"В моей жизни были корзины цветов, роскошные подарки, но любовь — лишь однажды", — рассказывала Татьяна Самойлова
"С Татьяной Самойловой я с перерывами общалась около десяти лет. За это время взяла у нее множество интервью, собиралась написать книгу... Первая наша встреча была совершенно случайной. На улице я увидела женщину, которая сидела на лавочке на автобусной остановке и растерянно осматривалась по сторонам. Прямо скажем, эта дама не напоминала типичного пассажира автобуса. На ней была хорошая шуба, шляпка на голове, в руках — дорогая сумка. Я ее не сразу узнала..." — рассказывает главный редактор Анжелика Пахомова.
Подошла, спросила:
— Простите, вам нужна помощь?
— Нет, деточка! — сказала она, знакомым жестом вскидывая голову и улыбаясь той самой улыбкой, от которой ее глаза сразу же зажигались мягким светом. — У меня все хорошо... Гуляю... Просто забыла, где живу...
Конечно же я присела рядом с ней на скамейку, потом вызвала такси и уже уверенно назвала адрес актрисы, который все из киношной тусовки хорошо знали. Позже оказалось, что ей стало плохо на улице, но она стеснялась попросить помощи у прохожих. Просто сидела и ждала «пока пройдет». В этом была вся Самойлова. Тихая, скромная — и гордая...
После этого случайного знакомства между нами постепенно сложилось дружеское общение, а потом возникла идея написания книги, которую — Татьяна Евгеньевна это признавала — сама она никогда не осилила бы. Эту идею мы не успели воплотить в жизнь. Но от встречи к встрече я все больше узнавала о ее жизни. Это происходило нерегулярно и всегда неожиданно... Приучить ее к систематической работе было нельзя. Только ловить моменты внезапных откровений...
«Я никогда не была бедной. Это надо признать...»
Наверное, те, кто видел телевизионные сюжеты о «нищете» актрисы, удивятся, но нищеты не было. Когда я с ней познакомилась, Самойлова позволяла себе ходить в чешский или итальянский ресторанчик через дорогу от своего дома. Актриса покупала продукты в дорогом супермаркете, делала прическу в хорошей парикмахерской. О ней всегда заботились какие-то люди, которые, точь-в-точь как у Булгакова, «сами предложат и сами все дадут». Помню, в то лето, когда Москва задыхалась от гари, я случайно выяснила, что Самойлова со своей астмой изнывает в душной квартире, а у нее, кроме веера, ничего нет! Я бросилась в магазин, купила два вентилятора, привезла. И когда эти скромные устройства принесли хоть небольшую, но прохладу, Самойлова со светским видом сложила веер и сказала: «Как хорошо!» Самой бы ей и в голову не пришло идти в магазин и покупать вентилятор... Один раз, присев по приглашению актрисы на диван, я обнаружила под собой огромный флакон духов «Шанель». «Что там, деточка, духи? Ну, возьми себе...» Кто-то подарил, а она даже не распечатала коробочку, которая, как я потом уточнила, стоила 37 тысяч рублей... Вероятно, эта привычка к широкому жесту, легкое отношение к дорогим вещам — из счастливого прошлого. «Я никогда не была бедной. Это надо признать...» — совершенно ровным тоном, не рисуясь, говорила мне Самойлова.
Татьяна Евгеньевна рассказывала, что если исключить несколько трудных лет, которые они с мамой Зинаидой Ильиничной провели в эвакуации, семья всегда жила хорошо. Папа, знаменитый актер Евгений Самойлов, был обласкан властью, имел достаток. И вообще, весь их образ жизни был необычным, не советским... Например, еще девочкой Таня побывала в Иране, куда Евгений Валерианович ездил сниматься. Самойлова рассказывала, что никогда не представляла себя в другой профессии, кроме актерской. Правда мама, которая заправляла всем в доме, поставила целью сделать из дочки балерину — воплотить собственную мечту. И, несомненно, цели бы добилась — Таня с успехом занималась в балетной студии при Музыкальном театре Немировича-Данченко. Дальше нужно было продолжать обучение в хореографическом училище при Большом театре. Бытует байка, что Самойлова отказалась от предложения Плисецкой туда поступить. Но все было наоборот! «Я хотела там учиться, вернее, этого очень хотела моя мама. Я не ела, занималась день и ночь перед показом самой Плисецкой, — вспоминала Татьяна Евгеньевна. — Мама с ней была знакома, и Майя Михайловна отнеслась ко мне с особым вниманием. Но результат был неутешительным. Тяжелые бедра, недостаточная гибкость и слабое после войны здоровье... Плисецкая сказала, что я могу быть рядовой балериной. Но не примой. Мама вышла из кабинета и разрыдалась: «Ну, тогда и правда иди в актрисы».
Зинаида Ильинична действительно принимала все важные решения в жизни дочери. Она одобряла или не одобряла каждого из ее мужей. Решала — рожать ли Татьяне или не рожать. Своего первого мужа Василия Ланового Самойлова привела в родительский дом, в квартиру на Песчаной. Иначе было нельзя. Васе привести молодую жену было некуда: в квартире его родителей кроме них жили еще две его сестры и племянница.
Поначалу влюбленные не замечали ничего вокруг. Семейная жизнь в маленькой комнатушке, которую им выделила Зинаида Ильинична, казалась счастьем. Но конфликты мужа с тещей происходили все чаще. Лановой, по мнению мамы актрисы, был недостоен ее дочери — мало зарабатывал, снимался не в тех картинах. И роковое решение не оставлять близнецов, которых она носила под сердцем, по признанию Самойловой, было связано в том числе и с напряженными отношениями мужа и мамы. Хотя при этом Татьяна Евгеньевна добавляла: «Но вообще-то была установка, главное — кино! Если что-то помешает мне сниматься, значит, это не нужно. Так принимались все решения...» А еще у Татьяны всегда был перед глазами пример отца, у которого тоже все «надо» были для театра и кино. А семья отнюдь не на первом месте...
Сейчас это покажется странным, но в советское время образ Вероники, за который мы так любим Самойлову, был отрицательным. В картине тех лет о войне женщина обязана была дождаться бойца с фронта, а Калатозов решил снять фильм о том, как не дождалась.
— Кто придумал ее такой? Откуда она взялась? — спрашивала я у актрисы.
— Вероника — это не я, — отвечала она. — Внешность ее создал оператор Сергей Урусевский, он просто рисовал меня светом, такой красивой я никогда не была ни до этого, ни после. А характер и образ Вероники придумал Баталов. Когда мы готовились к съемкам, как-то были на даче, репетировали. И Алеша вдруг взял в руки две обугленные спички и нарисовал у меня над глазами стрелки. Сказал: «Ты должна так ее сыграть, чтобы все девушки захотели стать похожими на нее и рисовали себе такие же стрелки!» Глядя на себя в зеркало, именно тогда я почувствовала свою Веронику... Но сам Леша считал, что попал в эту картину из-за меня. Были другие претенденты на роль Бориса, но потом нас попробовали вместе. «Этих разлучать нельзя! — сказал Калатозов. — Они пара».
История о том, что после мировой премьеры фильма «Летят журавли» Самойловой предложили роль в Голливуде, известна. Но лишь от нее самой я с удивлением узнала, что в то же время перед актрисой, оказывается, стоял вопрос о том, чтобы остаться во Франции. «В Канны мы поехали с оператором картины Урусевским, потому что Калатозов заболел, а Баталова не выпустили за границу, — рассказывала актриса. — И когда Жерар Филип преподнес мне в подарок часы и предложил играть Анну Каренину во французской картине, со мной рядом был только Урусевский. Он мне сказал: «Если ты хочешь этого, тебе нужно остаться здесь. Попросить политического убежища... Тебя тут многие любят — помогут, поддержат! А иначе ты не сможешь здесь сниматься...» Разумеется, «комитетчики», приставленные к группе советских кинематографистов, не спускали глаз с актрисы, регулярно осматривали ее гостиничный номер, прослушивали телефонные звонки. Но у Самойловой действительно были друзья во Франции: неравнодушные к ней Пикассо и Жерар Филип, русская по происхождению жена знаменитого художника Фернана Леже Надя, с которой Самойлова много лет переписывалась... Татьяна знала французский, английский. Думается, шанс был! «Я сама себя лишила этого шанса, — признавалась мне Самойлова. — В СССР у меня оставались мама, папа, брат, друзья, институт, работа... Можете смеяться, но и слово «Родина» для меня не было пустым звуком. Я была обычной послушной советской девочкой. Сомнения были... Но последняя мысль, которая меня останавливала: «А что скажут мама с папой?»
Блистательно проведенные недели в Париже и Каннах сменились чередой невеселых открытий по возвращении домой. Самойлова узнала, что у режиссера «Журавлей» Калатозова случился инфаркт. Он не выдержал многочисленных публикаций в прессе о том, что снял фильм про фривольную «патлатую» девицу, расхаживающую босиком по улицам и изменяющую своему жениху — бойцу Красной армии. Как-то в кафе Татьяна рассказала Алексею Баталову, оставшемуся без поездки в Канны из-за близости его семьи с Ахматовой, о предложении Жерара Филипа. Выслушав ее историю, он сказал: «Ты решила свою судьбу. Не сомневайся ни на минуту, что они тебя не выпустят из страны. И в Канны ты больше никогда не поедешь». В общем-то он не ошибся, в Канны Самойлова поехала лишь спустя пятьдесят лет. «Вы — советское достояние, — утешали ее в Госкино. — Будете играть хорошие роли на родине...» Но снимали других.
Самойлова считала: это из-за того, что у нее не было «своего» режиссера, а у других — были. Правда, после «Летят журавли» Калатозов пригласил ее в свой следующий фильм. Но «Неотправленное письмо» стало тяжелым испытанием для всех, кто над ним работал: Василия Ливанова, Евгения Урбанского, Иннокентия Смоктуновского, а особенно для Татьяны Самойловой. Полгода киногруппа жила в Сибири, терпела холод и бытовую неустроенность. Здоровье Самойловой, и так не слишком крепкое, было подорвано. Да и сам Калатозов уже почти ничего не снимал. Распалась кинокоманда, в которой Самойлова была талисманом.