Пепперштейн и Митта размышляют о сюрреализме, школьном рэпе и кефире
А также о документалистике и медитации.
В этом году на фестивале документального кино Beat Film Festival показывают картину режиссера Евгения Митты «Пепперштейн, сюрреалити-шоу». Это история про одного из самых эксцентричных и выдающихся художников нашего времени Павла Пепперштейна, про поворотные события в его жизни и творчестве.
Свой проект Митта снимал на протяжении шести лет, а монтировал целых два года. В «Сюрреалити-шоу» мы можем увидеть не только глубокие документальные кадры, но и причудливую графическую анимацию, которая органично визуализирует хронологию жизни художника.
Мы посмотрели фильм и одновременно поговорили с его режиссером Евгением Миттой и центральным героем повествования Павлом Пепперштейном. Таким образом у нас получилась свободная беседа, где прозвучали размышления на тему активизма, школьного рэпа, медитаций под MTV и многого другого.
GQ: Как вообще появилось название «Сюрреалити-шоу»?
Митта: Есть формат реалити-шоу, но я подумал, что реалити Паше не очень подходит. Он часто говорит, что реальности вообще не существует. Поэтому сюрреалити ближе к художественному видению. Правильно, Паш?
Пепперштейн: Конечно, безусловно. Полностью поддерживаю.
GQ: Если реальности не существует, то что тогда происходит?
Пепперштейн: Как любят говорить буддисты: «Мир собирается в уме». Во-первых, реальность у каждого человека своя, во-вторых, каждые пять минут она у каждого разная. Есть что-то, что мы этим словом обозначаем, но это нечто очень зыбкое. Поэтому здесь можно пользоваться термином сюрреальность или парареальность, или субреальность, или метареальность и так далее. В данном случае речь идет о шоу, об игре слов — есть реалити-шоу. Я так понимаю, здесь происходит определенная игра с возможностями и невозможностями документального жанра. Если я пытаюсь нагло вторгнуться в замысел Жени, Женя меня должен скорректировать.
Митта: Нет, все правильно.
Пепперштейн: Речь идет о том, чтобы в каком-то смысле раздвинуть границы этого жанра. В то же время философским образом поставить под сомнение те основания, которые заложены в этом жанре. Жанр документальный очень часто себя подает, как некоторое говорение и показывание правды. Как что-то такое фактическое. В данном случае этот фильм не просто сам по себе существует и бросает тень сомнения на все, что в нем происходит. Хотелось бы думать, что он бросает тень сомнения на все то, что происходит в документальных фильмах других авторов. Огромный знак вопроса засовывает, можно сказать, в ж**у или в другие отверстия этого документального жанра.
Митта: Очень хорошо ты сказал. Во всяком случае, есть две субъективности — моя и твоя, и у нас получается некая интерсубъективность по поводу этого фильма, которая существует и захватывает как минимум два сознания.
GQ: Насколько часто вы смотрите документальные фильмы других режиссеров? Что впечатлило в последнее время?
Митта: Документальное кино — это огромный мир. Там есть самые разные форматы и подвиды, как и в любом другом мире. Смотрю, но в меру. Знаю, что есть режиссеры, которые смотрят с утра до ночи и без конца. Я не так. Вот всплывает в памяти фильм «Расторгуев», который сняла вдова Александра Расторгуева. Это такой русский документалист, которого убили в Африке. Она собрала материал, который никогда не был опубликован. У него было много архивных съемок, и она склеила из них портрет своего погибшего мужа. Очень впечатляюще.
Пепперштейн: Я гораздо меньше смотрю документальные фильмы, чем Женя и менее подкован в этом. За последние пару лет мне понравился фильм про Ингмара Бергмана. Затем фильм, который снял британский актер Майкл Кейн про 1960-е годы в Лондоне, про некую демократизацию музыкальной и клубной жизни Лондона. Хороший фильм, который сделала Лори Андерсон про свою собаку – отличный, очень поэтичный. Но пристально я не слежу за этим жанром.
GQ: А как вы думаете, насколько важна насмотренность в процессе создания творчества? Можно сделать что-то без насмотренности? Или все гениальное — это культивированное из раннего?
Пепперштейн: Это очень субъективно, потому что кому-то она важна , а кому-то может помешать. Здесь человек должен разобраться в структуре своего собственного сознания. Кому насмотренность мешает – надо ставить фильтры и барьеры для информации, соблюдать психогигиену. Другой тип должен сканировать как можно больше. Я не отношусь ни к одному, ни к другому типу. Я полагаюсь на принцип случайности. Я называю это «Принцип дачной полки». Когда приезжаешь на дачу, хочется прочитать книжку, а там полка, на которой стоит случайный и загадочный набор книг. Я всегда воспринимаю это как некое гадание, бросок костей и предложение со стороны судьбы. Я внимательно читаю эту полку, где книги собрались в той последовательности, в которой они совершенно случайно выстроились, и пытаюсь усмотреть в этом некий загадочный смысл. Не только в самих книгах, но и в их сочетании друг с другом.