Как устроена Россия, если смотреть с самой восточной ее точки

Русский репортерРепортаж

Крыма для чукчи

Как устроена Россия, если смотреть с самой восточной ее точки

Текст: Марина Ахмедова

Вы там в Москве своей передайте — пусть законы принимают так, чтобы по ним не только Москва могла жить», — говорит ветврач Аркадий Макушкин, один из героев этого репортажа из поселков вокруг Анадыря, самой восточной точки России. Отсюда страна видна мутновато, но чем-то и яснее, чем из столиц. В негативе — идиотизм законов, убийственная водка и начальственная спесь. В позитиве — русский Бог, русский Крым, мужицкая прямота и все-таки хоть какая-то цивилизация. Недообустроенная Россия.

Русский начальник

— Я тоже хочу в Крыму, — говорит Юрец, сидя на берегу, подошвами резиновых сапог обратившись к холодной воде бухты. — Серафима, возьми меня в Крыму!

Плотная русская женщина, стоящая лицом к морю и ветру, откидывает назад длинные волосы. От берега перпендикулярно морю туго натянута веревка, держащая сеть. Крупные, размером с домашнюю кошку чайки близко подходят к людям и к черной резиновой лодке, лежащей на холодной гальке берега.

— Крыма же теперь русский, Серафима, — Юрец преданно смотрит на женщину.

— А че нет-то? — размыкает молчание она.

— А че не взять? В будущем году поеду, возьму. Но ты столько рыбы не поймал, Юрец.

Женщина отворачивается от воды и уходит вверх по крутой тропинке к деревянному балку. Галечный берег заканчивается бугристой возвышенностью, поросшей пучками жесткой, начавшей желтеть травы. На возвышенности в ряд стоят балки, слепленные из чего попало — листов ржавого железа, фанеры, пластика. За ними начинается Анадырь, столица Чукотки.

В метрах двадцати от Юрца женщина в резиновом костюме стоит по колено в воде. Приподняв одной рукой веревку, идущую параллельно с веревкой Юрца, она приподнимает сетку и выхватывает из воды дергающуюся серебристую рыбу. Кета бьет хвостом по воде, и по молочно-голубой холодной глади расходится множество идеально ровных кругов, а самый большой почти доходит до веревки Юрца. Ухватив рыбу за хвост, женщина отцепляет от ее плавников сетку. Опускает рыбу в воду, чтоб не билась. В воде кета успокаивается, и женщина, сняв с нее сетку, выносит рыбу из воды — раздувающую жабры, выпучивающую глаза и разевающую рот.

Юрец опускает руку и трогает гальку — она всегда холодная, остуженная водой Анадырского залива, в котором вода Берингова моря мешается с водами Тихого океана.

— Юрец! — зовет мужской голос с того места, куда только что поднялась Серафима.

Юрец оборачивает к балкам скуластое лицо с раскосыми глазами.

— Пусто?! — спрашивает мужчина.

— Пусто, Матвей! — отзывается Юрец.

— Наша сетка стоит вот так! — Матвей прорезает ладонью воздух. — А надо поставить ее вот так! — он прорезает воздух движением, ничем не отличимым от первого.

— Надо груза поставить! — кричит Юрец.

— Где Лера?! — спрашивает Матвей.

— Я откуда знаю, где Лера! — возмущенным басом отвечает Юрец.

Поднявшись, он тащит черную резиновую лодку к воде, которая у кромки грязновато серая, а ближе к горизонту, за которым встают туманные сопки, серебрится, как чешуя вынутой женскими руками рыбы.

— В Крыме теплая вода, — говорит Юрец, тяжело залезая в лодку. — В Крыме купаться можно. Здесь купаться нельзя. Серафима обещала показать, как в Черном море раков ловить. В Москву я не хочу. В русскую Крыму хочу.

Доплыв на веслах до середины лимана, Юрец поднимает из воды сеть на пяти пальцах. Наклоняется к воде, накреняя борт лодки. Сеть струится из-под пальцев Юрца и уходит каскадом ячеек в глянцевеющую перед закатом воду. Сеть пуста.

— Твою мать, — говорит Юрец и поднимает к небу одутловатое испитое лицо.

Жители Канчалана с большим уважением относятся к Роману Абрамовичу, бывшему губернатором Чукотки. Он снес старые бараки и поставил вместо них аккуратные домики

Русский Бог

Словно мираж из теней, сгустившихся над водой, показывается белая резиновая лодка, в которой рядом с мужчиной сидит маленький ребенок в ярко-розовой куртке. Женщина в джинсах и черной куртке принимает с берега ребенка, уносит его к черным валунам и там садится на медицинскую кушетку, зарывшуюся ржавыми ножками в гальку.

— Кета еще четыре дня должна была идти, — говорит чукотская женщина, ее зовут Ада. — Не идет. Говорят, горбуша пошла и закрыла дорогу сюда, поэтому кетина не может попасть к нам. У меня муж вкусно рыбу готовит, а икру мы по праздникам едим. Мы по квоте рыбу ловим. У мужа есть квота, он чукча. И я квоту беру, я тоже чукча. Но в этом году мне квоту маленькую дали — двух старших моих сыновей посчитали, а Виолетту нет, — она несильно подбрасывает на коленях девочку в розовой куртке. — Ей только год и семь месяцев. Может, поэтому не посчитали? Я из Янракыннота сама, там красивее, чем в Анадыре, и рыба лучше ловится. Там кустики есть и речки, я люблю там природу, потому что там грибы, зайцы и куропатки.

На берегу то там, то здесь вспыхивают оранжевые огни рыбацких костров. Бегают дворняги, ходят чайки.

— А мне, между прочим, ваш Бог больше нравится, — говорит Ада, глядя в темнеющую водную даль. — Мои родители тоже теперь в вашего Бога верят. Раньше они верили в наших духов. Просили меня кормить духов, когда я была маленькой. Я ходила за печку — там дух жил, произносила слова на чукотском — я и сейчас их знаю, но говорить не хочу. Там за печкой был камень, мама с бабушкой варили рыбу, мы садились за стол, бабушка брала по крошке от всего и посылала меня за печку к тому камню кормить духа, чтобы рыба всегда в доме была. Но теперь я в вашего Бога поверила, его зовут Иисус Христос. Потому что я видела духов и знаю, что они есть. Они страшные, таких даже в фильме ужасов не показывают. Дух постоянно на меня смотрел из-за печки, и я на него смотрела, особенно по ночам. Будила брата и спрашивала: «Ты тоже видишь его?» Он отвечал: «Да, вижу. Не обращай на него внимания, спи. Это наши духи, они нас защищают». А я думала: «Как он может меня защищать, если с такой злостью на меня смотрит? Он же должен добро приносить, если он добрый. Но он приносит одно зло». Родители много пили, баба и деда тоже пили. Мне было страшно и неприятно. Я тогда подумала: «Если наши духи злые, значит, где-то добрый дух есть». Потом к нам в поселок пришли миссионеры, рассказали про вашего Бога, и я сразу в него поверила. Но бабушка все равно поднимала меня в шесть утра и говорила идти берегового духа кормить, чтобы рыба была, воду кормить. Я плакала, потому что когда я их кормила, я их везде видела — в ярангах видела, за печкой видела, и когда оленей забивали и их мясом духов кормили, я снова их видела. А когда оленей забьют, люди пить начинали. Праздник красиво начинался, но некрасиво заканчивался. Я видела духов в лицах людей, когда они становились пьяными, — это были уже не они, они менялись, и в их лицах и поступках проступали злые духи. Меня обижали, мне было страшно. Мама и папа пили. Баба и деда пили. Поэтому если бы не русский Бог, меня, может быть, сейчас бы не было. В шестнадцать лет я сама была очень пьяной в первый раз. Сначала меня заставляли, потом я сама хотела. Теперь редко пью, потому что у меня дети. Я молилась вашему Богу, чтобы он мне детей дал, и родила Артемку. Я говорила: «Бог, если есть Твоя воля, я прошу ребенка». Потом снова молилась — произносила такие же слова, и родила Ваньку. Потом я начала молиться и говорить: «Бог, если есть твоя воля, дай мне доченьку». Но Бог долго мне доченьку не давал. Тогда мой муж тоже начал молиться — пошел в церковь и говорит: «Бог, вот бы Ты нам скорей доченьку дал». Я стала беременной, и тогда муж говорит: «Ай, Бог, пусть это дочка будет. У меня уже есть два сыночка». Потом родилась дочка. Муж снова рыбачит, другой работы нет. У Бога работу не просит. Он уже дочку дал — хватит просить… Ай, дочка, смотри, какая красота прилетела, — Ада показывает на чайку, уставившуюся на них одним глазом. — Теперь мои дети тоже вашему Богу молятся, когда контрольная работа у них и они переживают, что не смогут ее написать. Они молятся, и ваш Бог все разруливает. Только рыбу Он сегодня не дает. И вчера не давал. Без рыбы нам жить невозможно. Сейчас осенью мы еще можем овощи позволить себе, когда дешевая навигация. А зимой не можем. Зимой раз в месяц яблоки покупаем, чтобы дети поели. Помидоры не можем купить. Морковь берем, лук берем. А если работы нет, то лук и морковь не берем.

Рассказав о себе почти все мне, незнакомке, Ада встает с кушетки и идет к мужу, только что снявшему сеть.

Аркадий Макушкин, ветврач и бывший поселковый глава — самый авторитетный житель Канчалана

Русский детдом

Над Анадырем встает утро. Дома были покрашены в разные цвета во время губернаторства Романа Абрамовича, чтобы жители города не впали в депрессию из-за зимнего бесцветья и долгой пурги. В Анадыре нет деревьев. Его площадь — двадцать квадратных метров; от начала и до конца можно пройти за двадцать минут. В городе живет пятнадцать тысяч человек, и сейчас они не спеша идут на работу. Открываются магазины. В супермаркете, стоящем неподалеку от администрации города, полкилограмма красной икры можно купить за полторы тысячи рублей, бананы — за семьсот рублей, огурцы — за шестьсот восемьдесят пять. Зимой, когда навигация закрыта, они стоят еще дороже, а цена килограмма белокочанной капусты доходит до восьмисот рублей.

Юрец, закинув ногу на ногу, сидит на скамейки возле балка. Из балка выходит Матвей.

— Где Лера? — спрашивает он.

— Откуда я знаю, где Лера! — отвечает Юрец.

— Это ты ее прогнал, Юрец! — слышен из балка голос Серафимы. — Ты же сам ее привел работать. Ты же сам ее хвалил. Зачем ты тогда ее приводил?

— Я думал, она хорошая! — запальчиво отвечает Юрец. — Она когда по берегу ходила, работу искала, я думал, что она будет работать. А теперь, получается, сетку ставлю я, посуду мою я, все делаю я. А Лера только сидит!

— Ты, Юрец, накричал на нее, она испугалась и ушла, — продолжает Серафима. — Теперь один будешь за двоих делать работу.

— А зачем она глаза рыбе высосала? — басит Юрец. — Сколько самок поймали, она им не могла глаза высосать? Почему она высосала тем головам, которые Матвей отрезал от самцов и помыл, чтобы посолить?

— Я их еще порезал так аккуратненько, — обиженно отзывается Матвей. — Такие самцы здоровые были. Думал, сейчас засолю и зимой в салатик — классненько.

— А я смотрю, она через жабры пальцем глаза вытягивает. Я ей говорю: «Ты что делаешь?!» Она говорит: «Глаза хочу!» Я: «Да ты…» — Юрец взмахивает тяжелой рукой, как будто бросает что-то в воображаемую Леру.

— Юрец, ты уже с утра накатил на грудь! Смотри, будешь бухать, а не работать — не возьму тебя в Крым. С Матвеем к родственникам весной поедем, а тебя не возьмем, — говорит Серафима.

— А я буду работать! — отвечает Юрец. — Я денег заработаю, в сберегательную книжку положу, с тобой и Матвеем в Крыму поеду.

Он натягивает резиновый комбинезон, резиновые сапоги и спускается по отвесной тропинке вниз, к лодке. Отталкивает лодку от берега, прыгает в нее и плывет вдоль веревки. Опускает руку в воду, поднимает сеть — она пуста.

— Рыба тоже умная, — говорит Юрец. — Она знает, куда ей пойти, где икру наложить. Сама может распутаться, когда я сетку поднимаю. Я уже пять дней не достаю рыбу. Я в Крыму хочу. Серафима родилась в Симферополе. Она говорила, там воздух теплый, как у нас в балке, и вода в море горячая как в кране. Матвей говорит, как сетку поставишь, так и рыба будет. Я утром поставил сетку — рыбы нет. Другие человеки вытаскивают рыбу из сетей, а у меня пять дней нет рыбы. Мне не жалко: сегодня у них есть, завтра у меня будет… Духов я не прошу, чтобы рыба была, — все от человека зависит. Я в духов не верю. Это чукчи в духов верят. Чукчи рыбы глаза едят. Я чукча, и я не ем глаза и в духов не верю. В Бога тоже не верю. Я сирот. Мать родила меня на берегу речки и умерла. Мы в тундре были. Тетя роды принимала. Где отец, я не знаю. Тетя вырастила меня. Я бурого медведя видел и белого медведя видел. Честно тебе сказать, я росомаху видел, рысь видел, горностая видел такого маленького. Честно тебе сказать, у нас же в поселке Чукотское море, и я видел, как белый медведь на льдине плавает. Нормально плавает, даже ныряет. Лапой гребет, нерку вытаскивает. Он хозяин у нас. Он смотря на какого человека нападает. Если человек трус, медведь на него нападет. Если человек не трус, — не нападет. Когда медведь видит смелого человека, он сразу уходит на море. Я если вижу медведя, сразу иду на него с копьем. У него шерсть не толстая, можно его проткнуть. А росомаха хитрая. Если она будет за тобой идти, ты не останавливайся, слушаешь? Если ты остановишься и упадешь, ты уже не поднимешься. Ты глупая? Меня слушай! Палкой ты ее не проткнешь, потому что ты будешь усталая. Ты упадешь, потому что устанешь, и руку не сможешь поднять. Росомаха сначала будет в сторонке за тобой идти. Она как бурый медведь, только маленькая. Росомаху не кушают, она падаль ест. Она кушает человека — сначала пятки, потом живот, потом голову. Ну смотри: когда человек много ходит, у него ноги потеют. Потом живот потеет, потом голова. Они воняют, и росомаха их по запаху первыми ест. Ты, если будешь идти по тундре, только не останавливайся. Слушаешь? Знаешь, где я кроме Чукотки был? В Магадане был. Там, если ехать от города Магадана, в левую сторону повернуть, в семидесяти километрах колония будет — мужская и женская. Я там четыре года сидел. За то, что заступился за женщину. Я только из армии приехал — я в Абхазии служил. Смотрю, мужик за волосы женщину тащит… Я откуда знал, что она евошная жена? Она потом заявление на меня написала, что я ему пальцы и руки сломал. Потом я еще в Комсомольске-на-Амуре сидел — там восьмая зона, там рядом самолеты делают. Мы просто в компании пили, а я взял и ударил мужчину и женщину сковородкой по голове. Не бойся, я тебя веслом не ударю… Я спокойный человек. Ты слушаешь? Будь смелой — не останавливайся и не бойся. А ты была в Крыме? Между прочим, я сейчас на Матвея работаю. Нанял он меня. Он мне водкой за работу дает. Евошная жена Серафима иногда деньги дает, я их в сберкнижку ложу, ложу. На Крыму коплю. Знаешь, еще куда я хотел? Я только в детстве к тете хотел. Мне когда пять лет было, меня от тети в детдом забрали. Хоть тетя есть, хоть дядя — детей-чукчей все равно забирали. Я сбежал из детдома и пешком шел. Остановился. Не дошел. Теперь в Крыму хочу.

— Пусто?! — кричит Матвей, когда лодка причаливает к берегу.

— Пусто! — отвечает Юрец.

Существует версия, что у коренных народов Севера не активен фермент, расщепляющий ацетальдегид – токсичное вещество, в которое превращается спирт

Чукотская смерть

Моторная лодка выходит из залива. На небольшой скорости проходит мимо подъемных кранов. Матвей держит руль, правит лодку правее — в сторону реки Анадырь. На скамейке сонная Серафима сидит, прижав к животу пустое пластмассовое ведро из-под майонеза. — Матвей, что делать, если сегодня, когда вернемся, она снова будет в подъезде валяться? — зевает Серафима.

— Не знаю, — отворачивается от руля Матвей.

— Позавчера заходим в подъезд, там метиска голая валяется, — говорит Серафима. — Ну, видно, что она наполовину чукча — глаза у нее более-менее большие. Лет тридцать. Кто-то ее позвал, потом напоил и выбросил. Господи, эти мужики — они же кобели-и, — говорит она, и Матвей пропускает эти слова мимо ушей. — Вчера приходим после балка, она по-прежнему там лежит пьяная. Обоссала весь подъезд. А им — чукчам — пить вообще нельзя, у них нет иммунитета на алкоголь! Но пьют все.

— Чукотский народ — северный, — говорит Матвей.

— У них алкоголя никогда не было.

— Пока мы им не привезли, — отзывается Серафима.

— Не мы, а американцы, — поправляет ее Матвей. — Чукчам вообще нельзя пить. — Но они все пьют.

— Все, — соглашается Матвей. — Ну, семьдесят процентов точно пьют. Женщины пьют еще больше мужчин.

— Помнишь Лену? — спрашивает Серафима. — Мы ее тоже подобрали на берегу, как Юрца. Она тоже бездомная. Привели ее домой, помыли. Я ее спать уложила. И всю ночь слышу — шарк-шарк. А мы с Матвеем бражку ставили. Так она ее за ночь выхлебала всю! Еще спрашивает: «А что это там за ягодки?» Это Матвей туда изюм добавил. Просто надо тут пожить, чтобы увидеть, как на Чукотке пьют. В Канчалане тоже пьют. Страшно пьют.

— Чукчи вымирают, — говорит Матвей. — Вот мы, русские, побухаем и чувствуем меру — когда уже не можешь пить. А чукчи не чувствуют. Юрец выпьет и пьяным ходит несколько дней. В Канчалане процентов пятьдесят пьет. Я же мотаюсь по оленеводческим бригадам в тундру. У них в поселках так: одна половина вшивается и полгода не пьет, работает в бригаде. Другая половина бухает. Через полгода препарат действовать перестает, и первая половина начинает бухать, а вторая вшивается и работает. Русские тоже пьют, но не спиваются. А чукчей скоро не будет. Не смотри, Марин, на меня так, не смотри… Это правда. Это — правда.

— Это правда, — отзывается Серафима.

Лодка на резиновой подушке несется по Анадырю, близко к берегу, аккуратно уложенному чистой сухой серой галькой. С другой стороны берега не видно, ширина реки — восемь километров, и кажется, что «подушка» гладко скользит по безбрежному морю. В открытый люк палкой с заостренным наконечником проникает луч солнца. Серафима засыпает, не выпуская из рук ведра, и просыпается через час безмолвного путешествия вдоль безлюдного берега, за которым раскидывается блеклая тундра.

— Пойду грибы собирать, — говорит Серафима, поднимаясь.

— Не заходите далеко, — говорит Матвей, выпуская руль. — Медведь может ягоды нажраться и там в кустах валяться.

Смерив Матвея по-медвежьи тяжелым взглядом, Серафима неловко выбирается из «подушки», спрыгивает на берег. Она проходит озера и ступает на землю, бугрящуюся бесцветными кочками. Земля мягкая и разрешает провалиться в нее по щиколотку. И только ядро земли в этой стороне света, омываемой Ледовитым и Тихим океаном, Беринговым и Чукотским морем, ощущается под ногами холодным, остывающим, не способным наполнить природу красками. Серафима падает плашмя в кочки.

Белое ведро падает рядом. Серафима лежит и смотрит в бледное небо. Под руками Серафимы на кочках — синяя голубика, красная брусника, черная шикша, мох желтый и зеленый. И если присмотреться, то земля тундры не блеклая, не бедная и не скупая. Если присмотреться, то она — любящая: ведь смогла собрать из вечной мерзлоты холодные соки и порадовать человека, небо и птиц.

— В Крым хочу, — изрекает Серафима. — Надоело тут мерзнуть. Меня родители в детстве из Симферополя увезли. Поехали сюда за длинным рублем… Тут и остались.

В Анадыре нет домов выше пяти этажей. Все дома — на сваях, потому и лифт один на весь город — в больнице

Русский закон

Из Анадыря «подушка» заходит в реку Канчалан, и Матвей грустнеет — он выпил во время перевала из початой бутылки водки, и теперь она пустая валяется у него под ногами.

— Спроси там, работает у них сегодня магазин, — просит он меня, причаливая к поселку Канчалан, мягко наезжая животом подушки на черную грязь побережья, из которой то тут, то там выглядывают широкие кочки нежно-зеленого камыша.

По обеим сторонам дороги стоят вездеходы на гусеницах, похожие на бронированные боевые машины. Говорят, в этот поселок привозят московских депутатов и чиновников, демонстрируя им маленькие коттеджи, построенные при Абрамовиче на месте бараков, и вселяя мысль о том, что все чукотские поселки благополучны и похожи на Канчалан. Из-за поворота наконец выходит человек.

— Простите, а магазин работает? — спрашиваю его.

— Уже нет, — отвечает он. — Хлеба вы сегодня не купите. Но водку можно поискать. Я тут всего полгода живу, — рассказывает он, и у меня не в первый раз возникает чувство: люди так скоро и открыто рассказывают о себе, будто сам воздух Чукотки внушает человеку желание быть открытым и словоохотливым. — Я с Алтая, — продолжает мужчина. — Семью недавно сюда перевез. Работаю тут ветеринаром. Оленеводы сейчас в тундру ушли, а я со свиньями остался.

— А вы счастливы? — спрашиваю его.

— Не знаю… — он останавливается у деревянных дорожек, которые разбегаются по селу то туда то сюда, скрывая под собой теплотрассы. — А вы думаете, что если я в таком месте живу, то я не могу быть счастливым?

— Можете. Но и очень несчастным тоже можете быть. Это зависит от того, что заставило вас переехать сюда с Алтая.

— Я работал дальнобойщиком, — говорит он, по-серьезному заглядывая мне в глаза. И на дне его глаз можно увидеть осуждение. — Иваном меня зовут. Но до этого я работал ветеринаром. А вы знаете, сколько я получал на Алтае, работая по специальности? Девять семьсот! Вы думаете, можно семью на эти деньги накормить? Я ушел работать водителем, ездил, не вылезая из-за руля. Наматывал по тридцать тысяч километров. И получал столько, сколько получаю сейчас здесь, работая по специальности. Сначала я поехал в Певек, но посмотрел, какие там условия, и понял: семью туда не повезу. А здесь жить несложно. Только медведи приходят, наносят большой вред поголовью. Уничтожают молодняк.

— А потом вы накопите денег и уедете?

— Может. А может, у меня разовьется типичная здешняя болезнь. Неизлечимая, душевного свойства — север меня затянет, и я больше не смогу без него. Я читаю все новости, знаю, что происходит в стране. Там у вас в Москве какая-то смута. Не вижу в ней никакого смысла, потому что каждый у вас в Москве борется за себя. Им дела до нас нет. А такого человека, который поведет за собой народ, еще нет. Как я отношусь к Навальному? Резко отрицательно. Кто он такой и откуда нарисовался? Это молодежь сейчас про Навального твердит. У них все Навальный да Собчак… А для нас, рабочих людей, наверное, кроме Путина никого сейчас больше и нет. Хотя он слишком мало сделал для своей страны за восемнадцать лет. Только внешнюю политику подтянул. А что в стране творится? Все в Москве сидеть хотят. У вас Москва — отдельное государство. Только не нойте, пожалуйста, что вам в Москве плохо живется! С себя маленечко начните — свои взгляды на жизнь поменяйте.

Канчалан — образцовопоказательный поселок. Сюда везут важных гостей из Москвы, чтобы произвести на них хорошее впечатление

— Что вы имеете в виду?

— А то, что мне не нравилась моя жизнь, я свои взгляды маленечко пересмотрел — и сюда приехал зарабатывать. А магазин вон там. Там еще церковь. И памятник — оленям. В церковь не зайдете, она закрыта. Она всегда тут закрыта. А водку, может, и купите — с рук.

— Магазин закрыт! — из-за поворота на нас налетает коренастый мужчина в кепке. — Журналист? Очень хорошо! Давно хотел с журналистом поговорить. Я бурят, буддист. Жена из Макеевки. Живем тут с семьдесят третьего года. Аркадием Макушкиным меня зовут. Работал главой администрации. Окончил Омский государственный ветеринарный институт. Московскую ветеринарную академию тоже окончил. Иркутский техникум — тоже. С тех пор в тундре — оленей лечу. У женщин тоже роды принимал, не переживайте. Ветеринары в тундре должны быть на все руки мастера! Вы мне как журналист просто объясните — давно спросить хотел — на кого эти ваши дурные политические ток-шоу рассчитаны? На дураков?!

— Ключевое слово тут — «шоу», — вставляет Иван.

— Вот недавно Колокольцев приезжал. Я сидел с ним, разговаривал. Про оружие ему начал рассказывать. У нас в бригадах оружия нет! Ну, вы знаете, наверное, уже, что северные народы подвержены алкоголизму. Я сам не пью уже двадцать пять лет. Но самая крайняя бригада отсюда в ста восьмидесяти семи километрах стоит! Оленеводческая! И в каждой бригаде оружие для охраны стада от медведей, волков и росомах должно быть. Ну давайте я вам расскажу, что в семидесятых у нас было тринадцать оленеводческих бригад, а сейчас всего восемь. И на восемь бригад один карабин! Вам не смешно? И мне не смешно. Чем я буду охранять? А знаете, почему мне не смешно?! Потому что в Москве приняли закон: кто раньше лечился от пьянства, тому оружия не дают. А мне что делать? Я их заставляю: «Если хотите работать, езжайте, лечитесь от пьянства!» Теперь у всех в бригадах справки. И оружия не дают. Я говорю Колокольцеву: «Слушай, какого черта москвичи мне законы для Чукотки придумывают? Какие-то певицы сидят в Госдуме, артистки, гимнастки… Хоть один оленевод там есть?! Нету? А мне тогда что делать? Уволиться? Я не могу быть директором бригад, когда один карабин. Я обязан по трудовому законодательству дать людям карабин!» Где я тебе возьму людей без справок, если они все пьют?! Вот ты мне, журналист, скажи — в пятую бригаду весной за один раз пять медведей пришли! Пять! Мы их палкой отгоняли. Надели на палку целлофановый пакет и в морду ему тыкали. Колокольцев мне говорит: «Это не мы курируем». А Росгвардия знаешь, что мне сказала? «Вы в него перцовым баллончиком попрыскайте». Я им говорю: «Дураки вы, йок! Вы хоть одного медведя с такого расстояния — как от этого дома до того дома — видели?!» Мне за сорок пять лет несколько раз медведи близко попадались. Но я с карабином всегда шел. Я в восьмидесятые медведя убил, старик-чукча на меня страшно ругался: «Не стреляй! Ты в это лето троих убил. Их нельзя убивать! Стой и жди, когда уйдет». Старые чукчи вообще запрещали убивать без надобности. Один раз, еще в советское время, я двадцать пять хариусов на бригаду из двенадцати человек поймал — старик пришел, половину забрал. Сказал: «Ты лишнее у природы взял». Они, если гусеница будет к костру ползти, возьмут ее, отодвинут. Потом старик мухомора переел, весь посинел и умер. Это сейчас к нам экологи чужие приезжают, рассказывают, как природу надо беречь. А чукчи это все знали еще до появления этих ваших экологов… Ну убивал я медведей! Что вы ругаетесь? Тоже эколог? А я на тебя посмотрю, когда медведь перед тобой встанет на задние лапы. Я в тайге родился, в Бурятии. И когда медведь передо мной в первый раз встал, я думал: где бы найти то дерево, чтобы, как в тайге, на него залезть. А на Чукотке нет деревьев! Так что вы там в Москве своей передайте — пусть законы принимают так, чтобы по ним не только Москва могла жить. Если депутатом хочешь быть, сначала сюда приезжай, тут поработай, страну узнай. Люди тут другие совсем — даже приезжая из Москвы, они меняются. Посидишь в пургу без куска хлеба — по-другому к жизни начнешь относиться. Здесь люди делятся последним. И не думайте, что я деревенский. Я по Европе поездил. Сейчас по Азии езжу, они говорят, что я на них похож, за своего принимают — любят вусмерть. Но я, Аркадий Макушкин, не китаец, я русский человек. Так и запишите!

Знаете, что мне жалко? То, что молодежь местная уже ничего не понимает. В советское время в каждой бригаде было по пятнадцать детей. А сейчас на восемь бригад пятнадцать детей. И как-то послали старших подростков после уроков — помогать отбивать олених беременных от общего стада. Они давай их ногами пинать, давить. Я говорю: «Йок! Вы что делаете? Они же на сносях, скоро рожать будут! Они беременные — йок! Есть у вас уважение к беременным или нет?!» Я тогда сам одному чуть ноги не отбил. Да, я такой! Я вообще удивляюсь этим ЕГЭ! Прихожу в школу на урок биологии — я не могу по этим новым правилам экзамен сдать! Я, ветврач! А Медведев, вы думаете, к нам не прилетал? Прилетал. Я вот так, как с вами, стоял с ним разговаривал. Говорю — еще в две тысячи восьмом году: «Дмитрий Анатольевич, у нас в Чукотском автономном округе нет железной дороги. Только самолеты и пароходы у нас. Поэтому завоз продуктов на Чукотку должен вестись как в советское время — на полгода вперед. А вы делаете так: сегодня привезли — сегодня съели. А завтра завоза нет, дети сухую картошку едят. Должно быть так: сахар, мука — на полтора года вперед! Пусть лежит на складе. Кому мешает?! Мне не мешает». Обещал разобраться. Ждем.

Мой собеседник провожает меня к магазину. Магазин закрыт. По дороге к «подушке» Макушкин говорит:

— Отец один раз отвел меня в тайгу и говорит: «Выбери высокое дерево. Обними его, подними голову к небу, и узнаешь». Я так сделал, и у меня от головы как будто дерево проросло и в космос ушло. Так что знайте, что такое дерево. И рубить его можно только зимой, когда в нем сок застывший и ему не больно. И чтобы падало оно на снег, а не на подлесок. А сейчас вся Сибирь горит. Деревья жалко. Один раз прийти мне в Госдуму и всех матом обложить, что ли?

Матвей, узнав, что магазин закрыт, выскакивает на берег, достает из кармана телефон и кого-то набирает. Через пять минут напряженного ожидания к берегу подкатывают два мотоцикла.

— Как все закрыто? — спрашивает Матвей. — Как?!

Он уносится на одном из мотоциклов, прицепившись сзади к седоку. Через полчаса возвращается на большом громыхающем грузовике. Первую бутылку водки Матвей починает вместе с водителем — крупноруким русским мужчиной — и Серафимой. Только после этого «подушка» отправляется назад в Анадырь.

Пять дней Юрец ставит сеть, и пять дней в нее не приходит рыба

Русские и американцы

Розовый закат нежно трогает молочную воду лимана. С возвышенности, на которой стоит балок Матвея и Серафимы, видно, как грузно над водой пролетают чайки. Как показывает белую спину белуха. И сердце смотрящего екает и переворачивается вслед за белухой — показывающейся из воды и исчезающей. Отсюда видно, как на спине плывет нерпа, высовывая из волн любопытную голову. И как чайки садятся у берега на воду и кружат по ней белыми хороводами.

Юрец спускается вниз, к лодке. Уходит в воду. Сетки пусты — рыбы нет. Вернувшись, он садится за стол. В балке работает печка, и Юрец говорит: «Тут тепло, как в Крыме». Серафима выставила на стол мороженого чира, суп из дикого гуся, слабосоленую кету с луком и домашнюю лапшу в огромной тяжелой сковороде. Юрец тянется к водке.

— Ты пьяный не ходи проверять сетку, — говорит ему Матвей.

— Я трезвый, — отвечает Юрец.

— Юрец, у тебя нет иммунитета к алкоголю, — Матвей опрокидывает в рот рюмку. — Мы пьем — не пьянеем. А ты два дня пьяный ходишь.

— Во-первых, — наливает себе Юрец, — мы, чукчи, никогда не знали, что такое водка.

— Пока мы ее вам не привезли, — вставляет Серафима.

— Не вы! — басом возмущается Юрец. — Американцы!

— Гы-гы-гы, — хохочет Матвей. — Мне смешно, когда наши чиновники выступают по телевизору и говорят: «Чукотке не хватает оленеводов! Надо людей оленеводству срочно обучать!» А я думаю: елки-палки, вон оленеводы все сидят на «Радуге» (магазин в центре Анадыря. — «РР»). Просто заберите их оттуда, посадите в один вертолет и высадите в тундре — там нет алкоголя, и они никуда не денутся, им придется работать. Я вам говорил, я по тундре много поездил, как-то устроился инженером техники безопасности, а там такой бухгалтер был — бывший золотишник. У него своя бригада раньше была, золото добывали. И он мне всегда говорил: «Все чукчи — свиньи». Я слушал-слушал, а потом говорю: «А русские, как напьются, не свиньи?» — Матвей наливает себе еще. — Да в каждой нации есть свои свиньи! А бывает, приезжаешь в тундру в бригаду, заходишь в ярангу. Там бабушка-чукча такая чистенькая, и все у нее начищено — и кружечка эмалированная, и кастрюлька. И супчик там из грибочков в кастрюльке этой. И почему же все чукчи — свиньи? Это русские — свиньи. Мы им водку привезли, из-за нас они вымирают.

— Из-за американцев! — кричит Юрец.

— А молодежь как спивается в поселках? — говорит Матвей. — Им заняться нечем, работы нет. И так по всей России.

— А мне не жалко чукчей, — быстро и заметно пьянея и меняясь в лице, говорит Юрец.

— Юрец! Где Лера?! — спрашивает Серафима. — Зачем ты ее прогнал? Уже холодно. Наверное, опять по помойкам шарится. Жалко!

— Где Лера! — агрессивно кричит Юрец. — Откуда я знаю, где Лера! Она глаза рыбе высасывает! Работать не хочет! Все я делать должен — посуду мыть, сеть ставить!

Юрец откидывается назад и падает спиной вниз. Он попадает головой в сковороду, и балок прошивает страшный предсмертный треск. Побледнев, Серафима и Матвей неподвижно сидят за столом, немо уставившись друг на друга через тарелку с тающим чиром. Слышно, как шумит генератор и холодный прибой лимана. Никто не решается посмотреть вниз, на раскроенную голову Юрца.

Юрец поднимается и садится на лавку. Веки его полузакрыты, и на лице проступает то выражение, которое в детстве могло пугать Аду.

— Серафима, возьми меня в Крыму, — говорит Юрец.

— А че б не взять? — отвечает Серафима. — Зарабатывай, и я научу тебя ловить в Крыму раков.

Фотографии: Константин Лемешев/ТАСС. Марина Ахмедова(2)Валерий Дзялошинский; Марина Ахмедова

Хочешь стать одним из более 100 000 пользователей, кто регулярно использует kiozk для получения новых знаний?
Не упусти главного с нашим telegram-каналом: https://kiozk.ru/s/voyrl

Авторизуйтесь, чтобы продолжить чтение. Это быстро и бесплатно.

Регистрируясь, я принимаю условия использования

Рекомендуемые статьи

Тесла – бой Тесла – бой

Илон Маск словно сошел со страниц научно-фантастических романов

Esquire
СМИ узнали детали о возможном осведомителе США «в правительстве России» СМИ узнали детали о возможном осведомителе США «в правительстве России»

Американский шпион из материала CNN — это Олег Смоленков

Forbes
Яички почтальонов, намагниченные тараканы, кубики из кала Яички почтальонов, намагниченные тараканы, кубики из кала

Шнобелевская премия — смешно, зато почетно

Русский репортер
Воссоздание небыли Воссоздание небыли

Смольному собору грозит колокольня

Огонёк
Заметить рак вовремя: как диагностика онкологии на ранней стадии становится доступной в России Заметить рак вовремя: как диагностика онкологии на ранней стадии становится доступной в России

Как находить злокачественные образования в самом начале их развития

Inc.
История одного увольнения История одного увольнения

За что критиковали бывшего замкомандующего ракетной армии

Огонёк
Это еще не крах, но очень неприятно Это еще не крах, но очень неприятно

Нестыковки в нацпроектах отодвигают начало ускорения экономического роста

Эксперт
«Колеса» без тормозов «Колеса» без тормозов

Боится ли хоть чего-нибудь Игорь Рудников?

Русский репортер
Alibaba и даосизм: как Джек Ма построил крупнейший бизнес в Китае Alibaba и даосизм: как Джек Ма построил крупнейший бизнес в Китае

Основатель Alibaba Group Джек Ма покинул пост председателя совета директоров

РБК
«Рэмбо: Последняя кровь» – невменяемое кино и уникальный артефакт «Рэмбо: Последняя кровь» – невменяемое кино и уникальный артефакт

«Рэмбо: Последняя кровь» – это не фильм, а машина времени

GQ
От мала до велика От мала до велика

Что такое «болезнь грудных имплантов» и насколько она опасна

Vogue
Неожиданный лидер: банк из третьей сотни заработал больше всех в России на переводах компаний Неожиданный лидер: банк из третьей сотни заработал больше всех в России на переводах компаний

Небольшой банк ВРБ неожиданно стал лидером по доходам от переводов средств юрлиц

Forbes
Уйти туда, не знаю куда: почему 30-летние бросают успешный бизнес и ставят карьеру на паузу Уйти туда, не знаю куда: почему 30-летние бросают успешный бизнес и ставят карьеру на паузу

«Уйти в никуда» — новый черный среди миллениалов

Forbes
«К+К = Любовь»: Ксения Собчак в день свадьбы показала обручальные браслеты «К+К = Любовь»: Ксения Собчак в день свадьбы показала обручальные браслеты

Ксения Собчак постаралась заинтриговать своих поклонников предстоящей свадьбой

Cosmopolitan
Как потерять все и воспитать трех миллиардеров: история семьи Мансур Как потерять все и воспитать трех миллиардеров: история семьи Мансур

В 1960-е в результате национализации в Египте Лутфи Мансур, потерял все

Forbes
Кожа: как и почему меняется во время беременности? Кожа: как и почему меняется во время беременности?

Беременность смело можно назвать временем перемен. Естественно, меняется и кожа

9 месяцев
Бургеры с растительным мясом могли принести эксклюзивному продавцу в России 10 млн рублей Бургеры с растительным мясом могли принести эксклюзивному продавцу в России 10 млн рублей

White Rabbit Family продали около 20 000 бургеров с растительной котлетой

Forbes
Секретные ангары Volkswagen: изучаем самые редкие модели марки Секретные ангары Volkswagen: изучаем самые редкие модели марки

Десятка редких и необычных автомобилей Volkswagen

РБК
Богатый выбор: как кандидат в президенты США заработала состояние в $12 млн Богатый выбор: как кандидат в президенты США заработала состояние в $12 млн

Выдвиженец от Демократической партии Элизабет Уоррен считает себя капиталистом

Forbes
У оптимистов меньше финансовых проблем У оптимистов меньше финансовых проблем

Любой, кто настроен оптимистично, получает больше удовольствия от жизни

Psychologies
Жизнь как кино Жизнь как кино

Из-за свадьбы Дженнифер Лопес едва не отказалась от роли в «Стриптизершах»

StarHit
Как Копенгаген стал одним из немногих городов мира, где безопасно купаться круглый год Как Копенгаген стал одним из немногих городов мира, где безопасно купаться круглый год

Мегаполисы по всему миру собираются сделать свои водоемы безопасными для купания

Forbes
Зеленский пришел к власти Зеленский пришел к власти

Времени на раскачку у Зеленского нет: избиратель может потерять терпение

Эксперт
Семейный взгляд Семейный взгляд

Сестры из Ростова-на-Дону создали бренд детской одежды

Forbes
Из последних сил. Infiniti Q50s против Subaru WRX STi Из последних сил. Infiniti Q50s против Subaru WRX STi

«Механика» или «автомат», комфорт или управляемость, скорость или экономичность?

РБК
Как правильно пить текилу: мексиканский VS европейский способ + верные закуски Как правильно пить текилу: мексиканский VS европейский способ + верные закуски

Текила — это не просто «бум», если выпить ее правильно — это наслаждение

Playboy
Пи Джей Харви Пи Джей Харви

Правила жизни Пи Джей Харви

Esquire
«Все будет хорошо, через год выйдешь»: как решалась судьба участников московских протестов «Все будет хорошо, через год выйдешь»: как решалась судьба участников московских протестов

В московских судах прошло сразу несколько слушаний по делам участников протестов

Forbes
Ресторатор Сергей Сисмий: Рестораны уходят в ночь, или Как совместить гастрономию и танцы Ресторатор Сергей Сисмий: Рестораны уходят в ночь, или Как совместить гастрономию и танцы

Как подстроиться под новые запросы потребителей и заработать на ночном ресторане

СНОБ
Почему все обсуждают Грету Тунберг и ее речь в ООН Почему все обсуждают Грету Тунберг и ее речь в ООН

Мнения о самом влиятельном подростке XXI века и номинантке на Нобелевскую премию

Esquire
Открыть в приложении