Юрий Чернов: «Пьер Карден сказал: «Мне так захотелось побыть на вашем месте...»
«Нам с Наташей Варлей в Заполярье подарили по огромной оленьей голове с рогами. Рейс до Москвы задержали часов на шесть. И все это время мы слонялись по аэропорту с этими головами, а к нам приставал кавказец: «Ну продайте мне эти головы за два миллиона рублей!» Сейчас цены совершенно иные, не могу точно перевести эти миллионы на нынешний курс. Но все равно сумма была приличная. Однако мы не хотели расставаться с такими интересными подарками. Самое смешное, что потом, в Москве, мы не знали, что с этими головами делать...»
— Юрий Николаевич, мы беседуем с вами накануне юбилея — скоро вам исполняется 75 лет...
— А еще играю в театре ровно полвека — тоже солидный юбилей!
— И вы по-прежнему снимаетесь в кино, выходите на сцену...
— Сейчас служу в Театре на Трубной. Перед интервью стал вспоминать, сколько лет в этой труппе работаю, — оказывается, уже двадцать! А сначала был Московский театр миниатюр, куда пришел в 1974 году. Там первым моим спектаклем стала постановка с символическим названием «Хочу в артисты»...
В тот театр попал благодаря другу — актеру Илье Баскину. Мы с ним вместе учились в училище циркового и эстрадного искусства (он поступил на год позже меня). После получения диплома я устроился в областную филармонию. А Илюша оказался в популярном Театре миниатюр, который располагался в саду «Эрмитаж».
Тогда труппой руководил Рудольф Григорьевич Рудин (потом долгие годы худруком там был Михаил Захарович Левитин, при нем театр начал называться «Эрмитаж»). Зрители знают Рудина прежде всего как пана Гималайского из легендарной телевизионной программы «Кабачок «13 стульев». Кстати, по сюжету Гималайский — руководитель театра, такое вот совпадение. Но Рудик был и талантливым режиссером.
Поработав какое-то время в труппе, Баскин решил попытать счастья в Америке (у него получилось — он снимался в Голливуде). И привел в театр на замену меня. Рудин меня взял. И в старом здании в саду «Эрмитаж» судьба свела меня с замечательными артистами...
— Одной из ваших театральных партнерш была Любовь Полищук...
— С Любочкой мы играли много. Сначала вместе поработали в спектакле Михаила Левитина «Хармс! Чармс! Шардам! или Школа клоунов» — первой в мире театральной постановке по произведениям Даниила Хармса (композитором спектакля был Владимир Дашкевич). «Школа клоунов» имела оглушительный успех, билеты на нее было не достать. Практически на каждом показе можно было увидеть среди публики выдающихся режиссеров, известных артистов... Полищук была блестящей актрисой: необыкновенная, яркая и всегда разная на сцене. То смешная, то трогательная, то роковая красавица. А в «Школе клоунов» Люба была очень эксцентрична. И как великолепно она двигалась! Я сам за этот спектакль терял по полтора килограмма, потому что мы все время танцевали, бегали, прыгали, двигали машину, которая в финале взрывалась. В общем, чего только мы там не делали! А в спектакле по Маркесу «Хроника широко объявленной смерти» Полищук играла мать главных героев. И там не было ни капли эксцентрики, глубокая драматическая роль.
— Последние годы жизни Полищук тяжело болела...
— Но при этом никогда не жаловалась: я ни слова про болезнь от нее не услышал. Люба все время была на позитиве. Когда приходила в театр, всегда лучезарно улыбалась, несла с собой радость. В Театре на Трубной до сих пор помрежем работает Эльвира Тедеева, которая рассказывала, как во время спектаклей она помогала Любе лечь на жесткую кушетку, стоявшую в гримерке. У Любы очень болела спина, ей надо было регулярно давать позвоночнику отдых. Эльвира приводила ее в чувство, без этого Люба просто не могла двигаться. И потом Любаня снова выходила на сцену...
А благодаря другому спектаклю Левитина — «Когда мы отдыхали...» по рассказам Жванецкого — я подружился с Ромой Карцевым и Витей Ильченко. В этой постановке также играли Рудольф Рудин, Эрик (Ерванд) Арзуманян (кинозритель его узнал по роли Первого министра в фильме «Обыкновенное чудо» Марка Захарова), Таня Шабельникова. И кстати, фамилия моего персонажа там была Чернов, вот такое совпадение.
Мой герой — рабочий — как сумасшедший бегал от стены к стене, бился в дверь: все время хотел сделать что-то полезное. Но начальство, которое в это время отдыхало, говорило ему: «Эта твоя работа не нужна, сделай лучше... вот это». И весь спектакль мой Чернов бегал, старался, снова ударялся о дверь. Докладывал, запыхавшись, начальству:
— Я сделал!
— Что ты сделал?! Это никому не нужно, выполни лучше вот что... — тогда подобное нередко происходило.
До сих пор практически наизусть помню блестящие, ироничные, глубокие тексты Михал Михалыча: у него же не слова, а сама поэзия, и при этом такая точная сатира на наше общество. Могу продекламировать монолог, который в самом начале произносил мой герой: «Медленно идет детство, тянутся, тянутся школьные годы. Быстрее идет институт, еще быстрее летят первые годы работы. А потом понеслось! Годы, от которых получаешь максимальное удовольствие, летят как бешеные, надо успеть сделать, сделать свою жизнь...» А в это время на балюстраде в белоснежных костюмах застыли, как статуи, остальные герои: Карцев, Ильченко, Рудин, Арзуманян.
— Вы со Жванецким встречались?
— Конечно, он же был автором спектакля. Тексты, которые там звучали, создавал при нас, артистах. Жванецкий приходил на репетиции, смотрел, как выстраивает постановку Михаил Захарович Левитин. Иногда какие-то фразы Жванецкий добавлял. Иногда, наоборот, что-то убирал.
Конечно, особо теплые отношения связывали Михаила Михайловича с Карцевым и Ильченко. Кстати, Витя был не только потрясающим артистом. Его можно назвать архивариусом Жванецкого. Ильченко скрупулезно собирал все написанное рукой Михаила Михайловича, даже самые короткие записки, заметки. Он относился к этому очень внимательно, ревностно и ничего не упускал, все складывал в специальную папку.
Однажды я захотел сохранить на память какой-то маленький монолог, написанный Михаилом Михайловичем для моего героя, — зажилить. Но после репетиции Витя сразу подошел ко мне и строго спросил: «Юра, где текст Михал Михалыча? Срочно верни!» Конечно, листок Ильченко я сразу отдал. Поэтому у меня нет автографа Михаила Михайловича, хотя мы много общались в тот период. Только в душе остались воспоминания о великом сатирике и прекрасном спектакле.
— Ильченко ведь рано умер — в 55 лет, от скоротечного рака...
— Я был на похоронах Виктора Леонидовича на Троекуровском кладбище. Потом все поехали на поминки. Они проходили в офисе Театра миниатюр Жванецкого, который располагался недалеко от метро «Маяковская», на 1-й Тверской-Ямской улице. На последнем этаже старого здания в свое время выделили Михаилу Михайловичу под театр десять комнат, а теперь там открыли музей великого писателя...
Помню, как за столом безутешно плакал Карцев. Нет, он просто ревел. Ильченко и Карцев были уникальным творческим дуэтом, парой. И Ромочка рыдал, потеряв самого близкого друга и партнера по сцене. Не раз слышал: «А почему Карцев не нашел себе «второго Ильченко»? Выходил бы на сцену с другим артистом...» А он просто не мог и подумать, чтобы работать с кем-то другим...
Потом в Театр миниатюр пришел Иосиф Райхельгауз, и я играл в его спектакле по пьесе Семена Злотникова «Триптих для двоих». В нем было три новеллы, в каждой играл актер-мужчина (у меня была роль бегуна), а героиня была одна — Томочка, Тамара Дегтярева, актриса театра «Современник». Ее широкий зритель знает по роли Агаты в телефильме «Вечный зов». Но вскоре из этого театра я все-таки ушел.
— Почему?
— Потому что меня не отпустили в Афганистан... Мы с приятелем, коллегой по Театру миниатюр Владимиром Корнеевым, подготовили патриотическую программу. Там были песни военных лет, сценки из спектаклей, стихи, сатирические куплеты, высмеивающие Гитлера. Потрясающая программа, которую хотели показать нашим военным, которые служили и воевали в Афганистане.
— Вы хотели поехать в горячую точку?
— Мы понимали, что там опасно, там стреляют. Но нам очень хотелось поддержать наших ребят. Кстати, многие артисты тогда летали в Афган, так помогали солдатам. Сначала мы с Володей показали программу в актовом зале военного госпиталя под Красногорском. Вышли на сцену с нашими смешными куплетами и увидели ребят без рук, без ног. Поем, шутим, пытаемся улыбаться, а у нас слезы текут...
На том концерте были представители Главного политического управления армии. Им программа очень понравилась, и нам с Володей сказали: «Готовьте документы, прежде всего характеристику из театра. Мы вас отправим в Афганистан, а потом в Германию, Чехословакию, Венгрию. Будете выступать в воинских частях».
На следующий день я зашел в нужный отдел ГлавПУРа, он находился рядом с Театром Советской армии. Мне дали фирменный бланк с красной звездой сверху: «Просим Театр миниатюр подготовить характеристику на актеров Корнеева и Чернова». С этой бумагой иду в театр, в дирекцию. А мне говорят:
— Мы не дадим тебе характеристику, не можем рекомендовать.
— Да почему?!
— Не можем, и все...
Даже не уточнили, что такого особого мы с Володей сделали, что только нас двоих от театра посылают в Афганистан.
— Обидно стало?
— Не то слово! Я же на репетицию ни разу не опоздал, пьяным в театре никогда не был. Мой первый театральный режиссер Рудик Рудин даже удивлялся по этому поводу:
— Юр, а ты что, вообще не выпиваешь?
— Выпиваю.
— А чего я тебя ни разу не видел поддатым?
— Потому что не пью в театре, я театр люблю...
Для меня немыслимо сорвать съемки, спектакль, гастроли. День свадьбы моего сына Максима совпал с моим выступлением в антрепризном спектакле в Тюмени — гастроли были назначены заранее, все билеты проданы. Думал, мне смогут найти замену, но не получилось. В итоге в день спектакля много раз звонил сыну, чтобы он рассказал, как все проходит. И Максим для меня «вел репортаж»: «Папа, мы едем в ЗАГС... Мы едем из ЗАГСа... Приехали в ресторан... Режем торт...» В конце спектакля, на поклонах я не удержался и признался публике: «А у меня сегодня сын женился!» И весь зрительный зал дружно зааплодировал и три раза прокричал: «По-здрав-ля-ем!» Кстати, когда у меня самого была свадьба, вечером тоже играл спектакль.
— Так почему вас не хотели отпускать в Афганистан?
— В конце концов в дирекции мне назвали причину. Оказывается, я не посещал политзанятия. Сейчас только люди старшего поколения поймут, о чем идет речь. А тогда нескольких пропусков «политинформаций» было достаточно, чтобы не пустить человека за границу. Я вспылил: «Я что, такой подонок?!» Тут же схватил листок, написал заявление об уходе, бросил его на стол, повернулся и ушел. Хотя тогда был плотно занят в репертуаре. А Володя Корнеев стерпел, остался. Когда через годы на поминках по Ильченко Володя увидел слезы Карцева, он подошел ко мне и расплакался:
— Прости, Юра! Не должен был я в той ситуации оставаться в театре...
Я его успокоил:
— Да ладно, Володя, столько времени прошло.
— Где нашли работу после увольнения?
— Меня взял в «Театр Луны» Сергей Проханов. Там в спектакле «Ночь нежна» по Фицджеральду моими партнерами были Елена Дробышева, Леночка Захарова, Анатолий Ромашин, Сергей Виноградов, Марина Блейк и Дима Певцов — с ним у нас была сцена драки. И после каждого спектакля мы друг у друга спрашивали: «Я тебя не очень сильно ударил?» А потом случайно — а в нашей жизни, наверное, все так происходит — встретил на улице Любу Полищук. Остановились, чтобы поболтать. Она поинтересовалась, как у меня с работой в театре. Я признался, что не очень. И вдруг она говорит: «А ты знаешь, ведь Райхельгауз начал создавать театр «Школа современной пьесы». Он уже делает со мной и Аликом Филозовым спектакль «Пришел мужчина к женщине», думает о других проектах. Я ему скажу про тебя». И не обманула — сказала. Чем определила мою театральную судьбу на годы вперед...
— Вы упомянули про Филозова...
— Алик, Альберт Леонидович, был удивительный человек, по-настоящему преданный делу, профессионал до мозга костей. Последние годы он тяжело болел — онкология, но не мог жить без театра. Алик выходил на сцену в спектакле за две недели до смерти. Невозможно представить, каких усилий это у него потребовало...
Мы с Филозовым вместе играли в нескольких спектаклях. И в «Медведе», и в разных версиях «Чайки». В «Доме» Гришковца они с Леной Санаевой играли бабушку и дедушку, а я — врача. Помню, как на спектакли его жена Наталья приводила маленьких дочек Настю и Аню. А еще мы не раз вместе с Филозовым выезжали на гастроли. Алик был легким на подъем, несмотря на солидный возраст. И когда мы были со спектаклями в Париже, он меня просто поразил. Вставал очень рано, завтракал и шел смотреть город. Брал меня с собой и, как настоящий гид, рассказывал много интересного. Он хорошо знал Париж, потому что в свое время снимался там в картине «Тегеран-43». Он водил меня по районам, где проходили съемки, показывал не только «открыточный» Париж, но и те уголки, где туристы обычно не бывают.