«Судебник Владимира Гусева» и держава Ивана III
Изначально этот законодательный документ названия не имел. Единственный дошедший до нас его полный рукописный вариант1 начинается со слов: «Лета 70062 месяца септемврия уложил князь великий Иван Васильевич всея Руси с детми своими и бояры о суде, како судити бояром и околничим». Однако закон не может не иметь заглавия, хотя бы из сугубо прагматических соображений — надо же на него как-то ссылаться. Ответ на вопрос о заглавии содержит летописная запись: «Того же лета князь великий Иван Васильевич и окольничим и всем судьям, а уложил суд судити бояром по судебнику, Володимера Гусева писати». Сказано как-то неуклюже и не очень внятно. Долгое время считалось, что в этом фрагменте летописи отечественный хронист упомянул название закона (судебник) и имя его составителя (Владимир Гусев), чем существенно облегчил историкам их поисковую работу...
1Рукопись Судебника была обнаружена в 1817 году историком и библиографом П. М. Строевым и через два года опубликована им совместно с филологом К. Ф. Калайдовичем. Эта рукопись остаётся пока единственным известным списком Судебника 1497 года, хотя сведения о его содержании встречаются в разных источниках, начиная с XVI столетия.
2В 1497 году по новому летоисчислению.
В «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина мы читаем: «…в 1491 году Иоанн велел дьяку Владимиру Гусеву собрать все наши древние судные грамоты, рассмотрел, исправил и выдал собственное Уложение, писанное весьма ясно, основательно». Уложение — старинный русский синоним понятия «кодекс». Употребляя его, Карамзин, видимо, хотел подчеркнуть особую значимость Судебника, утверждённого Иваном III в сентябре 1497 года.
«Судным уставом, или Судебником, собранным в 1497 году дьяком Владимиром Гусевым» именовал юридическое детище великого Московского князя С. М. Соловьёв в своём многотомном труде по истории России. В дальнейшем название «Судебник» упрочилось, став к началу XX столетия безальтернативным. Его авторство по-прежнему безоговорочно приписывалось дьяку Гусеву, хотя единственным тому доказательством оставалась туманная фраза летописца «…а суд судити бояром по судебнику, Володимера Гусева писати».
Эту заложенную ещё Карамзиным традицию восприняли в своих художественных произведениях русские писатели. В романе А. К. Толстого «Князь Серебряный» (1863 г.) есть эпизод, когда «один из дьяков держал развёрнутый судебник Владимира Гусева, изданный ещё при великом князе Иоанне Васильевиче III, и толковал с товарищем своим о предвиденных случаях поединка». Толковали они о грядущем «божьем суде» боярина Дружины Морозова с князем Афанасием Вяземским, за которых в итоге вышли биться их наймиты — медвежьей силы увалень Митька и злобный опричник Матвей Хомяк. Здесь уместно заметить, что в описываемое А. К. Толстым время действовал уже другой Судебник, принятый в 1550 году и сменивший одноимённый законодательный акт Ивана III.
Дьяк Гусев — один из персонажей исторического романа И. И. Лажечникова «Басурман» (1838 г.). Автор посвящает ему несколько хвалебных слов: «дьяк Володимер Елизаров Гусев, делец3, законник, достойный памяти потомства за сочинение “Судебника”». В одной из сцен романа Гусев и великий князь правят законодательный текст, чего в действительности быть не могло. Описываемые в «Басурмане» события относятся к середине 80-х годов XV столетия, когда Судебник Ивана III ещё не был принят и работа над ним даже не начиналась. Впрочем, для художественного произведения подобные мелкие хронологические нестыковки вполне извинительны.
3В первой половине XIX века слово «делец» не имело неодобрительного смыслового оттенка и означало «знающий законы и приказный порядок». Такое толкование приведено, например, в словаре В. И. Даля.
Гораздо более существенные нестыковки обнаружились уже в XX столетии, когда под сомнение была поставлена сама причастность Гусева к составлению Судебника. Первым его законотворческое авторство взялся оспорить советский историк Л. В. Черепнин (1905—1977), пришедший к выводу, что смысл слов летописца «Володимера Гусева писати» понимается историками неверно. На самом деле летописец сделал себе помету, что в этом фрагменте его труда должна быть запись о Гусеве, но не о его авторстве, а о его казни в декабре 1497 года. Такой головокружительный семантический кульбит при толковании короткой записи в историческом документе, хорошо и давно известном, встретишь не часто. По мнению Черепнина, настоящими разработчиками Судебника были князья Иван Патрикеев, Семён Ряполовский, дьяки Василий Долматов, Василий Жук и Фёдор Курицын. Гусев же к составлению Судебника отношения не имел. С доводами Л. В. Черепнина согласились многие исследователи, хотя его точку зрения и сегодня разделяют не все. Появились также данные о том, что Владимир Гусев, возможно, был сыном боярским, а вовсе не думным дьяком, как считалось долгое время4.
4Дьяки — чиновники, рекрутируемые преимущественно из неродовитых служилых людей. Дети боярские — разряд мелких и средних служилых феодалов.
Каким-то парадоксальным и непонятным предстаёт перед нами этот исторический персонаж. То ли он дьяк, то ли не дьяк, то ли автор знаменитого Судебника, то ли человек, не имевший никакого отношения к его составлению. Кем же он всё-таки был и чем на самом деле прославился?
Владимир Елизарович Гусев происходил из боярского рода Добрынских. Его отец находился при дворе князя Можайского. Братья служили разным удельным князьям, однако больших карьерных высот не достигли. Владимир Елизарович состоял на службе у самого Ивана III, выполняя по преимуществу дипломатические поручения. Так, в 1483 году он ездил в Тверь к тамошнему князю Михаилу Борисовичу «с поклоном» и вестью о рождении у московского наследного княжича Ивана Молодого первенца Дмитрия. Хозяин оказал гостю холодный приём, выгнав его «вон из избы». Относительно объяснения мотивов столь нарочито недружественного шага среди историков возникли разногласия. По мнению одних, Гусев, к тому времени уже изменивший своему государю, пытался переманить Михаила Борисовича на сторону противников Ивана III, а Тверской князь, будучи верным союзником Москвы, гневно прогнал его. Другие исследователи, отвергая подобное предположение, объясняют поступок правителя Твери тем, что его сильно раздосадовала весть, с коей прибыл московский посланец. Рождение младенца Дмитрия как потенциального претендента на Тверское княжение, лишала Михаила Борисовича надежд на сохранение Тверью политической независимости. Его демарш относился не лично к Гусеву, а к московской верховной власти. Предлагались также другие версии возможных причин неудачи Тверского посольства с Гусевым во главе.
В его биографии обращает на себя внимание не столько само наличие гипотез, с помощью которых историки пытаются трактовать известные им события его жизни, сколько громадный разброс предлагаемых трактовок. Конкурирующие версии словно рождались по принципу: то ли он украл, то ли у него украли, но была там какая-то неприятная история.
Владимир Елизарович упоминается в составе свиты, сопровождавшей в 1495 году княгиню Елену (дочь Ивана III) в её поездке в Литву для заключения брака с великим князем Литовским. Во время выполнения этой важной посольской миссии Гусев никак себя не проявил. Но даже этим дал исследователям повод для подозрений. Общаясь с нашедшими себе пристанище в Литве опальными русскими князьями, он, дескать, мог вступить с ними в сговор, а это, в свою очередь, хорошо объясняет его последующее политическое поведение. Всякое, конечно, могло случиться с Гусевым на литовской земле, но данная гипотеза никакими фактами не подкреплена и является плодом чисто умозрительных конспирологических конструкций.
Между тем в 90-е годы XV века на московском политическом олимпе действительно нарастала опасная напряжённость, связанная с борьбой за престолонаследие. Наследование верховной власти, являясь вопросом величайшей государственной важности, при монархической форме правления носит во многом внутрисемейный характер, а у Ивана III семейные дела складывались не просто. Законным наследником поначалу считался его сын от первой жены — княжич Иван по прозвищу Молодой. Соправителем отца его официально именовали уже с 1476 года. Затем он получил ещё более высокий и почётный титул: он и его отец стали именоваться «самодержцами Русской земли». Однако в 1490 году Иван Молодой внезапно скончался. Наследником московского трона стал его сын Дмитрий. Вторая супруга Ивана III, Софья (Зоя) Палеолог, племянница последнего Византийского императора, женщина властная, умная, волевая, смириться с таким поворотом событий не захотела. Она включилась в борьбу за власть в пользу своего сына Василия. Втянутая в конфликт придворная знать разделилась на две группы. Одна поддерживала Дмитрия и его мать Елену Стефановну, другая — Софью Палеолог и её сына Василия. Владимир Гусев занял сторону второй партии. Это его и сгубило.
В декабре 1497 года был раскрыт заговор сторонников Софьи. Заговорщики якобы намеревались убить Дмитрия и захватить государственную казну. Н. М. Карамзин пишет: «Иоанн, узнав о том, воспылал гневом. Обвиняемых взяли в допрос, пытали и, вынудив от них признание, казнили на Москве-реке: дьякам Стромилову и Гусеву, князю Ивану Палецкому и Скрябину отсекли голову; Афанасию Яропкину и Поярку ноги, руки и голову; многих иных детей боярских посадили в темницу и к самому Василию приставили во дворце стражу. Гнев Иоаннов пал и на Софью: ему сказали, что к ней ходят мнимые колдуньи с зелием; их схватили, обыскали и ночью утопили в Москве-реке. С того времени государь не хотел видеть супруги, подозревая, кажется, что она мыслила отравить ядом невестку Елену и Димитрия».
Что побудило Владимира Елизаровича пойти на такую авантюру, да ещё и принять в ней самое деятельное участие? Ведь этот дворцовый комплот исследователи нередко называют его именем. Или здесь мы вновь сталкиваемся с очередным недоразумением, коими столь богата биография этого человека? По мнению историка С. Б. Веселовского (1876—1952), дело о «заговоре Гусева» было искусственно раздуто, многие из осуждённых по нему людей напрасно оклеветаны, будучи не злонамеренными заговорщиками, а просто ушлыми, лукавыми царедворцами, которые «по неосторожности или из побуждений карьеры вмешались в семейное дело великого князя». Может быть, наконец, вся беда в том, что Гусев ошибся, выбрав не ту придворную партию?
Вряд ли. Победа Дмитрия оказалась Пирровой. И хотя в феврале 1498 года состоялась его коронация, во время которой Иван III благословил его на великое княжение, уже очень скоро многие члены поддерживавшей его придворной группы подверглись жестокой опале. И если бы Гусев был среди них в декабре 1497-го, то, оказавшись на время в стане победителей, вскоре он разделил бы их горькую участь и окончил свои дни в узилище или на плахе. В 1502 году Иван III снял опалу с сына Василия (будущего Василия III) и передал ему права наследования, отправив в заточение своего внука Дмитрия и его мать Елену Стефановну. Она умерла «нужной смертью» (была убита) в 1505 году. В 1509-м, уже при Василии III, «в нужи, в тюрме» погиб сам Дмитрий. По словам хорошо осведомлённого в московских делах той эпохи дипломата Священной Римской империи Сигизмунда Герберштейна, узник умер от голода и холода, а, может, и задохнулся в дыму.
Причины столь резких и крутых поворотов в борьбе за престолонаследие на рубеже двух веков до сих пор остаются предметом дискуссий историков. Думаю, в данной журнальной статье нет смысла их разбирать. Очевидно одно: близ царя, всё равно, что близ смерти. Эти вошедшие в пословицу слова в полной мере применимы и к Ивану III, хотя он и не носил царского титула. Первым на русское царство венчался его внук — Иван IV Грозный. Правда, царский титул к Ивану III примеряли. Н. М. Карамзин отмечал, что он «гордился древним именем Великого Князя и не хотел нового; однако ж в сношениях с иностранцами принимал имя царя как почётное титло великокняжеского сана». «Ему первому, — писал Карамзин, — дали в России имя Грозного, но в похвальном смысле: грозного для врагов и строптивых ослушников». Из приведённых слов знаменитого историка и описанных выше дел можно заключить, что Иван III был предтечей своего свирепого внука и в царском титуле, и в наводящем страх прозвище.
Обратимся теперь непосредственно к самому юридическому документу, авторство которого долгое время (и, вероятнее всего, совершенно напрасно) приписывалось Владимиру Гусеву.
В Большом энциклопедическом словаре, изданном в 1997 году, ровно через пятьсот лет после принятия Судебника (хотя юбилейное совпадение дат носит случайный характер), посвящённая ему статья немногословна: «СУДЕБНИК ИВАНА III (1497), сборник законов Русского государства. Кодифицировал нормы обычного права, уставные грамоты, княжеские указы и т. д. Способствовал централизации Русского государства».
Преодоление феодальной раздробленности и построение централизованного государства порождали новые политические и правовые реалии. Законодательство удельного периода (времён феодальной раздробленности) не было рассчитано на регулирование процессов, которые возникали в формирующемся едином государстве. Для их юридической регламентации требовалось обновление законодательной базы. Поэтому составителям Судебника пришлось переработать предшествующий правовой материал, начиная с Русской Правды и кончая судебными решениями и княжескими указами по отдельным вопросам. Документ получился пёстрым и эклектичным. Большинство его положений, как и полагается Судебнику, касается вопросов отправления правосудия по уголовным и гражданским делам («како суд судити») и близких к ним вопросов о преступлениях и наказаниях. Но есть в нём нормы о наследственном праве, переходе крестьян в Юрьев день, освобождении холопов, межах, изгородях и другие.
Оценки качества Судебника расходятся. Н. М. Карамзин, как ранее отмечалось, очень лестно отзывался о нём: мол, писан он «весьма ясно, основательно». Касаясь отдельных его положений, Карамзин излагает их в духе комплиментарного комментирования. Однако у других исследователей откровенно хвалебных отзывов наберётся немного, критических оценок гораздо больше. К примеру, историк права М. А. Дьяконов (1856—1919) утверждал без обиняков, что «первый опыт московского законодательства нельзя назвать удачным».
Недостатки Судебника легко обнаруживаются уже при внешнем ознакомлении с его рукописным оригиналом. Одни его статьи разделены заглавиями, писанными киноварью (всего их 36), тогда как другие заглавий не имеют и начинаются с новой строки одной буквой красного цвета. Некоторые заглавия объединяют несколько абсолютно разных по содержанию статей. Так, в статье «о чюжеземцех» поначалу речь действительно идёт об иностранцах, затем в ней вдруг появляются нормы о подсудности духовенства и под конец — о наследовании. Историк права М. Ф. Владимирский-Буданов (1838—1916) в целях упорядочения содержания Судебника разделил его иначе — на 68 статей, исходя из их смыслового содержания. С тех пор в хрестоматиях по истории права Судебник Ивана III публикуется именно в такой редакции.