Николай Цискаридзе: те, кого он любил
У Николая Цискаридзе репутация конфликтного и опасного человека, которого лучше не задевать. Реакция будет мгновенной, а сила ответного удара — ошеломительной. Тем не менее за этим бойцовским характером скрывается ранимый, чувствительный артист, искренне влюбленный в искусство и не растерявший способности восхищаться чужими талантами. Об этом — эссе главного редактора проекта «Сноб» Сергея Николаевича, который встретился и пообщался с Николаем Цискаридзе в Петербурге, где тот возглавляет Академию русского балета им. А. Вагановой.
С Петербургом за эти девять лет он так до конца и не свыкся. Ему, южному человеку, тут холодно и неприютно. Чуть ли не с первых минут, как только он выходит из «Сапсана» на перрон Московского вокзала, его уже тянет вернуться обратно в Москву. Он так и говорит: «Я служу в Петербурге, а живу в Москве». Там его дом, его Фрунзенская набережная, облетевший Нескучный сад. Его любимые подруги, чьи портреты развешены по стенам и расставлены по книжным полкам — Одри, Вивьен, Эдит… Собственно, одна из них нас и свела.
Еще летом я получил от Николая сообщение в WhatsApp, что он прочитал том писем Марии Каллас, который вышел с моим предисловием, и какое это было для него удовольствие. И в этом тоже Цискаридзе — он никогда не скупится на восторги и комплименты, когда ему что-то нравится. Но в данном случае мои-то заслуги были минимальны. Просто Коля всю жизнь любит Марию Каллас и искренне обрадовался найти в моем лице еще одного единоверца. Как выяснилось, мы оба с ним состоим в партии Каллас. «В пятнадцать лет я выглядел как ее сын. Мы даже с ней носами похожи», — с гордостью говорит он, поворачиваясь ко мне в профиль.
Да, что-то есть, подтверждаю я. Жгучая, демонская масть. К тому же сейчас он носит длинные волосы, как у рокеров Aerosmith. Прямо грива. Соль с перцем. Время от времени он то распускает их по плечам, то собирает в узел, то нетерпеливо отбрасывает назад. Во время нашего разговора он то и дело запускал пятерню в самую гущу волос, словно желая удостовериться, что его волосы на месте. А может, это инстинктивный жест собственника? Мое богатство при мне!
С Николаем Цискаридзе невероятно интересно разговаривать, за ним интересно наблюдать, как за каким-нибудь экзотическим и опасным зверем, выпущенным на волю.
В повседневной жизни и в общении с журналистами балетные артисты, как правило, неговорливы, застенчивы, тихи. Жмутся по углам. Слова лишнего боятся вымолвить. Речь, разумеется, не о звездах первой величины. Те приучены быть в центре всеобщего внимания. Но в большинстве случаев балетные — молчальники. Энергию перед спектаклем надо накопить. Ее нельзя транжирить направо и налево в бессмысленных интервью и праздных разговорах. К тому же в балете особо не поговоришь. Как заметил еще Осип Мандельштам: «Всякий балет до известной степени — крепостной».
За всю историю только избранные рискнули против этого крепостного права восстать. Да и то без особой надежды на успех. Просто когда уже совсем было терпеть невмоготу. Проще было сбежать. И сбегали. От отчаянья, от бесправия, от невозможности распорядиться собой и своим даром, который требовал большего, чем предусматривала афиша родимого театра, и стоил большего, чем предписывало штатное расписание.
Если вдуматься, то почти все великие балетные карьеры — это история про бегство. По своей воле еще задолго до революции покинула Мариинский театр Анна Павлова, уволили и прогнали вон Нижинского, выскользнула из лап ГПУ и чудом спаслась Ольга Спесивцева.
Да и не в столь отдаленные времена балетные звезды использовали любую возможность, чтобы оказаться на свободе. Впервые это случилось в 1961 году, когда не вернулся с гастролей Рудольф Нуреев. Спустя восемь лет его примеру последовала Наталья Макарова. Еще через шесть лет к ним присоединился Михаил Барышников. Перечисляю лишь самые известные имена, чей сенсационный триумф был в известной степени подогрет и политическим противостоянием двух систем, и атмосферой холодной войны, и скандальными обстоятельствами их бегства.
В 1990-е эти отъезды остались бы уже незамеченными. Да и не было такой балетной труппы в мире, где бы не служили тогда русские танцовщики.
Так случилось, что как раз на это время пришлась молодость и первый взлет Николая Цискаридзе. Помню, как в разгар его ожесточенных битв с дирекцией Большого театра в 2013 году я спросил его, не жалеет ли он, что тогда не уехал.
И он без секунды раздумий ответил, что нет, не жалеет. Что всегда хотел только одного — служить в Большом театре. Что этот театр — его жизнь. Что ничего ему больше не надо, только каждый день проходить мимо восьми колонн и любоваться на бронзовую квадригу с Аполлоном на фронтоне.