Коллекция. Караван историйЗнаменитости
Анна Тараторкина: «Я осознавала с рождения исключительность своего папы, но никогда не переводила это на себя»
«Помню, мы как-то снимались с Юрой Колокольниковым. Папа тогда приехал в Питер, где шли съемки, по делам «Золотой маски». И вот Юра мне рассказывает: «Еду я вчера на машине и вижу: над Невой по Троицкому мосту идет в черном плаще Тараторкин, и я ловлю себя на мысли: «Как красиво, какая гармония человека и города!» Они действительно были созвучны друг другу».
— Анна, вы представляете уже третье поколение творческих людей своей семьи. Ведь ваши дедушка и бабушка были писателями?
— Да, бабушка и дедушка с маминой стороны — Агния Кузнецова и Георгий Марков — были писателями. Дедушка был председателем правления Союза писателей СССР, членом ЦК КПСС, обладателем многих государственных наград, его романы стали классикой исторической сибириады.
Дедушка был таежником, тринадцатым ребенком в семье охотника-промысловика. Почти все, что он написал, посвящено его родным краям — Западной Сибири. Он очень любил рассказывать одну историю. Как-то раз в 60-е годы, когда он уже жил в Москве, был известным писателем и депутатом Верховного Совета, в очередной раз приехал в Томскую область. Его отец уже умер, но некоторые его друзья-охотники еще были живы. И вот один из них стал расспрашивать дедушку о житье-бытье в Москве. «Рыбалишь ли, охотишься ли?» — «Да нет, какая рыбалка и охота, нет времени». — «Ну ты смотри, Егорий, надолго-то в Москве не задерживайся, а то совсем одичаешь!» (Улыбается.)
Значительный пласт творчества бабушки, в частности ее книга «Моя мадонна», посвящен исследованию жизни Натальи Николаевны Гончаровой, супруги Пушкина. Каждый раз, когда бабушка бывала в Ленинграде, она непременно приходила на могилу Натальи Николаевны в Александро-Невской лавре с цветами.
Бабушка очень дружила с Ираклием Луарсабовичем Андрониковым — знаменитым пушкиноведом. Переписывалась с легендарным хранителем пушкинского Михайловского Семеном Степановичем Гейченко, который присылал ей в письмах шишки и веточки с аллеи Керн в Михайловском. Андроников и Гейченко безоговорочно поддержали бабушкино видение личности Натальи Гончаровой и много усилий приложили к тому, чтобы оправдать Наталью Николаевну во всей истории, связанной с последней дуэлью Пушкина. Они поднимали документы, изучали архивы, отыскивали потерянные письма. Удивительно, но так сложилось, что все это мне пригодилось, когда я играла Гончарову в спектакле Алексея Бородина «Последние дни» на сцене РАМТа. Я тогда тоже изучила огромное количество литературы, и мне стало очевидно, что те домыслы, которыми обросла ее личность, абсолютно беспочвенны и не имеют никакой подоплеки. Передо мной предстал образ человека, очень преданного Александру Сергеевичу и детям.
В связи с тем, что у бабушки с дедушкой была дача в Переделкине, мы с братом лето проводили там. Огромное количество воспоминаний связано с писателями советского периода.
Конечно, я уже не застала в живых многих легендарных переделкинцев — Пастернака, Чуковского. Моя мама, например, в детстве видела Бориса Пастернака, который, идя на пруд купаться, учтиво здоровался и раскланивался с играющими на улице детьми, задавая им удивлявший их вопрос: «Как ваше здоровье?» Но зато меня видели Каверин, Катаев, Евтушенко, Вознесенский, Рождественский. (Смеется.)
Мама рассказывала, что, когда я была маленькой и меня еще возили в коляске, при встрече Валентин Катаев говорил: «Ножками надо ходить, ножками».
Или такая история, например. У нас была домработница Манжела — загадочная личность родом с Западной Украины, говорившая по чуть-чуть на разных языках и успевшая много у кого поработать в Переделкине, в частности у Евгения Евтушенко. Она любила рассказывать историю, как Евтушенко, проснувшись утром, спрашивал ее, не видала ли она его машину, на которой он накануне вечером, будучи в подпитии, съехал в кювет. Слово «кювет» в ее полиглотной интерпретации звучало совсем иначе. Получалось так: «Женя, поищите вашу машину в Кувейте!» Или: «Я ему говорю: «Женя, ну что вы сели завтракать? Я еще собаку не покормила».
Центром притяжения был Дом творчества писателей. Помню, как мой брат Филипп и двоюродная сестра Ксения устраивали целые карнавалы на территории Дома творчества. Филипп облачался в костюм химзащиты, а Ксеня — в красное репетиционное платье (из театра «Современник») моей мамы, потом они брали мою детскую коляску, клали в нее мою куклу Соню в моих же ползунках и чепчике, и пугали прогуливавшихся писателей. Старшая двоюродная сестра Марина со своей компанией писательских детей и внуков каталась по городку писателей на изобретенном ими чуде техники — кровати с мотором.
Это был отдельный ушедший мир. Сейчас того Переделкина уже нет.
— У вас очень известная и знаковая фамилия. Как вам живется с ней?
— Я никогда не была зациклена на своей фамилии. Мне часто задавали этот вопрос, и каждый раз я внутренне удивлялась. Потому что, видимо, жила в таком внутреннем контексте своей семьи, в котором этого вопроса не существовало. Я осознавала с рождения исключительность и избранность своего папы, но никогда не переводила это на себя. Папа — это папа. Других таких нет. Это «штучный товар». Когда я шла с папой по улице и на него оглядывались, сворачивая головы, или толкали друг друга в бок, или подходили за автографом, меня распирало от гордости. Я вся светилась от счастья, потому что замечала, как люди преображались, когда его видели. И хотя логической цепочки еще не могла выстроить, все же понимала, что папа для них много значил. С этим пониманием я росла, но у меня даже и мысли не возникало проецировать это на себя.
Учась в школе, несмотря на моих папу, маму и замечательного брата, который до меня окончил школу и благодаря своим талантам и способностям был легендой в ее стенах, я никогда не считала, что это как-то развязывает мне руки и дает паразитировать на фамилии.
— В этом году исполнилось 80 лет со дня рождения вашего отца...
— Да... Я готовила вечер памяти папы в Центральном доме актера имени Яблочкиной, приуроченный к его 80-летию. Телеверсию покажет канал «Культура».
Еще снят замечательный фильм под названием «Очень красивый человек». Потому что, помимо внешней красоты, папа был человеком внутренней красоты — красоты поступков, целей, жизненного пути. И красота в таком смысле еще и про его отличность от других, уникальность.
Была подготовлена масштабная выставка в Доме актера. В Музее кино на ВДНХ летом открылась выставка, посвященная папе. А в конце сентября состоится вечер памяти в Музее театрального и музыкального искусства в Санкт-Петербурге.
Вообще папа и его родной город — это особая тема. Помню, мы как-то снимались с Юрой Колокольниковым. Папа тогда приехал в Питер, где шли съемки, по делам «Золотой маски». И вот Юра мне рассказывает: «Еду я вчера на машине и вижу: над Невой по Троицкому мосту идет в черном плаще Тараторкин, и я ловлю себя на мысли: «Как красиво, какая гармония человека и города!» Они действительно были созвучны друг другу.
— Анна, а когда вы решили прийти в профессию?
— Родители меня ограждали от нее, от ее изнанки, в доме никогда не велись околотеатральные разговоры и обсуждения репетиций или съемок.
В школе мне хорошо давались языки, я с удовольствием ими занималась. Еще мне всегда была интересна медицина, мой далекий сибирский предок по маминой линии был травником, врачевателем. Он был крепостным графа Строганова и смог исцелить его детей, которых до него никто вылечить не мог. И за это ему была дарована вольная. Кстати, моя бабушка описала эту историю в повести «Под бурями судьбы жестокой...». Возможно, через поколения что-то передалось маме, а от мамы — мне. И это «что-то» — интерес к медицине, какая-то интуиция, ощущение того, как нужно, которые помогают мне и с моими детьми, и с собой, и с близкими. Я ни в коем случае не занимаюсь самолечением, но какое-то неформулируемое знание, безусловно, во мне есть. Так что стремление к актерству у меня сформировалось только к окончанию школы.
— Ваша мама, которую все помнят по фильму «...А зори здесь тихие» и по ее многочисленным повестям и романам, в недавнем интервью говорила, что она обладает необыкновенной интуицией...
— Она очень тонко чувствует и меня, и моего брата Филиппа. Была такая история, которая напугала даже ее саму, не говоря уже о нас.
Мы с братом гоняли на велосипедах в Переделкине, сидели на заборах, в меру хулиганили, в общем, вели обычную детскую жизнь на каникулах. И вот однажды мама должна была уехать в Москву. Вдруг она остановилась и говорит: «Я тебя умоляю, давай ты сегодня не будешь кататься на велосипеде». Я удивилась, но кивнула. Она уехала. Я не выдержала и все-таки села на велосипед. И вдруг непонятно почему на ровном месте упала и сильно ударилась рукой. Та приобрела какие-то феерические размеры и несвойственный ей окрас. Мама потом рассказывала, что она звонит кому-то из телефона-автомата, мобильных еще не было, и ее куда-то приглашают. А она отвечает: «Нет, я сегодня не могу, мне же надо Аню везти в поликлинику». Говорит эту фразу, останавливается и добавляет: «Подожди, в какую поликлинику?» После этого она понимает, что надо ехать на дачу. Приезжает и спрашивает меня: «Как дела?» Я, пряча руку, отвечаю: «Все прекрасно!» Тут она видит ее и приходит в ужас... Оказалось, перелом всей руки, огромная трещина. И таких случаев, связанных с мамой, было много. Она склонна к мистике и верит в это. Может, потому и верит, что что-то в себе чувствует. Мне это совсем не передалось, я скорее реалист.