Наука в фантастике: эпизоды истории
Основы советской фантастики закладывались ещё до революции в произведениях российских писателей с социалистическими и коммунистическими взглядами. Но своего расцвета она достигла в 1920-х годах — в период, когда молодое государство взялось за строительство «нового мира», что позволяло на страницах журналов и книг свободнее обсуждать будущее страны и всей планеты, последствия внедрения передовых технологий и преобразований, которые обещала современная наука.
Предыдущие очерки см. «Наука и жизнь» №№ 1, 2, 4, 5, 9, 10, 11, 2024 г. и № 1, 2025 г.
Новый мир
В предреволюционный период фантастику в России воспринимали не как жанр, а как приём для создания утопических или приключенческих текстов. К нему обращались такие авторы, как Александр Барченко, Александр Богданов (Малиновский), Валерий Брюсов, Александр Грин, Владимир Келер, Вера Крыжановская, Александр Куприн, Анатолий Луначарский, Михаил Первухин, Фёдор Сологуб. Все они при этом в той или иной степени находились под влиянием модных в то время эзотерических и оккультных доктрин, следовали традициям трагического мистицизма с готическими и эсхатологическими мотивами. В 1907 году выходил даже специфический журнал «Идеальная жизнь», посвящённый ранним утопическим концепциям и псевдонаучным теориям, который, впрочем, не пользовался спросом и был закрыт после пятого выпуска.
Всё это, разумеется, не могло стать частью ни советской идеологии, ни советской литературы. Ожидания революционного времени выразил литератор-толстовец Иван Иванович Горбунов-Посадов в авторском сборнике «Освобождение человека. Поэма о двадцатом веке. Книга первая: Золото, железо, кровь или любовь?» (1918):
Нет белых, чёрных, жёлтых,
красных, —
Есть только брат, лишь брат один!
И там, где ад был битв ужасных,
Средь окровавленных руин
Поднялся новый мир, прекрасный!
Большевики-коммунисты, возглавившие Советскую Республику, прекрасно понимали необходимость слома старой культуры и замещения её новой. Для руководства процессом в сентябре 1918 года по инициативе Анатолия Васильевича Луначарского — народного комиссара просвещения — была созвана Первая Всероссийская конференция пролетарских культурно-просветительных организаций (Пролеткультов), участники которой выработали принципы взаимодействия и определили общие черты политики по развитию советского искусства. Одной из центральных проблем конференции стал вопрос допущения к творчеству в интересах коммунистической республики представителей «других групп общества», прежде всего — интеллигенции. Сам Луначарский считал, что та уже играет значительную роль в «рождении пролетарского искусства», но некоторые из участников конференции полагали, что доверять интеллигенции нельзя, поскольку она зачастую действует предательски. В итоге договорились, что следует привлекать к работе «революционно-социалистическую» интеллигенцию. Не поддержали участники и предложение отвергнуть всю дореволюционную культуру как «старый хлам».
В конференции принял активное участие революционер Александр Александрович Богданов (Малиновский) — автор утопического романа «Красная звезда» (1908) и дополняющей его повести «Инженер Мэнни» (1913) о лучшем обществе, построенном гуманоидными марсианами. Кстати, в том же 1918 году его роман переиздали трижды, а повесть дважды, задавая таким образом жанровый стандарт советской фантастике.
Богданов выступил с программным докладом «Наука и пролетариат», где вчерне набросал контуры «пролетарской» науки, которая должна появиться в противовес «буржуазной», оторванной от «её действительной основы — общественного труда». Кроме того, говорил он, проблемой старой науки стала высокая специализация, из-за которой исчезло «живое общение» между отраслями познания. Богданов предлагал вернуть науке «социально-трудовую» основу, обобщить «единство научного языка», методы разных областей практики: «...воплощением явится всеобщая организационная наука, необходимая пролетариату как организатору в будущем всей жизни человечества, всех её сторон».
Участники конференции поддержали Богданова лишь отчасти: кое-кто предлагал вообще отказаться от знаний и технологий, накопленных «буржуазной» наукой, поскольку они служат интересам враждебных классов. Однако в сплаве с культурой, — считали они, — новые формы познания приобретут и иное качество: «Пролетарская культура вдохновит нас для дальнейшей борьбы, при помощи которой мы завоюем господство, и тогда перед нами откроется другое поле борьбы, — не оружием, не бомбами и пушками, а своим умом».
Участвовавший в полемике делегат от петроградского творческого кооператива «Вперёд» Б. А. Донченко раскритиковал инструменталистский подход Богданова к науке. Он высказал мнение, что после всемирной победы пролетариата и уничтожения классового деления культура станет общечеловеческой, что определит и «воззрение» на науку, которая в свою очередь будет состоять из трёх элементов: «утилитарного», организующего жизнь; «идеологического», формирующего мировоззрение; «облагораживающего», который поднимает общество на высшую ступень культуры. При этом главной задачей науки станет формирование «нового человека», отказавшегося от буржуазной культуры, с выработкой «новых психологических привычек». Богданов согласился с этой точкой зрения, уточнив, что «новый человек» должен быть «коллективистом», поскольку любая личность — продукт общества и напрямую зависит от его опыта, средств и методов. «Но коллектив, — говорил писатель-революционер, — сам великая сила, побеждающая стихию: кто сознаёт связь с ним, тот не чувствует уже... бессилия... Подумайте, насколько расширится базис научного развития, когда наука станет достоянием не тысяч учёных специалистов, а миллионов людей труда и разностороннего опыта. Тогда скорость её развития превзойдёт всё, что мы теперь в силах вообразить».
Сегодня представления и предложения участников конференции по организации «пролетарской» науки в сплаве с культурой выглядят утопическими, но хорошо заметны их энтузиазм и убеждённость при проектировании будущего, которое, как они верили, принадлежит Советской Республике.
Новый человек
На конференции выступил также Фёдор Иванович Калинин — выходец из рабочих, революционер, соратник Богданова и литературный критик. В докладе «Психология индустриального пролетариата» он тоже попытался развить концепцию «нового человека»: «Приёмы рабочих в предприятии приспособляются к машинам, происходит машинизирование, неумолимое исполнение предначертанной логики действующих механизмов». Калинин признавал, что индустрия, которая подразумевает уподобление людей машинам, может произвести «гнетущее впечатление» на «идеалистически настроенных людей». Однако «новый человек» будет воспринимать её как подготовительный переход к социализму, который предполагает «высшую форму дисциплины и организованности».
Докладчик ссылался на работы революционера, профсоюзного деятеля и литератора Алексея Капитоновича Гастева, сборник которого под названием «Поэзия рабочего удара» (1918) выпустил петроградский Пролеткульт. Редакционное предисловие к сборнику можно считать манифестом: «Великий момент, полный энтузиазма и творчества, переживаем мы. Старые идолы, тяготевшие над миром, рушатся и низвергаются в бездну. Старые истины, управлявшие умом и волей подъярёмного человечества, теряют свой смысл и значение. Новая жизнь идёт... Светлая, радостная, яркая».
Хотя излагаемые намерения кажутся благими, Гастев довольно своеобразно представлял себе устройство более совершенного общества. Он полагал, что его следует конструировать как механизм, в котором конкретному человеку отведено место винтика, — тогда люди смогут перенять мощь, ритм и точность машин, что необходимо для великих свершений по преобразованию планеты. Ещё в феврале 1916 года он, будучи в Нарымской ссылке, написал очерк «Экспресс. Сибирская фантазия», в котором мир будущего предстаёт сплошной «промышленной стройкой», где трудятся иностранные чернорабочие и каторжане. В более поздних рассказах и стихах Гастев утверждал мысль, что современных людей надо «инженерить», превращая в своего рода биологические автоматы, которым вместо имён присваиваются буквенно-цифровые обозначения. Для выражения своих идей в поэзии он придумал тип предельно сжатой, «спрессованной» словесной конструкции в духе приказа или репортажа. Вот, например, как он представлял будни будущего мира в стихотворении «Ордер 01» из цикла «Пачка ордеров», изданного отдельной брошюрой в 1921 году:
Сорок тысяч в шеренгу.
Смирно: глаза на манометр — впаять.
Чугуно-полоса-взгляды.
Проверка линии — залп.
Выстрел вдоль линии.
Снарядополёт — десять миллиметров
от лбов.
Тридцать лбов слизано, — люди в брак.
Тысяча А — к востоку.
Колонна 10 — на запад.
Двадцать девять тысяч, — замри.
Воззрения Гастева встретили понимание не только внутри Пролеткульта, но и среди авангардистов, прежде всего — «конструктивистов» и «производственников».
Впрочем, нашёлся и оппонент «машинной» утопии — инженер-кораблестроитель и прозаик Евгений Иванович Замятин, вернувшийся из Англии в Россию в сентябре 1917 года и возлагавший большие надежды на революцию, которая, как ему казалось, действительно сделает родную страну передовым социалистическим государством. Он был большим поклонником Герберта Уэллса, исследовал его творчество и позднее написал несколько статей и книгу о нём. При этом Замятин провидчески утверждал, что будущее литературы связано с развитием именно жанра фантастики. К примеру, в статье «Новая русская проза» (1923) он сообщал: «Сама жизнь — сегодня перестала быть плоско-реальной: она проектируется не на прежние неподвижные, но на динамические координаты Эйнштейна, революции. В этой новой проекции — сдвинутыми, фантастическими, незнакомо-знакомыми являются самые привычные формулы и вещи. Отсюда — так логична в сегодняшней литературе тяга именно к фантастическому сюжету или к сплаву реальности и фантастики. <…> Вероятно, появится другая крайность: иные уйдут просто в бездумную сюжетную игру, в авантюрный роман... Но такой роман отвечает только одному цвету в спектре современности; чтобы отразить весь спектр — нужно в динамику авантюрного романа вложить тот или иной философский синтез. <…> Если искать какого-нибудь слова для определения той точки, в которой движется сейчас литература, я выбрал бы слово синтетизм: синтетического характера формальные эксперименты, синтетический образ в символике, синтезированный быт, синтез фантастики и быта, опыт художественно-философского синтеза».