«Последнее лето»: роман про инфантильных родителей и их взрослых детей
В издательстве «Синдбад» вышла книга «Последнее лето» финалистки Пулитцеровской премии Лидии Милле. Двенадцать детей вынуждены находится с родителями на отдыхе в особняке на берегу моря. Взрослые заняты выпивкой, наркотиками и сексом; дети забыты — пока на побережье не обрушивается свирепый ураган. The Washington Post сравнивает этот роман с классическим «Повелителем мух», отмечая «свирепое остроумие» Лидии Милле. Редакция Forbes Woman публикует отрывок.
Особняк построили в XIX веке стремительно обогатившиеся промышленные магнаты, чтобы в теплое время года устраивать себе отдых с королевским размахом. Наши родители — достойный пример для подражания — бесцельно слонялись по просторным апартаментам. Чем были заняты их мысли, неизвестно. Да нас это и не интересовало.
Они не прочь были выпить: такое избрали себе увлечение, а возможно, как заметил один из нас, — религию. Пили родители вино и пиво, виски и джин, а еще текилу, ром и водку. В полуденный час они уже спешили пропустить по маленькой. Кажется, лишь алкоголь приносил им удовольствие. Или, во всяком случае, придавал сил. По вечерам они собирались вместе, поесть и еще выпить.
Единственной трапезой, на которой от нас требовали присутствия, был ужин, и он вызывал у нас отвращение. Родители сажали нас за стол и заводили беседу ни о чем. Унылый разговор тянулся бесконечно. Давил и вызывал оцепенение. Родительские речи были настолько скучны, что приводили нас в отчаяние, а спустя минуты — и в ярость.
Разве не знали они, что существуют по-настоящему важные темы? Вопросы, которыми стоит задаваться человеку?
Если кто-то из нас заговаривал о чем-то серьезном, они отмахивались.
«Извинитеможномнеуйти...»
После нашего ухода тон их разговора повышался. Не сдерживаемые нашим присутствием, родители расслаблялись, и мы слышали какой-то резкий хриплый лай. Очевидно, то был смех. Он разносился во все стороны с веранды, увешанной бамбуковыми факелами, к которой подступали заросли папоротников и где стояли садовые качели, траченные молью кресла и голубые ловушки для насекомых. Его было слышно из наших домиков на деревьях, и с теннисных кортов, и с поля с ульями, за которыми днем, бормоча из-под сетки защитной шляпы, ухаживала медлительная женщина-пчеловод, жившая по соседству, и из заброшенной теплицы с потрескавшимися рамами, и от озера с прохладной черной водой, где мы устраивали полуночные купания в одном белье.
Мне нравилось бродить по залитому лунным светом участку с фонариком: его луч натыкался на стены и белые оконные ставни, на брошенные в траве велосипеды и автомобили, застывшие у полукружия широкой подъездной дороги. Когда до меня доносился хохот, я недоумевала: неужели один из них действительно смешно пошутил?
Наступил очередной вечер, и родителям взбрело в голову устроить танцы. По их обрюзгшим безвольным телам пробегала искра жизни, заставляя их дергаться. Жалкое зрелище. Они неуклюже дрыгались, включив на полную катушку какое-то старье: «Бей, бей, бей бандита бейсбольной битой».
Те, в ком совсем не осталось жизненной энергии, наблюдали за танцующими, не поднимаясь со своих кресел, — дряблые, ничего не выражающие, в сущности, мертвые лица. Но за них хотя бы не было так стыдно.
Некоторые парочками нетвердым шагом пробирались на второй этаж, в спальни. Мальчишки подглядывали за ними в дверные щели. Смотрели, что они там вытворяют. Временами это возбуждало. Я знаю. Хотя мальчишки в этом не сознавались. Но чаще вызывало отвращение.