Валентин Постников: "У Успенского получалось все, но в личной жизни провал следовал за провалом"
"Надо стучать во все двери", - говорил дядя Эдик. И стучал, развивая на этом поприще фантастическую активность. Он охватывал все детские журналы, телепередачи, радиоэфиры, летал по Москве на "Волге" со скоростью кометы, успевал предложить свое творчество решительно везде. Скандалил, если не публиковали или недостаточно оплачивали. Его невероятная энергия творила чудеса.
Семидесятые вспоминаю как время настоящего братства детских писателей. Все постоянно встречались, старались друг другу помогать, работой — прежде всего. Помню совместные отмечания Нового года. Дома у нас много кто бывал — Агния Барто, Виктор Драгунский, Николай Носов, автор книг про поросенка Фунтика Валерий Шульжик, Андрей Некрасов, написавший «Приключения капитана Врунгеля». Это был отдельный, казавшийся мне тогда добрым и немножко волшебным мир.
Астрид Линдгрен помню смутно — мне тогда было годика три. В памяти она осталась тетей, вкусно пахнущей конфетами, — коробочку заграничных сладостей писательница привезла мне в подарок. Естественно, тетя Линдгрен мне понравилась — мы сидели за столом и знаменитая мама Карлсона и Пеппи Длинныйчулок много шутила и смеялась.
А вот Джанни Родари запомнился гораздо лучше. Мне было пять, и конечно, я не мог знать, в какую передрягу в Советском Союзе попала мировая звезда детской литературы. Папа впоследствии рассказывал, как Родари наше правительство сначала официально пригласило, а потом почему-то забыло оплатить гостиницу. Автор «Приключений Чиполлино», которым зачитывались в десятках стран, в Москве оказался фактически на улице. Спал на диване в мастерской художника, который иллюстрировал очередную книгу писателя. Когда он пришел к нам в гости, с переводчиком естественно, сразу поинтересовался где кухня? Там Родари увидел вазу с фруктами, выудил оттуда яблоко и как ни в чем не бывало начал с ним разговаривать. Причем, к великому моему изумлению, яблоко ему явно отвечало — иначе зачем прислонять его к уху и кивать в ответ?!
— Мам, он что, с яблоком разговаривает? — спросил я.
Переводчица перевела писателю вопрос — ясно же, ради кого спектакль! — и Родари ответил:
— Валя, я единственный в мире человек, который понимает язык фруктов и овощей. Знаешь мою сказку про Чиполлино? Я ее не придумывал. Это овощи сами рассказали мне свою историю прямо в Риме на центральном рынке.
Я рот открыл. Настоящий сказочник — и дома, и во время публичных выступлений, и за печатной машинкой...
Эдуард Успенский тоже был воплощением какого-то сверхчеловека — нереально энергичный. «Привет, Посиков без волосиков!» — обычно приветствовал он, по-детски коверкая мою фамилию. Или это могло звучать так: «Привет, Посиков — восемь хвостиков!» Дядя Эдик бывал у нас часто, практически через день, и неизменно производил впечатление если не урагана, то очень сильного ветра, который врывался к нам и закручивал в свои воронки все подряд. Очень шумный, экспрессивный, из тех людей, что ни минуты не стоят на месте. Даже оказавшись внутри квартиры, не останавливал своего движения — напротив, с утроенной энергией продолжал перемещаться.
Мой отец был старше Успенского на десять лет, поэтому тот звал его коротко — Шеф. Тут, наверное, следует сказать несколько слов о папе Юрии Дружкове. До тринадцати лет он не мог ходить. Когда был младенцем, его случайно уронила мама — травма оказалась фатальной. Поэтому все детство он провел в Ялте в санатории, в палате больных костным туберкулезом. Соседнюю кровать занимала дочка Корнея Чуковского Мура. Писатель довольно часто навещал ее, случалось, выступал прямо в палате, читал свои стихи деткам. Врач, который их лечил, стал прототипом доктора Айболита. Был он чрезвычайно добрым и, вероятно, очень талантливым — практически ни одного ребенка, несмотря на тяжесть диагнозов, не потерял. Кроме одной — Мура все же умерла.
Однажды Чуковский присел на край Юриной кроватки, и тот поделился мечтой:
— Когда вырасту, тоже буду писать сказки.
— Обязательно, малыш, именно так все и произойдет, — потрепал его по волосам Корней Иванович.
Когда отец выпустил книгу про Карандаша и Самоделкина, Чуковский стал одним из первых его читателей и очень хвалил, даже письмо написал. Папа же в ответе напомнил ему о том, что однажды лежал в ялтинской больнице на соседней кровати с его Мурой...
С Успенским отец дружил довольно долго. Только спустя годы я понял, что даже искренне симпатизируя человеку, Эдуард Николаевич выбирал чаще всего тех, кто мог быть чем-то полезен. Папа тогда работал в «Веселых картинках» — журнале с многомиллионным тиражом, и скорее всего природа общительности дяди Эдика произрастала оттуда. Как бы то ни было, мы тоже часто ездили к нему в гости и даже выбирались отдыхать, что называется, семьями.
Однажды отправились в Прибалтику — я с родителями и Успенские: дядя Эдик, его первая жена тетя Римма и их дочь Таня. Сняли на месяц дом на берегу моря у приветливой женщины лет шестидесяти. Оба ее сына были рыбаками. Почти каждый день они выходили в море, и дядя Эдик стал упрашивать этих здоровяков взять его с собой. Те отказывались, поясняя, что работа сложная, новичков не любит:
— Море — суровая вещь, оно не для писателя. Вставать надо в пять утра, в лодке качает.
— Я писатель, все хочу испытать на собственной шкуре, — упорствовал Успенский.
И однажды рыбаки уступили. В девять утра сыновья нашей хозяйки сначала притащили улов, а потом Эдуарда Николаевича — практически как мешок с картошкой: за руки за ноги. Ему было очень плохо — морская болезнь. «Укачало вашего писателя. Мы же предупреждали — пусть лучше сказки пишет», — усмехаясь, пояснили ребята.
Мы с Таней гуляли, играли и купались. С Риммой, ее мамой, Успенский познакомился в МАИ — авиационном институте, где оба учились на инженеров. Позже он рассказывал, что именно с нее, вредной и неуступчивой, списал свою старуху Шапокляк: «Пока не потреплет нервы и не устроит скандала, жить не может!» В последние годы в интервью и вовсе Римму иначе как «эта шизофреничка» не называл. По воспоминаниям из моего детства семья была самой обычной, впрочем, ругались они и правда часто.
Римма не работала, Эдуард Николаевич содержал беспокойное хозяйство один, что во время их многочисленных ссор частенько озвучивалось. Обычно тетя Римма раздражалась из-за отношений мужа с алкоголем. Он не был горьким пьяницей, пропойцей, но спиртное действовало на дядю Эдика своеобразно: мог выпить пару рюмок и отключиться до следующего дня. Однажды, помню, встречали вместе Новый год — так уже на проводах года старого Успенский, хлопнув рюмку, откинулся на спинку дивана и захрапел прямо за столом. Конечно, тетя Римма устраивала скандалы. «Чего ты от меня хочешь? — парировал дядя Эдик. — У тебя есть роскошная шуба, мы живем в прекрасной квартире, я — единственный добытчик в семье, поэтому пить буду когда и сколько захочу!»
Справедливости ради замечу, что «добытым» действительно можно было гордиться. Даже в годы глубочайшего советского застоя Успенский вполне мог считаться состоятельным мужчиной. Мы обитали на «Соколе», Успенские в двух шагах от нас — на «Аэропорте». Я с родителями часто бывал в их трехкомнатном писательском кооперативе. Помимо большой квартиры в той же башне у дяди Эдика имелась собственная мастерская (у кого из писателей вообще была мастерская?!) и автомобиль «Волга». У них все время жили собаки, болонки, которых почему-то всегда звали Астрами. Кидались на всех без разбору.
Домашняя обстановка Успенских, конечно, была в разы лучше нашей. Дядя Эдик, как говорят, умел жить. У Тани — своя отдельная комната (невиданная роскошь в семидесятые), на двери которой она вывела фломастером: «Посторонним вход воспрещен». — «Но папе можно входить в любой момент без стука», — тоже фломастером приписал Успенский. «Нет, нельзя». — «Тогда я тебя убью».
Конечно, диалог на двери был шуточным, но, как говорят, в каждой шутке есть доля правды. Думаю, не случайно Таня однажды назвала отца домашним тираном. Мне их отношения казались вполне симпатичными, хотя и непривычными. Дядя Эдик постоянно подкалывал дочь, подтрунивал над ней. Но я ни разу не видел, чтобы он ее обнял или поцеловал. Наверное, по-своему любил. Но мне кажется — прежде всего он любил самого себя и свою цель стать миллиардером. Да, именно так. Моя мама однажды спросила у Успенского, какая у него самая большая мечта, и он честно ответил: «Заработать все деньги мира. Стать миллиардером».
Мама рассказывала мне это уже довольно взрослому, и я удивился, насколько нетипичной оказалась мечта детского писателя. Понял бы, прозвучи желание написать самую гениальную книгу, которой зачитывались бы дети по всему миру, придумать персонаж, аналогов которому нет ни в одной культуре. Но все деньги мира? Это скорее мечта банкира, бизнесмена. Детские книги, на мой взгляд, совсем безнадежный инструмент для зарабатывания капитала. Однако у Эдуарда Николаевича была своя формула жизни, и она работала.
«Надо стучать во все двери», — говорил дядя Эдик. И стучал, развивая на этом поприще фантастическую активность. Он охватывал все детские журналы, телепередачи, радиоэфиры, летал по Москве на собственной «Волге» со скоростью кометы, успевал предложить свое творчество решительно везде. Скандалил, если не публиковали или недостаточно оплачивали. Его невероятная энергия творила чудеса. Помню диалог между ним и моим отцом: