Гуманизм для Кесаря
Глава СПЧ и автор «Преображения гуманизма» Валерий Фадеев рассказал о гуманистических инициативах современного российского государства
Валерий Фадеев, будучи советником президента и председателем Совета при президенте по развитию гражданского общества и правам человека (СПЧ), работает на уникальном стыке между философской мыслью и административной практикой. Автор книги «Преображение гуманизма», он настаивает на христианских корнях человеческого достоинства, но при этом последовательно отстаивает идею сильного государства как единственного гаранта социальных прав и безопасности.
В интервью мы поставили амбициозную цель. С одной стороны, обсудить круг вопросов из актуальной повестки СПЧ, тем более что недавно прошло заседание под руководством Владимира Путина, на котором были подведены итоги работы Совета за год, выслушаны доклады и даны новые указания. С другой — затронуть некоторые аспекты гуманистической традиции и понять, насколько гуманизм, а именно забота о человеке и о его благе, сочетается с интересами современного российского государства.
Петр Скоробогатый: В публичной аннотации к вашему труду «Преображение гуманизма» отмечено: для человечества единственный выход — вернуться к гуманизму и спасти себя от вырождения.
Валерий Фадеев: Все-таки эта книга и фильм на ее основе не совсем про человечество, а скорее про европейскую цивилизацию, которая находится в очень трудном положении, в финале грандиозной многовековой эпохи, одним из стержней которой был гуманизм.
П. С.: Ну вот нам бы и хотелось сегодня приземлить большие философские рассуждения на российскую почву. Вы чиновник, советник президента, находитесь внутри жесткой вертикали власти. В то же время говорите о гуманизме и защищаете права человека. Как это сочетается в вашей работе? Или тут есть противоречие и поэтому постоянно приходится искать баланс?
В. Ф.: В ваших словах читаются мысли о противостоянии человека и государства. А государство выступает как Левиафан. Это очень простая модель, которая предполагает, что человек глуп и зол и требуется жесткое государство, чтобы умерить его инстинкты.
Гуманизм исходит из прямо противоположной идеи. Ну да, конечно, человек и зол, и глуп, но человек, извините, создан по подобию Божьему и концентрирует в себе все лучшее, что есть в нашем мире. Надо из этого исходить, а не из того, что он зол.
Если следовать концепции государства как Левиафана, правильно загнать всех в концлагеря. Качество концлагерей может быть разным. Например, во всех утопиях — Кампанеллы, Томаса Мора, Фрэнсиса Бэкона — это были очень комфортные, но все равно концлагеря. Это искажение гуманизма, которое появилось уже в шестнадцатом веке.
П. С.: Вы говорите о человеке, который зол. Мы же, скорее, имеем в виду государство, которое часто воспринимается как зло априори. Априори аппарат насилия, который будто бы не создан для гуманизма.
В. Ф.: Да зло ли государство? Если государство — это сплошное зло, то откуда великие достижения цивилизации — научные, культурные, общественные? Другое дело, что государство может быть жестким, это разные вещи. Родители бывают иногда жесткими со своими детьми. Это не означает, что они их ненавидят.
П. С.: Есть теория поколений прав, согласно которой первое поколение касается гражданских и политических свобод и, скорее, требует урезания жесткости государства. А второе поколение прав объединяет социально-экономические и культурные права и, скорее, требует сильного государства. В современном российском государстве мы можем говорить о балансе между этими двумя поколениями?
В. Ф.: Вы же сами все объяснили. Первое поколение — это восемнадцатый век, когда созрела идея более или менее автономного человека. Это гуманистическая идея. В отличие, кстати, от утопий Томаса Мора и Кампанеллы, в ней есть сила, мощность. Идея свободы прав привела к созданию американского государства и к Великой Французской революции. Это не означало, что государство должно стать слабым. Это была идея, что реализация прав и свобод приведет к более сильным, эффективным, действенным конструкциям. Возможно, это тоже была утопия, но никто никогда не говорил о слабости государства. Я вам напомню, что после Великой Французской революции довольно скоро к власти пришел Наполеон, и говорить о слабом государстве было бы неправильно. После Великой Русской революции… ну, это другая песня, государство очень недолго было слабым. Политические права не предполагают слабости государства.
Второе поколение прав, социальные права, предполагают еще более сильное, еще более организованное, еще более продуктивное государство, которое в состоянии решать сложные социальные задачи. И это не только деньги, не только равенство, это и образование, и здравоохранение, и миграция. И если в прошлые века главной задачей государства было вести войны, и эта задача, кстати, в современном государстве никуда не делась, то в девятнадцатом и особенно в двадцатом веке добавилась необходимость решения еще многих задач.
Что дальше? Я вспоминаю выдающийся материал, еще в журнале «Эксперт», о современном государстве, где, кажется, Владимир Николаевич Плигин высказал соображение: все идет к тому, что западное государство вынуждено будет оставить за собой только одну функцию — безопасности. Европейские лидеры уже прямо говорят, что не в состоянии исполнять социальную функцию. А что касается функции стратегического планирования, то, кажется, она давно исчезла в Европе. По крайней мере, с момента создания Евросоюза.
П. С.: И все же СПЧ до вашего прихода, скорее, занимался первым поколением прав, будучи при этом, правда, весьма политизированным органом. Вы же сфокусировались на работе с социально-экономическими правами второго поколения на фоне того, как государство становится все сильнее и сильнее. Это же не совпадение.
В. Ф.: Во многом это вопрос мировоззрения. Вот встреча СПЧ с президентом. Читаю большой текст в «Коммерсанте», ну, Колесников написал, естественно. В контексте этой встречи он вспоминает двух женщин, драматурга и режиссера, которые поставили спектакль, признанный судом экстремистским, были осуждены судом и находятся в тюрьме. Я сейчас не обсуждаю решение суда, но понятно, что многим российским интеллигентам такое решение суда не понравилось.
А я вот докладывал президенту о том, что по крайней мере два миллиона человек в России трудятся не в соответствии с Трудовым кодексом, а по так называемым гражданско-правовым договорам. Такой договор предполагает любые отношения между работником и работодателем. Например, штрафы, которые Трудовым кодексом запрещены. Туда можно и телесные наказания вписать. А большая часть этих работников даже не видит договор, который они подписывают. Это такой Чарльз Диккенс, понимаете? У нас штрафы были ограничены в России в 1886 году. А сегодня штрафы никак не ограничены. Речь идет о правах нескольких миллионов людей. Кого-то должна интересовать судьба и условия работы этих миллионов людей?
Роберт Устян: Почему вы видите некую дилемму между защитой прав миллионов людей и двух осужденных представителей интеллигенции?
В. Ф.: Потому что интеллигентская традиция, советская и российская, еще с девятнадцатого века заключалась в том, что отдельные представители интеллигенции важны. А как живут миллионы, в общем, обездоленных людей, это не так важно. Это плохая традиция.
П. С.: В идеале должен быть баланс.
В. Ф.: Наш совет старается этот баланс выдерживать. Просто надо отдавать себе отчет, что мы ведем тяжелую войну с целым Западом. В условиях войны все-таки надо отдавать приоритет иным задачам, а не задачам по защите тех творческих интеллигентов, которые, по большому счету, выступают против российского государства. Хотя, конечно, с точки зрения прав и свобод они имеют на это право. Но им все-таки нужно помнить о том, что мы воюем, о том, что гибнут люди, о том, что солдаты и офицеры проливают кровь на фронте.
Миллионы людей, мы знаем результаты опросов общественного мнения, не согласны с такой политикой. Многим не нравится Путин, хотя его поддержка процентов восемьдесят. Но можно просто помолчать, хотя бы просто помолчать, пока идет война?
Рефлекс свободы
Р. У.: 11 июля 2023 года, форум «Дигория». Ваша цитата: «Есть позиция, что русский — это раб. Это ложь. Русский человек хочет быть свободным, потому что он всегда был свободным. Человек с рабским менталитетом не может освоить пространство от Урала до Тихого океана. Только помешанный на воле человек способен на такое». С вами заочно вступает в дискуссию наш ученый Иван Петрович Павлов. В 1917 году он написал труд «Рефлекс свободы», в котором говорит, что стремление человека к свободе есть один из важнейших прирожденных рефлексов. Но добавляет, что помимо рефлекса свободы может возникнуть и рефлекс рабской покорности. И завершает свой труд словами: «Как часто и многообразно эффект рабства проявляется на русской почве, и как полезно сознавать это».
На ваш взгляд, сегодня государство скорее потворствует свободе русского человека или считает его маленьким ребенком, которому нужна нянька, и боится всяческого проявления свободы русского человека?
В. Ф.: В октябре 1905 года, когда был выпущен императорский манифест о свободах, Иван Павлов сказал: несмотря на этот манифест, «слизь» должна быть уничтожена. Слизью он называл монархию. Он был в рядах революционной русской интеллигенции. Когда монархия, «слизь», была уничтожена, в 1918 году, читая лекцию, он сказал, что русский народ сошел с ума. И уже не вспоминал про свободу. Он великий физиолог и ученый, но сильно колебался.