Виктория Лазич. За ширмой
Юрий Чурбанов пригласил меня в свою машину и заговорил о любовнике жены: "Скажи Буряце, чтобы уезжал за границу и не возвращался, иначе его арестуют. Ты подруга Гали, он откровенничает при тебе. Если понадобится, подпишешь показания против него". От отчаяния и безвыходности положения я расплакалась...
Брежнева пришла к нам в гости в надежде купить мамину старинную брошь — дочь генсека коллекционировала бриллиантовые украшения. Мама раритет продавать отказалась, зато мы с Галиной подружились на несколько лет... Но я по молодости даже не подозревала, в какую ловушку можно попасть, если станешь свидетельницей личных тайн первых лиц государства.
Тогда я устраивала концерты — сначала в ДК «Ленинские горы» при МГУ, потом в московском Доме архитектора, а в нашей квартире на Патриарших прудах было что-то вроде творческой гостиной: там собирались артисты, писатели, композиторы, шахматисты — кого только не было! О незабываемых встречах с этими талантливыми людьми и хочу рассказать.
Я вообще выросла в атмосфере светского салона. Папа Эдвард Георгиевич был голубых кровей и всегда жил по-барски. В доме во Львове стоял вечно накрытый стол, за которым чуть ли не каждый день сидели гости. Отец был известным в городе врачом. Женщины его боготворили, что довольно болезненно воспринимала моя мама Марина Захаровна. О том, что будущий муж будет безумно красив, ей во время войны сообщил сам Вольф Мессинг, который посетил прифронтовой госпиталь, где она работала в регистратуре.
— Ну чего так смотришь? Не такой уж я и страшный! — заметил он ее напряженный взгляд.
— А откуда вы знаете, о чем я думаю? — смутилась мама.
— Я все знаю. Например, что скоро ты выйдешь замуж за ослепительно красивого мужчину и родишь дочку.
Видимо, Мессинг ее тогда закодировал: если ухажеры были недостаточно эффектны, она делала вывод, что пока не встретила того самого. А отца узнала сразу, он полностью подходил под определение экстрасенса. Не предупредил Вольф маму только об одном — как это будет тяжело! Папе было приятно, что женщины перед ним преклоняются, и я с детства уяснила, что мужская красота — зло. В какой-то момент мама сказала: «Не могу больше на это смотреть», — взяла меня, двенадцатилетнюю, и уехала в Киев, где жила бабушка. На нервной почве у нее начались проблемы с позвоночником, поэтому папины родственники из Тбилиси, с которыми мы продолжали общаться, пригласили маму в гости и посоветовали пройти курс знаменитых серных ванн.
Мне же подошло время поступать. Я мечтала стать актрисой и сначала поехала в Москву во ВГИК, но именно в тот год набора не было. В коридоре встретила Бориса Бабочкина, и он сказал: «Обязательно приезжай в следующем году». Однако в грузинском университете как раз открыли экспериментальный факультет кинотеледраматургии, которым заведовал Резо Чхеидзе. В результате я поступила на курс к режиссеру Отару Иоселиани. Его лекции были настолько интересными, что мы не могли пробиться в аудиторию через толпу студентов. Иоселиани преподавал на русском. Параллельно я поступила на актерский факультет в Тбилисский театральный институт имени Шоты Руставели. Меня приглашали сниматься на «Грузию-фильм», но вместе с ролями обычно предлагали и ужин с завтраком... Тогда сделала вывод, что не смогу стать артисткой, ведь большинство режиссеров считают их своей собственностью.
Кроме того, я постоянно наблюдала великую грузинскую актрису Лейлу Абашидзе — с ней были близко знакомы наши тбилисские родственники, и с мамой она подружилась. Бурная личная жизнь этой женщины меня завораживала, но больше пугала. Лейла славилась невероятной красотой — один поклонник даже покончил с собой из-за неразделенной любви к ней. Супруг Абашидзе сказал на это: «Ну и что, пусть из-за моей жены хоть все повесятся!» Он был бразованным человеком, профессором, у них был общий сын... Однажды Лейла нагрянула к нам среди ночи: «Все, ухожу от мужа!» Оказалось, влюбилась в коллегу по сцене. Зная импульсивность подруги, мама старалась удержать ее от резких движений. Не помогло, Абашидзе поступила по-своему. А новый избранник так ревновал, что даже запрещал пользоваться косметикой, делать модные прически и уж тем более сниматься в кино. С ним тоже жизни не получилось. Мы потеряли связь с Лейлой, когда переехали в Ленинград.
Поскольку дворянские корни были не только у папы, но и у мамы, от дедушки ей досталось много уникальных фамильных драгоценностей. Часть из них продали, чтобы приобрести кооперативную квартиру. Маме предложили работу в финансовом отделе на Ленинградском телевидении. Меня же взяли актрисой пантомимы в местную филармонию, и я участвовала в спектаклях и ездила на гастроли по всему Союзу. Там я подружилась со многими артистами.
Однажды после сборного концерта в «Октябрьском» зале муж Эдиты Пьехи Александр Броневицкий пригласил артистов в гости. Я тоже поехала. Вошли в подъезд — на каждой ступеньке сидели девочки-фанатки и не пропускали нас в квартиру, целовали подол платья Эдиты. Она проходила сквозь строй обожания. Наконец прорвались, только сели за стол — начались звонки в дверь. Поклонницы требуют:
— Эдита, выйди к нам!
Илья Резник решил принять удар на себя:
— Девочки, имейте совесть, дайте певице отдохнуть!
— Замолчи, а то мы завтра к тебе придем! — пригрозили ему.
Резник реально испугался, и пришлось Пьехе опять к ним выйти. Я была удивлена, насколько радушно она относится и к гостям, и к этим девочкам. В домашней обстановке налет звездности с Эдиты слетел — по-моему, она даже смущалась, когда за накрытым столом собравшиеся поэты, композиторы и артисты говорили ей комплименты. Еще мне показалось, что Броневицкий относится к такому вниманию несколько ревниво, потому что Эдита постоянно переводила разговор на него: «Это все благодаря Саше!»
Поскольку я работала актрисой в филармонии, меня поставили на учет в актерском отделе «Ленфильма». В 1975 году в Ленинграде снимали советско-американскую сказку «Синяя птица» по пьесе Метерлинка. В проекте принимали участие звезды Голливуда — Элизабет Тейлор сыграла Колдунью и Мать, Ава Гарднер — Удовольствие, Джейн Фонда — Ночь. С нашей стороны были заняты Олег Попов, Георгий Вицин и Маргарита Терехова. Меня пригласили быть дублершей самой Элизабет Тейлор — увидели фото на киностудии и утвердили. Тейлор часто приходила на площадку подшофе, из-за чего режиссер Джордж Кьюкор очень сердился. Тогда старались отснять те сцены, где Элизабет видно издалека или со спины — на самом деле это я! В первый же день Тейлор отравилась, как утверждала, блинами с красной икрой (хотя ела-то их, опять же, с водкой), и с тех пор еду ей доставляли на самолете из Америки и Европы. В период съемок она закатила день рождения, куда пригласила актеров, и мы попали на этот «импортный» банкет.
Тейлор не ожидала, насколько красивым окажется Ленинград. «У вас шикарные дворцы!» — говорила она мне. На пальце у актрисы сверкал перстень с огромным камнем, однажды кто-то из группы предположил:
— Не может быть бриллиант — наверняка стекляшка!
Тут американский охранник Тейлор поворачивается и сообщает по-русски:
— Ошибаешься, — после чего опять делает вид, что не знает нашего языка.
Было странно видеть, что голливудским небожительницам ничто человеческое не чуждо... Ава Гарднер тоже часто прикладывалась к бутылочке с портвейном, и Маргарите Тереховой, когда у них были общие сцены, приходилось ждать, пока протрезвеют партнерши по площадке. Я поражалась, насколько скромнее ведет себя наша актриса по сравнению с голливудскими: те общались свысока, как бы сейчас сказали — звездили. Хотя на съемочной площадке ведь все были коллегами...
Элизабет Тейлор, Ава Гарднер и Джейн Фонда даже друг с другом почти не контактировали после съемок, не говоря уж о дистанции, которую держали с нашей группой. Впрочем, за тем, чтобы мы не слишком близко сходились с иностранцами, следили специальные люди. Однажды подошел переводчик и загадочно произнес: «Думайте, как будете отказываться». Я открыла рот, чтобы спросить, о чем это он, но тут ко мне обратился продюсер, друг Джорджа Кьюкора, и пригласил пообедать в ресторане. Под строгим взглядом стоявшего неподалеку человека в штатском говорю: «Я бы с радостью, но муж будет недоволен». За спиной огорченного ухажера гэбэшник поднял вверх большой палец: молодец, мол!
Актриса Людмила Петровна Ксенофонтова, снимавшаяся в картине, возмутилась:
— Как он смел?! Думал, любая наша женщина побежит с ним только потому, что иностранец?
На что ее пожилая коллега Гликерия Богданова-Чеснокова, она тоже участвовала в «Синей птице», усмехнулась:
— Не завидуйте!
Через какое-то время меня пригласили в Москву на должность инструктора политотдела — организовывать творческие встречи в ДК «Ленинские горы» при МГУ. Мама тоже устроилась на хорошую должность в крупном гостиничном комплексе. Не без помощи связей в артистических кругах мы узнали, что расселяют коммуналку на Патриарших прудах. Они тогда не стоили таких заоблачных денег, как теперь. Опять пошли в ход фамильные драгоценности — путем обмена питерской квартиры и доплаты мы приобрели прекрасную квартиру, которая и стала чем-то вроде салона для московской элиты.
В советскую эпоху нельзя было просто так выпустить на сцену артиста. Каждого утверждали в особом отделе Министерства культуры, и конечно, существовал черный список. В число запрещенных входили Жванецкий, Высоцкий, Вознесенский, Евтушенко, Мориц... Юлий Ким тоже в нем значился, хотя я устраивала вечер композитору Владимиру Дашкевичу, который исполнял песни на его стихи. Тот расстроился: «Как же я без Юлика?» Посадили поэта в зал. Володя за роялем поет, вдруг споткнулся, говорит «Ой, забыл слова, — и обращается к другу в зал: — Юлик, как дальше?» Все зрители смотрят на Кима, аплодируют, он встал... За кулисами подходит ко мне человек и предупреждает: «Если поднимется на сцену, дам занавес». Высунулась и знаками объясняю: нельзя! Ким все понял, с паузой оглядел зал, показал на горло и покачал головой: мол, болит, не могу говорить. Зато Дашкевичу удалось хотя бы привлечь внимание к автору.
В черном списке числился и Василий Аксенов, который часто бывал у нас в гостях. Когда я ему об этом рассказала, заметил: «В Союзе мне нет места». И вскоре эмигрировал, но очень скучал по родине. Вернувшись после перестройки, с гордостью показал российский паспорт: «Вот, получил!»
Уезжали тогда многие. В 1974 году я одной из первых узнала, что Мстислав Ростропович с Галиной Вишневской планируют «долгую командировку» за рубеж. Они потихоньку распродавали свое имущество, в том числе пристраивали собак.
«Ищу хозяина для ньюфаундленда королевских кровей», — сообщил мне Ростропович после творческого вечера. Оказалось, сама королева Елизавета подарила ему двух породистых псов, когда он был на гастролях в Англии. Я купила у музыканта одного из них. В паспорте было записано, что это собака Ростроповича.
Позже, когда перешла работать в Дом архитектора, там возникали свои политические проблемы. Однажды решила устроить вечер людей с уникальными способностями: пригласила Джуну Давиташвили, гипнолога Владимира Райкова, еще был человек, владеющий телекинезом (уже не помню имени). Утром перед концертом меня вызвали к начальству: «Хочешь, чтобы конная милиция охраняла твои вечера? В зале пятьсот мест, билеты распроданы, а нам звонят из ЦК и просят еще пятьдесят пригласительных. Куда мы их посадим?!» А отказать нельзя! В результате объявили сотрудникам ЦК, что концерт отменили, на самом же деле перенесли его на полтора часа (на случай проверки). Все это время экстрасенсы сидели в моем кабинете. Джуна долго на меня смотрела и вдруг говорит: «У тебя сильная энергетика, хочу написать твой портрет». Я была в восторге от предложения, пока не принялся отговаривать Райков: «Она непростой человек и явно несчастливый, при этом пропустит твой образ через себя. Еще неизвестно, какие силы ей помогают и чем это для тебя обернется в будущем».
Я испугалась и сказала Джуне, что позировать некогда. Она обиделась: «Неправда, ты меня боишься. А я твою красоту не украду». Думаю, Райков, конечно, понимал в ее намерениях больше, чем я. Правда, Галя Брежнева мне на это потом сказала: «Ну и дура, что отказалась». Она в мистику не верила.