Сделать жизнь лучше: главные тренды визуального искусства эпохи цифры
Как и с кем не отравиться цифровым визуальным шумом
Сегодня мы все чаще пытаемся понять, как описать визуальную среду, которая нас окружает. Мир стал цифровым и быстрым, изображения — бесконечными и одноразовыми. Иногда кажется, что визуальное искусство потеряло влияние и растворилось в потоках контента. Но если посмотреть внимательнее, видно обратное: и живопись, и архитектура, и дизайн меняются так, чтобы лучше соответствовать нашему опыту. В них появляются новые ориентиры — быть спокойнее, практичнее, ближе к человеку. Именно они формируют визуальные тренды нашего времени. В этом тексте мы разбираем, как можно называть и понимать эти изменения, а главное, посредством кого.
Живопись: как Рихтер, Кифер, Дойг и Хокни объясняют наш визуальный мир
Есть фраза, которую мы повторяем уже больше века: «Живопись умирает». Она звучала и в момент появления фотографии, и когда цифровые технологии сделали возможным создание бесконечного числа изображений без кисти и холста. Сегодня, когда наши глаза живут в экране больше, чем в реальности, кажется, что живопись окончательно превращается в анахронизм. Но если прислушаться к тому, что происходит в больших музеях, на главных ярмарках и аукционах, становится очевидным: именно живопись вновь оказалась в центре разговора о том, что такое изображение сегодня. И лучше всего это видно на примере художников, чья репутация и художественный язык сформировались не вчера. Они не бегут от новых медиа — они разговаривают с ними на равных.
Герхард Рихтер, пожалуй, самый важный художник, объясняющий современное недоверие к картинке. Его знаменитые размытые «фотокартины» — это не попытка имитировать фотографию, а наоборот: показать, насколько фотография сама стала симуляцией, утратой факта. Рихтер будто говорит: любое изображение всегда приближение, след памяти, а не доказательство. Когда он проводит ракелем по поверхности холста, размазывая четкое изображение в абстрактный цветовой шум, он выталкивает нас из зоны визуальной уверенности. В эпоху, где фото — доказательство всего, Рихтер напоминает: видеть — значит сомневаться. Это важно для поколения, живущего в потоке картинок, которым нельзя доверять без проверки. Если Рихтер подрывает уверенность в видимом, то Ансельм Кифер возвращает живописи способность быть носителем тяжелой памяти. В его картинах можно буквально почувствовать время — они сделаны из свинца, соломы, земли, материалов, которые невозможно загрузить в облако. Кифер работает с травмой европейской истории, с военными руинами, с памятью, которая оседает в материи. В мире, где все стремится к невесомости, его полотна сопротивляются этому: они слишком тяжелые, чтобы их пролистнуть. Он доказывает, что живопись может быть не глянцевой картинкой, а пространством, которое ты проживаешь телом. Это ответ на усталость от идеально чистых цифровых поверхностей. Противопоставим этому Питера Дойга — художника, который создал новый язык ностальгии. Его картины похожи на стилизованные воспоминания: что-то из сна, из кино, из детства, но с трещинкой нереальности. Дойг показывает, что живопись умеет ловить эмоцию мира, не его документальность. В его пейзажах есть медитация, туман, неопределенность — качества, которых нет в четких снимках высокого разрешения. Он пишет не то, что видит глаз, а то, что остается внутри после взгляда. Это объясняет, почему в эпоху алгоритмов мы снова соскучились по неясному, непроговоренному, по тайне внутри изображения.
Дэвид Хокни, напротив, с радостью принял цифровую реальность и встроил даже самые вырвиглазные цвета в свою палитру. Его iPad-рисунки, неоновые пейзажи, яркие интерьеры — это язык человека, который привык смотреть на мир через экран, но не хочет терять связь с реальностью. Хокни утверждает: технология не враг живописи, если художник остается телесным существом. Его большие холсты с дорогами и деревьями Йоркшира показывают, что живописность — это качество самой природы, а не цифровой обработки. И тем самым он напоминает: живопись может использовать язык цифрового, оставаясь пространством живого взгляда. Совсем другой поворот — искусство Джорджа Кондо, который превращает фигуру человека в поле психологического эксперимента. Его персонажи будто собраны из масок, глитчей, фрагментов комиксов и искаженных эмоций. Это уже не классический портрет, а отражение человека эпохи соцсетей: раздробленного, корректируемого, одновременно гиперболизированного и спрятанного за аватаром. Кондо показывает, что человеческое лицо сегодня больше не гарантия подлинности. Оно интерфейс. И живопись с тановится способом вскрыть тревогу за этим интерфейсом.
Марлен Дюма идет еще дальше: ее тела — текучие, тревожные, неудобные. Она возвращает искренность: эмоции, которые не помещаются в ироничный мем. В мире, где стыдно быть слишком эмоциональным, Дюма позволяет картине снова говорить о любви и страхе без кавычек. Ее живопись — противоядие от цинизма. Она напоминает: искусство не обязано быть умным и смешным. Оно может быть близким и уязвимым.
Все эти художники вместе формируют новую визуальную этику. Рихтер — о доверии к изображению. Кифер — о материальности и памяти. Дойг — о поэзии взгляда. Хокни — о цифровой радости, которая не отменяет природы. Кондо и Дюма — о тревоге за человеческое, спрятанное под масками. Все они по-разному отвечают на один и тот же вызов: если большая часть нашей жизни проходит на экранах, то где мы можем снова почувствовать настоящие эмоции, прикосновение и присутствие?