Коллекция. Караван историйЗнаменитости
Сергей Бугаев. Африка советского рока
Концерты "Поп-механики" представляли собой большие выставки: картины висели и в холле рок-клуба, и в Ленинградском дворце молодежи. Как-то начали снимать их после выставки, и Тимур Новиков обрадованно закричал: "Сергей, это успех! Пять картин украли!"
-Родители сохранили записку, где моей рукой выведено: «Мама, я взял в шкафу тридцать рублей и уехал в Ленинград». Это был 1980 год, мне исполнилось четырнадцать. Конечно, я не знал, что в красивейшем городе на Неве, который так манил, придется буквально выживать. Я был полон надежд, хотел познакомиться с ребятами, занимавшимися подпольной музыкой, и с головой окунуться в эту культуру.
Первым препятствием между мной и городом мечты стала прописка. Ее отсутствие превращало жизнь в увлекательную шпионскую игру. Тех, кто жил без прописки, ловили милиция и КГБ. Иногда для этого проверяли документы, а когда появился рок-клуб, где как раз контролировали таких вот неподконтрольных, народ шерстили еще жестче. Когда я возник в рок-клубе, за мной стали внимательно наблюдать. Потому что на Рубиншейна, 13 появлялись какие-то дипломаты, иностранцы, а это уже подведомственная КГБ территория. Ведь в это время уже зарождалась «оранжевая революция».
Жил я тогда по друзьям, а то и в экзотических местах. Например одно время ночевал по кочегаркам, потому что была у меня целая группа товарищей (еще до Цоя), которые там работали. Для творческого человека того времени — поэта, писателя, музыканта — это было нормальным. Сутки через трое — удачный график, это давало больше свободного времени, хотя зарплату платили невысокую.
Как мы выживали тогда? Было непросто. Но взаимопомощь среди советских людей — штука удивительная. Периодически я с кем-нибудь снимал комнату, но чаще ночевал в котельных. На самом деле это были приятные, теплые и уютные места. Особенно прекрасные газовые котельные были в центре города, я до сих пор их вспоминаю.
Одна чистая, большая и хорошая кочегарка была при кожно-венерологическом диспансере. И мне иногда нужно было утром проходить мимо мусорных баков с кровяными тампонами, бинтами и ватой. Можете представить мои ощущения!
Какое-то время я жил на Софьи Перовской у Бори Гребенщикова, потом у Севы Гаккеля — виолончелиста «Аквариума» и у бас-гитариста «Аквариума» Саши Титова. И так далее — длинный список. Родители у всех были очень хорошими, а у Георгия Гурьянова, барабанщика «Кино», — так просто святыми. Точек для репетиций ни у кого не было, музыкальных инструментов тоже, и родители Гурьянова создавали все условия, чтобы группа могла играть прямо у них дома.
Спасибо Маргарите Викентьевне, которая уезжала на всю неделю на дачу, а квартира оставалась в нашем распоряжении. Приезжала на один день, привозила банки с вареньем, фрукты и овощи, дико радовалась всем ребятам: «Ой, Витенька дорогой, ой, Юрочка, здравствуй, ой, Сереженька, любимый ты мой...» — это было что-то невероятное, она относилась к нам как к своим родным детям. По большому счету, я другого отношения в семьях друзей и не припоминаю. Мама Антона Адасинского, который жил тогда на Съезжинской улице, тоже нас привечала. И мама Севы Гаккеля, и мама моего друга Евгения Смелкова... Я очень благодарен этим людям за то, что они с пониманием отнеслись к моей ситуации.
Решение задач с пропиской и проживанием отнимало много времени, но оно, в сущности, и являлось адаптацией к жизни. Когда ребенок уезжает от родителей, ему нужно пробиваться самому. Может, так оно и лучше, чем под опекой и контролем. Не считаю, что уехал рано, я многое узнал. И прежде чем оказался в кулинарном училище, прошел через ряд технических. Суровые были профессии: токарь к примеру. Но меня это не расстраивало, мне нравилось учиться. Почему в кулинарное? Холодный расчет. Нужно было питаться — это с одной стороны, а с другой — чище и уютнее, чем на заводе. Теперь мое училище называется Колледж кулинарного мастерства. А в военном билете у меня, кстати, написано: «Повар войскового питания в военное время».
— Вам много тепла дали родители друзей. А какие отношения у вас с родной семьей?
— Я очень люблю своих родителей. Они многое пережили. Мама мне в этом году в День Победы рассказала историю, которую я не знал раньше. Родом она из деревни в Ростовской области, что как раз стояла на оккупированной территории. У них в войну расквартировали десять немцев. Соседка крутила роман с офицером, и в какой-то момент бабушка не выдержала и сказала ей в глаза, что об этом думает. Та нажаловалась кавалеру, который тут же прибежал к бабушке в дом и начал размахивать оружием. Смотрит — а на лавках ребятишки маленькие сидят, шесть человек. Он что-то сказал по-немецки и приставил к виску пальцы — будто стреляет. А потом показал на детей. Бабушка поняла: мол, застрелил бы тебя, да киндеров много. Бабушка не растерялась, пошла в управу и нажаловалась главфашисту: «Ваш офицер хотел меня убить, а у меня шестеро». Смелой она была.
Мама моя, Анна Павловна Щербакова, всю жизнь работала поваром в Новороссийске, а папа, Анатолий Иванович Бугаев, работал маляром, но не простым маляром — таких сейчас называют дизайнерами интерьера. Я много времени в детстве проводил с отцом, а так как у меня был еще и брат Валера старше на десять лет, я и музыку «запрещенную» слушал, и хипповал, и ездил автостопом. Новороссийск — город портовый, моряки привозили кто пластинки, кто жвачку, джинсы. То, чего в СССР не хватало и превращало предметы народного спроса в идеологическое оружие.
Еще я много времени проводил с тетей Ирой, у нее с дядей Женей не было детей, на выходные им отдавали меня. Я обожал эти дни, так как тетя Ира работала библиотекарем и часто рекомендовала и давала мне читать книги. Я нередко бывал у нее на работе и на маленьком винограднике. Тетя Ира здорово помогала маме, у которой были еще мои брат и сестра — Валерий и Наташа.
Кстати, меня могло бы и не быть — мама хотела сделать аборт. На тот момент они с папой жили в какой-то съемной сараюшке, на руках двое детей, а тут еще один. Папа ее отговорил, и я появился. Ну а дальше все прелести жизни в СССР. Например у меня было подпольное крещение. Мне брат потом рассказывал: некоторые попы, которые втихую крестили людей, тут же сообщали об этом в КГБ. Другие, более честные, никуда не сообщали. Нам повезло: всех троих детей благополучно покрестили и на работе у родителей никто об этом не узнал, никто их не унижал. Так что с детства я и мои брат с сестрой были привязаны к защитной системе под названием христианство. Можно сказать, я подпольщик с детства.
А подростком я попал в круг людей, занимавшихся нелегальной музыкой и нелегальным искусством. Однажды поехал с мамой в турпоездку по линии профсоюза. Это был Крым, и добирались мы туда автобусом. Группа состояла из женщин-поварих, но был один мужчина-повар, к которому приезжал друг из Ленинграда. Это был музыкант Евгений Смелков, впоследствии игравший в «Странных играх». В 1976 году мне было десять, и лет до двенадцати мы переписывались с моим ленинградским товарищем. Иногда летом он приезжал в Новороссийск. А в тринадцать я на зимних каникулах поехал в город на Неве и буквально им заболел.
— Как вы встретились с Курехиным? Какое впечатление он произвел?
— Это и было во время моего визита в Ленинград на школьных каникулах. При ДК имени Ленсовета существовал клуб свободного джаза — музыки сложной для восприятия. В клубе выступал знаменитый тогда Владимир Чекасин, примерно в середине выступления он делал маневр: музыканты уходят со сцены, а зрители на нее приходят. То есть любой из зала может подняться и сыграть. Я был моложе, чем все подпольщики, бородатые мужики, но тем не менее выполз и стал стучать на барабанах. Опыт-то у меня был, я играл в школьном ансамбле. Рядом оказался и Курехин, после окончания концерта Сергей подошел ко мне, сообщил, что у него есть оркестр и он хотел бы пригласить меня в состав коллектива.
Я посмотрел на Сергея и сразу понял, что он какой-то «другой» человек, непохожий на остальных. И реакция у него другая, и улыбка другая, это как-то сразу проявилось, а потом и подтвердилось. Сережа стал близким для меня человеком на много лет. Сначала мы иногда играли вместе. Выступления тогда были микроскопическими: они проходили в квартирах, с чего, собственно, начинали Цой и Гребенщиков. Иногда появлялись смелые директора ДК, которые разрешали устраивать концерты. Но это было уже ближе к концу восьмидесятых, во времена рок-клуба. А до середины восьмидесятых были маленькие-маленькие концертишки, полная нелегальщина.
Еще мы организовывали выставки во время концертов в квартирах и клубах. Мы — это «Новые художники» во главе с Тимуром Новиковым, к которым я примкнул. Мы писали поверх отслуживших советских плакатов «Поп-механика» и расклеивали это прежде всего у себя в мастерской. Но в какой-то момент появился один француз. Он обратился ко всем нам, чтобы мы нарисовали плакаты «подпольной рок-музыки». Это был 1984 год, парень увез плакаты во Францию. Он дико полюбил Цоя, перевел все его песни на французский язык и даже их спел на родине в канун пятидесятилетия Виктора.