Владислав Сулимский: «Когда прохожу по старой Мариинке, чувствую над собой какое-то благословение»
Солист Мариинского театра
Владислав, как вы стали оперным певцом?
— Можно сказать, что случайно, ведь в детстве даже не пел в хоре... Я родился в белорусском городе Молодечно. В 7 лет родители отдали меня в музыкальную школу, но я почти сразу пропустил месяц занятий — попал в больницу с аппендицитом. А директор подумал, что прогулял. Поэтому, когда появился на уроке хора, при всех громко сказал мне: «Выйди вон!» Я очень обиделся и с тех пор не ходил ни на хор, ни на сольфеджио. А вот скрипка у меня пошла хорошо, и после 8-го класса я поступил в музыкальное училище — там же, в Молодечно.
Однако вскоре понял, что ежедневно заниматься на скрипке по 5—6 часов, особенно когда друзья гоняют в футбол, это не мое. К тому же на дворе были 90-е годы, казалось, что классическая музыка никому не нужна — вокруг все занимались «купи-продай». Вот и мы с бабушкой однажды поехали в Санкт-Петербург, чтобы торговать там белорусским сыром...
— В Мариинском театре тогда не побывали?
— Да я даже не слышал о таком!.. В общем, в какой-то момент не смог выучить наизусть концерт Паганини и получил на экзамене двойку. В шоковом состоянии иду по училищу, прикидываю, через сколько недель меня заберут в армию, и вдруг на моем пути возникает наш завуч — как потом оказалось, это был невероятный подарок судьбы. Она похлопала меня по плечу: «Ну не расстраивайся ты так. Лучше иди в актовый зал на прослушивание на вокальное отделение — туда всех берут, потому что в этом году недобор». Я же никогда не пел, но пошел.
Педагог сольного пения услышал пару моих распевок, и у него загорелись глаза. Он позвал коллег и сказал мне: «Давай еще раз». Я снова попел и услышал: «Мы тебя берем!» Вот так я вошел в актовый зал, чуть ли не плача, а вышел с улыбкой до ушей. Дома первым делом забросил скрипку в дальний угол, сказав: «Больше никогда не буду играть на этой балалайке». И слово свое сдержал.
— Как у вас пошли занятия вокалом?
— Очень успешно, притом что свое будущее представлял туманно. Да я оперу живьем впервые услышал лет в двадцать! Тогда уже поступил в минскую консерваторию и пошел в местный театр. Услышанное мне ужасно не понравилось, даже не помню, что это была за опера. Не досидел до конца и отправился гулять по Троицкому предместью...
В минской консерватории я надолго не задержался: чувствовал, что меня учат как-то не так, начались проблемы с голосом. И тут друг, который уже учился в Санкт-Петербургской консерватории на вокальном факультете, говорит: «Тебе надо показаться у нас на прослушивании — у меня тут классный педагог». Я приехал в Питер, и меня взяли, хотя на второй тур явился в очень странном виде: ладони в бинтах и голова перевязана!
Дело в том, что тогда я остановился у родственников, в Сосновом Бору — это 70 километров от Питера. Там каждый вечер гонял в футбол на асфальтированной площадке. И однажды так упал, что в кровь стесал себе руки и лицо. Когда такой перебинтованный объявил консерваторской комиссии, что буду петь Онегина, педагоги заулыбались. А когда начал, они покатились со смеха. И, не дослушав арию до конца, сказали: «Иди, у тебя все хорошо». И еще спасибо декану, который тогда уговорил педагогов по сольфеджио и гармонии поставить мне четверки, хотя я и на тройки эти предметы не знал.
— В консерватории как учились?
— Все, что касалось вокала, обожал. А вот общеобразовательные предметы считал ненужной тратой времени и не учил, накапливая «хвосты». Мне очень повезло, что к тому времени в Мариинском театре уже открылась Академия молодых оперных певцов, куда я и пошел учиться — параллельно с консерваторией. Вот там целиком занялся своим любимым делом. В консерватории мы целый семестр мусолили три-четыре произведения, а в академии выучивали за такое время десятки романсов и арий. Это так меня захватило, что учебу в консерватории я забросил. Впрочем, потом академию тоже не окончил. Ну да, учеба, дипломы — это не мое!