Коллекция. Караван историйЗнаменитости
Сергей Бурунов: «Сейчас мне стало легче — и в отношениях с миром, и с женщинами»
«Мне хотелось любви, и я любил, и открывался, но затем снова было очень больно. И, как сказал один мой друг летчик, жизнь понаставила фильтров. То есть да, теперь у меня страхи. Страх любви в том числе, который не пропускает чувства», — рассказывал актер.
Сергей, слава пришла к вам в 30 лет, когда в 2008 году вы впервые снялись в «Большой разнице». А до этого занимались дубляжом, вашим голосом говорят Джонни Депп, Брэд Питт, Джим Керри, Брэдли Купер, Адам Сэндлер, Ченнинг Татум, Мэтт Дэймон. И главное, уже много лет вы являетесь голосом Ди Каприо. Скажите, как попадают в артисты дубляжа?
— Я окончил Щукинское училище в 25 лет. И обнаружил, что никому не нужен. Обычно ведь художественный руководитель курса договаривается с руководителями театров, чтобы устроить своим студентам просмотры. У нас ничего этого не было. Наш руководитель Марина Александровна Пантелеева начиная с 3-го курса у нас почти не появлялась — болела. Нами занимались другие педагоги. Мы играли спектакли, веселились. Съездили на фестиваль в Ярославль, а в апреле — в Брно. Как раз в апреле «Щепка», ГИТИС, МХАТ и ВГИК уже показались, и всех, кого могли, в театры набрали. Мы, конечно, тоже делали попытки показываться, но нигде не были нужны. Зато весело проводили время: пели, танцевали, гуляли. Один раз после какой-то вечеринки меня разбудил отец, сорвав с меня одеяло. Я его даже не узнал, надо мной склонилось лицо Люцифера. Он сказал: «Мне все равно где, хоть котенком у Куклачева, но иди работать». Он был прав: дело к зиме двигалось, а я не пришей ни к чему кувшинчик. Однажды где-то на «Маяковской» я употреблял напиток с товарищем и меня увидела Марина Владимировна Бакина, преподавательница в театральной студии. Она спросила:
— А что ты, дитя, делаешь?
— Ничего.
— Ну-ка, завтра в десять утра на «Белорусскую», в студию.
На следующий день она посадила меня к микрофону рядом с собой, дала текст. Это был закадровый перевод, не дубляж, то есть у тебя идет картинка, звук, и ты должен с листа читать текст по тайм-коду и уложиться. Если ошибаешься, то стоп запись, перематываем... Или стоп, если страничка зашуршала. Мне стали деньги платить, смешные какие-то, но деньги...
Одновременно я штурмовал Театр сатиры, поскольку там щукинцев было много. Показался, но ответа не было. И я целый месяц ходил к Ширвиндту, а он месяц меня спрашивал:
— Кто ты такой?
А я отвечал одно и то же:
— Я Сергей Бурунов, я вам показывался, хочу работать в вашем театре, жить без него не могу.
— Куда мне тебя брать? Разве что на детские утренники.
Я не возражал. А директора устроило, что у меня военный билет и не нужна общага, потому что я москвич. Вопрос был решен. Дома сказал, что в Театре сатиры работаю, и родители от меня отстали. Несколько лет я то по заднику ходил с гитарой — в программке такие, как я, были обозначены «гуляющие в парке». То играл девочку в «Малыше и Карлсоне». Клеил сам себе уши, веснушки рисовал. Причем в 11:30 я это все приклеивал, а в 12:20 был свободен. Но потом артисты подсуетились — отдали мне главную роль в детском утреннике «Бочка меда, или Волшебницы тоже ошибаются» в постановке Спартака Васильевича Мишулина, где почему-то все танцевали брейк-данс. Партнершей моей была Света Антонова, Дочка-Колючка, мы с ней прошли многое. Мало того что это драматический спектакль, текста вагон, но там же еще были и танцевальные, и вокальные номера с оркестром, и бокс какой-то. Однажды у меня слетел парик, когда я головой мотнул, и дети все закричали: «Ха-ха-ха, лысый, сходи пописай». Я ад там пережил. Моей отдушиной были закадровые переводы, а потом уж и дубляж. Дубляж — это ведь отдельная история. Если закадр — это все-таки больше дикторская работа, там эмоциональности надо совсем чуть-чуть, главное, чтобы был понятен видеоряд, то в дубляже надо работать на двести процентов. Вот все, что ты видишь, что артист делает на экране — сопит, пукает, пускает слюни, кричит, плачет, радуется, — это все надо выдать в синхрон. Картину «Как отделаться от парня за 10 дней» с Мэттью Макконахи мы действительно писали десять дней. Это была битва! А в 2005 году в меня поверила легендарная Ярослава Георгиевна Турылева. Ее дубляж признан эталонным по кастингу и по озвучанию и в Голливуде, и в Европе. Сначала я у нее озвучивал какие-то эпизодики, а потом она позвонила и сказала: «Вышел новый фильм Скорсезе «Авиатор». Есть у меня подозрение, что это твоя роль...» Мне потом выписали за нее какую-то фантастическую зарплату — 800 долларов. Казалось, я самый богатый человек в мире, даже в руки боялся такие деньги брать.
— Неужели не хотелось самому быть номером один, сниматься, а не озвучивать?
— Я так влюбился в дубляж, так втянулся, что мне хотелось достичь уровня Владимира Кенигсона с Луи де Фюнесом. Ему де Фюнес написал благодарственное письмо: «Я не бедный человек, но вы обогатили меня». И еще там говорилось, что озвучены персонажи на русском лучше, чем он их сыграл на французском. И я думал: «Вот как, как этого добиться?!» Насчет же того, чтобы быть номером один... Конечно, у меня где-то этот червяк сидел и точил: «Ну что, так всю жизнь и просидишь в дубляже?» Но знаете, у меня была очень низкая самооценка. Мне бабушка говорила: «Учись на тройки». А мама... Не дай бог мне в жизни что-то поменять — все, начинались сердечные капли и поиск поддержки у отца: «Саша, Саша, ты слышал, что он хочет? Не дай бог!»
— Если так, то как же вас вообще в театральный отпустили? Ваши родители не из артистической среды, им ваш выбор должен был казаться экзотическим...
— Мама много лет работала на «Полянке», в Детской городской клинической больнице в хирургии. Детей привозили из-под поездов, они падали с балконов, из лифтов. Страшное отделение... А отец по специальности электрик, метростроевец, одно время служил в военизированном горноспасательном отряде, который извлекает людей из-под завалов после землетрясений, ездил в Спитак и Ленинакан в восьмидесятые. Мне они говорили: «Куда ты с твоим лицом в артисты? Сначала нормальную профессию получи, а потом будешь ногами дрыгать». Отец поддерживал совсем другое мое увлечение — самолетами. Сколько же моделей я в детстве склеил! Они до сих пор где-то на чердаке у отца. Опасно туда подниматься, потому что Александр Анатольевич за век собрал все, что не нужно. Ступишь ногой — а оно как рухнет вниз!
А когда-то в этом доме жили мои дедушка и бабушка и я проводил у них много времени. Рядом там Домодедово. Лето, ты лежишь на голубятне и смотришь, как самолеты хвост в хвост идут друг за другом на посадку. Я был одержим мечтой стать летчиком. Военным летчиком. Собрался поступать в Качинское высшее военное училище в Волгограде. Знакомые родителей крутили у виска и говорили: «Мальчик идиот, нужно проверить. Все едут в Москву, а он из Москвы». Но я был непоколебим, потому что видел в Кубинке «кобру» Пугачева и сказал: следующим буду я. «Кобра» — это динамическое торможение, фигура высшего пилотажа, которую исполнил летчик-испытатель Виктор Пугачев. В мечтах я видел себя в воздухе, а после приземления все мне аплодировали... Но не тут-то было. В Уставе Вооруженных сил Российской Федерации написано, что солдат, он же курсант, должен стойко и мужественно переносить тяготы и лишения военной службы. И они начались с первого же моего шага на территорию Качинского высшего военного авиационного училища. В первый же день мне объяснили, как нужно Родину любить.
— Дедовщина?
— Не без этого. И надо было ходить в караул, в наряды, мыть полы, туалеты, на кухне — огромные грязные баки за всем училищем. Приходишь оттуда весь в жиру, мокрый насквозь. До полетов я так и не дошел, управлял самолетом только на тренажерах. К третьему курсу, когда должны были начаться полеты, увлекся творческой самодеятельностью, а конкретнее — КВН. И написал рапорт. Для родителей это был удар. Мама упала в обморок, отец потерял голос. Опущу сложные придаточные, которыми он со мной общался, когда прилетел ко мне в Волгоград. Но я помню, как у него выступал пот под носом крупными каплями, он хрипел и просил забрать рапорт. Однако было поздно — комиссия уже решила: кругом, шагом марш. В Москву мы с папой еле долетели, потому что он пребывал в кататоническом ступоре и молчал. Была еще надежда не потерять два года авиационной специальности — я подал документы в Академию гражданской авиации на бортинженера. Меня взяли на заочный. Но когда я на занятии увидел в разрезе двигатель Ил-86, который нужно было начертить на огромном ватмане размером со стол, понял, что с авиацией все-таки придется прощаться... Очень быстро дома мне объяснили: «Ты сидишь у нас на шее». Вот такая была поддержечка... Зачем вы меня тогда рожали, если не можете прокормить? Да, идет поиск, становление, не надо в этот момент попрекать куском хлеба. Отец начал какую-то работу мне искать, я тоже искал. Нашел в газете объявление: через месяц ты станешь топ-менеджером крутой фирмы. Матери я сказал, она заорала, как подраненный зверь: «Ты идиот!» Но я надел свой костюм со школьного выпускного, белоснежную рубашку и отправился на «Калужскую» к семи утра делать бизнес. Выдали мне две сумки утюгов, сковородок, ножей и еще какой-то фигни. Девочку в сопровождение приставили. И приказали ехать в Алтуфьево, впаривать товар. Не знаю, каким чудом, но один день я выдержал, приполз домой и просто упал, у меня ботинки и брюки были в пыли до колена. Мать поговорила с отцом: «Ты видишь, он идиот. Надо что-то делать». Тот позвонил армейскому сослуживцу дяде Боре, который возглавлял управление строительства объектов культурно-бытового назначения. Тогда они строили Московский зоопарк. Меня взяли на место инженера по кормокухням. Я приезжал на работу, сидел в кабинете, звонил товарищам, договаривался, что вечером встретимся, бухнем на «Баррикадной», потом рабочий день кончался, и я уходил. Зарплату мне платили исправно, но стало мне тошно там. Да и претензии пошли по кормокухням, с ними что-то было не так, и из-за этого померли два верблюда, и лошади, как я понимаю, были на подходе.