Век Феллини
Минуло 100 лет со дня рождения выдающегося художника, создавшего свой неповторимый киномир. В далеком 1966 году Хью Хефнер командировал журналиста в Италию, чтобы тот вернулся с материалом, который интересно читать и по сей день
Среди друзей и поклонников у вас репутация сказочника. А один критик назвал вас, не побоюсь этого слова, «колоссальным, навязчивым, совершенным лжецом». Что скажете?
По крайней мере, он оказал мне честь быть непревзойденным, этот ваш критик. Любой, кто живет как я, в мире фантазий, должен приложить неестественные усилия, чтобы быть обывателем, просто человеком. Признаюсь, я был бы ужасным свидетелем в суде, случись такое, и ужасным журналистом. Я чувствую себя обязанным рассказать историю с украшательствами.
Также вас часто обвиняют в том, что вы склонны выдумывать истории собственной жизни. Один ваш приятель рассказал нам, что вы выдали ему четыре совершенно разных версии вашего расставания с первой возлюбленной. Почему?
Почему нет? Она стоит большего числа версий, поверьте. Люди стоят намного больше, чем правда. Если вы хотите назвать меня лжецом, я отвечу так: рассказчику необходимо раскрасить историю, расширить ее, углубить в зависимости от того, как он чувствует. В моих фильмах я делаю то же самое, что и с жизнью.
Вы видите себя просто рассказчиком, а не «фокусником», «современным моралистом», «социальным сатириком» или «мастером манежа кинематографического цирка», как вас по-разному описывали?
Это впечатляюще звучащие определения. Но, насколько я понимаю, я просто рассказчик, а кино – моя среда. Кино мне гораздо ближе, чем, скажем, живопись, или музыка, или даже литература. Это не просто форма искусства – это новая форма жизни, со своими собственными ритмами, перспективами и прозрачностью. Это мой способ рассказать историю.
Большинство критиков согласны с тем, что ваша техника повествования уникальна, но по большей части они не согласны с моралью и смыслом ваших фильмов. Вас это задевает как-то?
А критики должны понимать мои фильмы? Разве не достаточно, чтобы публика наслаждалась ими?
Тогда ваши фильмы предназначены в основном для развлечения или их кассовая привлекательность вторична философским намерениям?
Меня не интересует популярность, и бессмысленно говорить о философских намерениях. После каждой работы я часто не вспоминаю своих намерений. Намерения – это всего лишь инструменты, позволяющие вам подготовиться к чему-то. Мои картины – свидетельство того, что я ищу в жизни. Это зеркало моих поисков. А порой анализ своего прошлого.
В каком смысле?
В детстве я был обременительно бесполезным багажом. Без подробностей – скажу лишь, что это вышколило меня быть вне толпы. Куда бы я ни шел, я замечаю молодых людей, движущихся группами, как рыбьи стаи. Когда я был молодым, мы все двигались в разных направлениях. Развиваем ли мы общество, подобное муравьям, пребывая в социальных ячейках и колониях? Это одна из вещей, которых я боюсь больше всего на свете. Я ненавижу коллектив. Величие и благородство человека заключаются в том, чтобы быть свободным от массы. То, как он выкарабкается из этого, – его личная проблема и личная борьба. Это то, что описывают мои фильмы.
Можете ли вы привести пример?
В «8½» общественные нормы и правила заточили Гвидо в его собственном детстве. Взрослея, мы оказываемся в неразрешимом конфликте, созданном благодаря тому, что нас учили идеализировать нашу жизнь, преследовать эстетические и этические идеалы абсолютного добра или зла. Наступает момент, когда вы обнаруживаете, что то, что вам сказали дома, в школе или церкви, просто не соответствует действительности. Вы обнаруживаете, что сказанное не коррелируется с вашим внутренним Я. Это приводит к расколу, создает конфликт, который в конечном итоге должен быть решен. Это столкновение между устоявшимся и нестандартным дает моральным жерновам ход.
Есть ли у вас как у режиссера конкретный и понятный месседж зрителю?
Мы живем в эпоху нефункциональных идеологий. Современному человеку нужны более богатые эмоции, чем, скажем, семейные отношения, брак, прочая ветошь. Человек не является моногамным животным. Брак – это тирания, нарушение и унижение его естественных инстинктов. Женщина, с другой стороны, стремится создать мир вокруг одного мужчины. Трагедия современного человека заключается в том, что ему нужно множество разных отношений, в то время как в культуре, в которой я живу, он все еще вынужден формировать единую форму. Без этого его жизнь могла бы превратиться во что-то интересное, она могла бы стремительно эволюционировать, если угодно.
Некоторые роли легендарной Аниты Экберг в ваших фильмах считают карикатурой самой женщины, причем не как сексуальной рабыни мужчины, а как богини эротизма Гаргантюана. Это и было вашей целью?
Ну что вы! Она совсем не карикатура. Это немного диковатое существо из плоти и крови. Она живое воплощение гротескно-преувеличенного образа женской сексуальности, преследующая удушающее либидо того, кто борется с пуританскими сексуальными запретами, и наконец убегает, чтобы преследовать его всю жизнь. Я хотел показать метафорически, как заключенные в тюрьму аппетиты человека могут разорвать оковы и выплеснуться в эротическую фантазию, которая оживает, завладевает и в конечном итоге пожирает своего создателя.
Можем ли мы сделать вывод, что вы приветствуете как здоровую тенденцию растущую сексуальную свободу, которой активно пользуются фильмы, журналы и ночные клубы, и обнаженную натуру, демонстрирующуюся в них?
И это отлично! Потому что свобода раскрепощает, раскрывает тайный аспект секса. Всякие запреты, вето, ограничения никогда не делали человека лучше. Особенно если речь идет о личном. А именно – о сексуальных отношениях. Всякие преграды лишь создают новые, разрушая постепенно и медленно личность. Это самое страшное.