Татьяна Пекур, Яна Макарова, Егор Климович: Ее души на всех хватало
Мама очень любила дождь. Однажды я спросила "Ну почему тебе нравятся серость и слякоть?" и услышала — "Это с молодости... Мне казалось, что в такую погоду Ивушка никуда не уйдет, а останется дома, со мной".
О жизни народной артистки СССР Галины Макаровой рассказывают дочь и внуки.
Татьяна: Как-то осенью к бабушкам на скамейке у нашего подъезда подошел человек — одет прилично, под мышкой коробка конфет. Слегка конфузясь, стал рассказывать:
— Вчера в гостях у друга перебрал и до дома не дошел — уснул у вас во дворе на лавочке. А утром обнаружил, что кто-то положил мне под голову подушку и укрыл одеялом. Не знаете, кто бы это мог быть?
— Да тут, мил человек, и гадать не надо! — ответили старушки. — Макарова — больше некому!
И он пришел к нам с благодарностями.
Этот случай хорошо помню. Мужчину мама увидела, возвращаясь после спектакля. Когда не получилось разбудить, поднялась в квартиру, взяла подушку, плед — и устроила незнакомца с комфортом. Сама, одевшись потеплее, села в кресло на балконе — следить, как бы ее подопечного не обобрали хулиганы. Всю ночь несла караул, а на рассвете задремала. Когда открыла глаза, подушка и аккуратно свернутый плед лежали на лавочке. «Ну слава богу, раз порядок навел — значит, обошлось без приключений», — обрадовалась мама.
В другой раз она выручила парня, за которым гналась милиция. «Вхожу в свой двор, — вспоминала, — а там полным-полно оперативников — бегают, суетятся. Открываю дверь в подъезд и вижу прижавшегося к стене парнишку. Лицо белое, дрожит как осиновый лист:
— Не выдавайте меня, пожалуйста! Клянусь, я ни в чем не виноват...
Командую:
— А ну, пойдем со мной!
Дома наливаю чаю с травками, чтобы успокоился и перестал трястись. Я в людях немножко разбираюсь и вранье за версту чую — тут по всему выходило, что мальчишку подставили... Через час выглядываю в окно — вроде никого. Подаю знак «Давай! Можно!» Парнишка и дунул что есть мочи, сказав на прощание: «Спасибо, что поверили! До конца жизни не забуду!»
Яна: А как бабушка чужого человека — одного! — в квартире оставила? По-моему, в тот раз она тоже возвращалась из театра. Смотрит, на земле, привалившись спиной к дереву, сидит молодой мужчина азиатской наружности. Спрашивает его: «Переночевать негде? Пойдемте, я вас устрою». Дома накормила, постелила ему и говорит: «Мне нужно на дачу, там цветы без полива погибают. Утром вернусь и вместе позавтракаем».
Возвращается на рассвете и застает такую картину: азиатский гость спит, а рядом с подушкой лежит самый большой из наших кухонных ножей. Он, бедный, решил, что заманили в «малину», а ночью придут бандиты — и поминай как звали. Бабушка сделала вид, что ножа не заметила, — зачем ставить человека в неловкое положение? Накормила и собрала туесок в дорогу, узнав, что возвращается на родину. Потом он еще долго передавал нам посылки с гранатами и курагой.
Татьяна: Следующую историю рассказали мамины коллеги по Театру имени Янки Купалы. Они возвращались в Минск после выездного спектакля в селе. Путь лежал через лес, вокруг кромешная тьма, и вдруг в свете автобусных фар водитель видит перевернувшийся уазик. Народ высыпал наружу. Шофер уазика, отделавшийся синяками и ссадинами, выбрался из машины сам, а молоденького офицера пришлось вытаскивать — тот был без сознания, на лице страшная рана, забитая землей. Аптечки ни у кого не оказалось, до ближайшего медпункта — сотня километров. В юности мама работала санитаркой и понимала: если рану не обработать, начнется заражение. И тогда, опустившись на колени, она стала высасывать и сплевывать на землю смешавшуюся с кровью грязь. Очистив рану, накрыла ее своим платком и попросила водителя автобуса ехать скорее в больницу.
Услышав эту историю, я была потрясена — и тем, что мама не побрезговав решилась на такое, и тем, что нам ничего не рассказала. Она искренне удивилась: «И в мыслях не было скрывать! Я просто забыла».
Она действительно не хранила в памяти сделанное людям добро. Я много раз становилась свидетельницей диалогов, похожих на этот:
— Климентьевна, спасибо, что перед лучшим минским хирургом за меня похлопотала! Кабы не ты, меня б давно на свете не было!
Мама в раздумье:
— Убей, не помню такого случая...
— Зато я не забыл! Ты, ты! Не отказывайся...
В другой раз благодарили за привезенные из-за границы лекарства. И опять мама недоумевала: «Ни с кем меня не путаешь?»
Делать добро, защищать попавших в беду — своих ли, чужих — было для нее так же естественно, как дышать.
Яна: Таня упомянула, что бабушка в юности работала санитаркой. А еще в свободные от госпитальных дежурств дни прислуживала в богатых домах — дочь царского офицера умела делать любую, даже самую грязную работу...
В судьбе родителей бабули можно найти и детектив, и трагедию, и мелодраму. Мой прадед Климентий, окончив семинарию, должен был получить приход в Слуцкой епархии, где служил и его отец Владимир Михайлович Чехович. И вдруг наследник заявляет, что не намерен становиться священнослужителем, а поступает на военную службу. Родителям ничего не оставалось, как смириться и ждать сына в короткие отпуска. Вместе со стариками дни до встречи считали жена и сын Климентия. Однако приехав в очередной раз, прадед увидел в родительском доме новую служанку — и влюбился без памяти. Моей прабабушке Екатерине в ту пору было шестнадцать, а Климентию Владимировичу — сорок два. Когда он заявил родителям, что хочет оставить прежнюю семью и жениться на горничной, разразился скандал, сына и его возлюбленную выставили из дома.
Сняв особнячок в городе Старобине Слуцкого уезда и поселив в нем юную жену, Климентий вернулся в полк. В Первую мировую он был отмечен лично императором, подарившим храброму офицеру серебряный сервиз. Правда, тот надолго в семье не задержался: за пять лет, что прадед провел в тюрьме, прабабушка распродала и выменяла на продукты все ценное. Трех дочерей нужно было чем-то кормить...
Татьяна: Девочку, которая первой появилась на свет, Чеховичи назвали Феклой. Следующей стала мама, получившая имя Агафья, или во втором варианте Агата. О том, как превратилась в Галину, расскажу позже, а пока — о загадке, связанной с возрастом мамы. В паспорте Галины Климентьевны Макаровой, а следом и в киносправочниках годом ее рождения указан 1919-й, а не 1916-й, как она сама считала. Мама приводила такое доказательство: «Точно помню, как появилась на свет сестренка Александра — за год до папиного ареста, то есть в 1920-м. Ее принесли из роддома и положили на стол. Я встала рядом, и нос оказался ровно над столешницей. Будь мне год, даже на цыпочках не дотянулась бы!»
Установить точные даты рождения старших детей (был еще сын Михаил, который умер маленьким) оказалось делом невозможным: когда Климентия Чеховича арестовали, едва знавшая грамоту жена не смогла разобраться в семейном архиве и сожгла все документы скопом. Побоялась, что во время обыска обнаружится бумага, из-за которой осудят и ее, и детей.
Климентий не принял революцию, вступил в армию Деникина и в апреле 1920-го должен был вместе с остатками Белой гвардии отплыть из Крыма в Константинополь. Одной ногой уже стоял на палубе отправлявшегося в Турцию корабля, но вдруг изменил решение, сказав, что поедет к семье в Старобин. Друзья отговаривали: «Давай с нами. Потом, когда обоснуешься, вызовешь семью», — но дед был непреклонен.
В начале двадцатых установившаяся на белорусской земле власть большевиков припомнила Климентию Владимировичу и родственников-священников, и службу у Деникина. К счастью, дед отделался пятью годами лагеря под Смоленском. Выйдя на свободу, Климентий узнал, что его отец и сын от первого брака сгинули в застенках ЧК.
Он долго не мог найти работу, поскольку и сам, и члены семьи оказались в числе лишенцев. Ограничения для этой категории советских граждан были установлены жесткие: их не принимали на ответственные должности, они не могли вступать в профсоюз и не имели права на высшее образование, пенсию, другие пособия, даже на продовольственные карточки.
В конце концов деда взяли садовником в колхоз. Он получал хорошие урожаи и даже вывел свой сорт яблок. На седьмом десятке Климентий прекрасно справлялся с тяжелой физической работой и произвел на свет младшую дочь — Марию.
Чтобы не сидеть у родителей на шее, шестнадцатилетняя Агафья-Агата уехала в Минск, где устроилась санитаркой в 1-й клинический городок. В свободное время подрабатывала прислугой, занималась сразу в нескольких спортивных секциях: мотокросса, верховой езды, метания копья, а еще участвовала в художественной самодеятельности. Как мама все успевала — диву даюсь... Хотя еще в детстве друзья дали ей прозвище Бубен — за бесшабашность, заводной характер и неуемную энергию.
После одного из концертов, где санитарка Чехович читала стихи и аккомпанируя себе на аккордеоне пела романсы, к ней подошел главный хирург: «Агата, тебе обязательно нужно учиться на актрису. В студии при 1-м Белорусском драмтеатре сейчас набор — попробуй поступить».
На следующий день мама отправилась в приемную комиссию и сразу получила от ворот поворот: «Мы отдаем предпочтение лицам пролетарского и крестьянского происхождения, а вы лишенка, да еще с дворянской фамилией». Из студии, ужасно расстроенная, поехала к лучшей подруге. Родители девочки привечали Агашу. Узнав о неудачном визите в приемную комиссию, глава семьи пообещал: «Завтра попробую все уладить». В Наркомате просвещения БССР мамин благодетель ведал вопросами культуры, поэтому к его рекомендации:
— Эта девушка — самородок, не принять ее будет большой ошибкой, — руководство театра прислушалось, однако попросило:
— Посоветуйте вашей протеже сменить фамилию.
Так Агафья Чехович, взяв девичью фамилию матери, стала Агафьей Апанащик. Все годы учебы считалась лучшей студенткой, а получив диплом, была принята в труппу — но уже под другим именем. Поменять его уговорила одна из подруг: «Агафья звучит очень по-деревенски, Агата — не лучше. Ты же актриса, у тебя все должно быть красивым! Галина — в самый раз!»
Егор: Работая в театре, бабушка продолжала заниматься спортом. Однажды спешила на тренировку и не справившись с управлением, влетела на мотоцикле в витрину универмага. Платить пришлось и за разбитое стекло, и за пальто оказавшейся на пути покупательницы. Гражданка не пострадала, но из рукава был выдран изрядный клок. Несколько месяцев бабушка жила впроголодь, откладывая деньги на погашение долга.
В 1937 году Галина Апанащик стала чемпионкой республики по мотокроссу. Среди тех, кто на огромной скорости преодолевал крутые зигзагообразные повороты и взлетал на трамплинах, она была единственной девушкой — и пришла к финишу первой!
Татьяна: А спустя два года произошло еще одно важное событие — мама встретилась с первой и, как оказалось, главной в ее жизни любовью. Майор НКВД Иван Макаров приехал в Минск из Москвы по служебным делам и в один из свободных вечеров решил посетить театр. Мама была очень красивой, немудрено, что он сразу ее заметил и после спектакля пошел за кулисы знакомиться.
Фотографии молодого майора не передают того, что сегодня называется брутальностью, харизматичностью, однако этими качествами он обладал в избытке. Впрочем, только такого мама и могла полюбить — романтичные, утонченные юноши были не в ее вкусе. Когда я работала на телевидении, коллега-режиссер, вкладывая в характеристику положительный смысл, говорила: «От него пахнет мужиком!» Что означало наличие прочного стержня, решительного характера, а если брать наружность — крупные черты лица и крепкое телосложение. Думаю, мама с такой трактовкой полностью согласилась бы.
Через несколько дней после знакомства Макаров снова прилетел в Минск, чтобы сделать предложение. Мама согласилась не раздумывая. Оставила театр, подруг — и отправилась за мужем к новому месту его службы в Кандалакшу. В этом северном городке в апреле 1941 года родился мой брат Эдик. Спустя два месяца, в июне, семья поехала в отпуск в Москву, где жили родители мужа, которые очень хотели увидеть внука. Там Ивана и Галину и застало известие о начале войны. Макаров сразу отправился на фронт, а его жену и сына эвакуировали в город Яранск Кировской области.
Как только немцев отогнали от Москвы, родственники стали звать невестку к себе: мол, чего одной с ребенком мыкаться? Она приехала и успешно пройдя прослушивание, была приглашена в труппу Театра имени Вахтангова. В это время в отпуск прибыл Иван Семенович — только не один, а с военно-полевой женой. Заявил с порога: «Галя, я с тобой развожусь, но ты и Эдик останетесь у моих родителей. Обязуюсь помогать в воспитании сына». Боюсь представить, что тогда творилось у мамы на душе... И как она смогла пережить предательство того, кого любила больше жизни, где нашла силы его простить?
Как-то, погруженная в мрачные мысли, мама шла по Тверской и нос к носу столкнулась со знаменитым белорусским скульптором Заиром Азгуром. От него узнала, что ее театр возвращается из эвакуации в Минск. Спросила:
— Может, мне стоит дождаться труппу в Москве, попроситься на работу и поехать дальше вместе со всеми?
Заир, переживавший личную трагедию (его жена-актриса сошлась в эвакуации с премьером театра), принялся отговаривать:
— Зачем тебе возвращаться? Это же не коллектив, а змеиное гнездо! Иди в Вахтангова, раз зовут. Лично я в минский драмтеатр больше ни ногой!
А наутро пришло известие о катастрофе, в которую попал поезд с белорусскими артистами. Помимо них в вагонах ехало много офицеров, которые, видимо, и были мишенью диверсантов. При взрыве погибли двенадцать сотрудников театра, в том числе жена скульптора. На момент встречи мамы и Азгура на Тверской бедной женщины уже не было в живых...
Моему папе, актеру Павлу Пекуру, в той катастрофе удалось уцелеть чудом. Взрывной волной его сбросило с верхней полки на пол, а спавший через проход коллега вылетел в окно и разбился насмерть. Отец часто вспоминал случившуюся в 1944 году трагедию: как на сорокаградусном морозе, одетый только в трусы и майку, оттаскивал от горящего вагона раненых и как от их криков закладывало уши... Свой рассказ всегда заканчивал одинаково: «Господь оставил меня в живых, потому что я должен был еще встретить Галю и родить Танюшку...»
Мама колебалась, возвращаться в Минск или нет: город был в руинах. Куда в такие условия с трехлетним сыном? Все решила фраза теперь уже подполковника Макарова, который, услышав, что бывшая жена хочет вернуться в родной театр, презрительно фыркнул: «Кому ты там нужна? Тоже мне — прима!» Мама не стала говорить ему, что приглашена в московский театр, и через два дня уже ехала в Белоруссию — возможно, чтобы быть подальше от человека, которого, несмотря ни на что, продолжала любить. Эдика бабушка с дедушкой уговорили оставить в Москве — до поры, пока не решится вопрос с жильем.