумия мне снова скажет: «Вот я одыбаюсь немножко сейчас, а ты сможешь сауну подремонтировать? Наталье и Толику помочь?» «Да, Толя! Смогу!» А я смотрю, ему жить осталось два понедельника, и сердце у меня разрывается, — он трогает место на груди под крестом. — И меня спрашивают еще: «Что ты к Толику не ходишь?». А я не могу, он тает как свечка, а мне это душу рвет. Это же… мой друг.

Пенсионерки собираются возле пустой песочницы. Рассаживаются по лавкам. Появляется кандидат в депутаты — Анатолий Анатольевич Федорченко. Он идет к песочнице, мягко наступая белыми туфлями, будто слепой в лесу. Увидев меня, останавливается, и по лицу его пробегает выражение, какое появляется у людей, столкнувшихся с чем-то страшным.

— А, а вот и журналист из Москвы, ха-ха-ха, — подскакивает ко мне пенсионерка, встреченная накануне с обрезанным пакетом сока. — А я ей вчера — «Бандитка!». Ха-ха-ха, — она целует меня в плечо. — Я ж не знала, что взаправду из Москвы. Мы тут чужаков не любим, нам своих подавай… А эти москвичи, ну такие они, — она крутит у моего лица костлявыми пальцами, будто хочет оторвать нос, — хорошенькие!

Анатолий Анатольевич встает у песочницы. «Мальчишки, айдате, айдате! Толик выступает!» — зовут женские голоса.

— Еще раз здравствуйте, — вздохнув, начинает кандидат. — Это уже наша третья встреча начиная с мая месяца.

— Так ты дороги, Толик, сделаешь? — спрашивает одна пенсионерка. — А то дождь пойдет, и вообще не пройдешь. Все ругаются, что по бордюрам ходим, а по дороге не пройти — сплошное море.

— А у нас вопрос по теплотрассе! Мусор будут там убирать?!

— А у меня по площадке, где молодежь собирается! Вчера гоняла, гоняла их! Пиво пьют, курят, сквернословят! Ой, маты какие гнут!

— По поводу маргинальных подростков, — Анатолий Анатольевич переступает с ноги на ногу. — Вы просто звоните мне на телефон, номер вы знаете, и больше там никто сидеть не будет, — он продавливает лбом пространство.

Растущее над песочницей дерево ни с того ни с сего посыпает голову маленького Толика желтыми листьями, начав сбрасывать их вдруг, посреди жары, когда другие деревья стоят сочно-зеленые. И кажется, это рука отца, умершего в сорок пять лет, дает ему знать о себе. Не зря ведь маленький Толик все время говорит «мы» и «нам», как будто имея в виду отца, незримо присутствующего рядом.

Аккуратно постриженные пенсионерки важными голосами продолжают изъявлять свои требования, которые у них невелики: прибить лавку, обрезать ветки, вкрутить лампочку… Им нужен хоть какой, но свой — и хозяин. И это единственная реальность русской демократии в отсутствие перемен и больших проектов. Рациональный выбор между ничем и хоть чем-то. А вопросы чужаков о том, как были заработаны деньги на мелкое обустройство, в маленьком городе Троицк считают неуместными.