Наталия Белохвостикова. Защищаю любовь
Было ли мне страшно? Ни капельки. Просто знала, что должна Кирилла спасти. Это было мое решение, мой выбор, и я все сделаю, чтобы судьба сына сложилась счастливо. Он никогда больше не останется один.
Он никогда не оглядывался. Благодарил за привезенные подарки и уходил по длинному безнадежному детдомовскому коридору — трехлетний, очень одинокий. Будто уже ни на что не надеялся.
Когда семь лет назад мы с мужем Владимиром Наумовым и дочерью Наташей приехали в подмосковный детский дом, другие детишки повисли на мне гроздьями. Загалдели: «Возьми к себе, у меня глазки красивые, я тебя любить буду!» А Кирилл встал в сторонке. Попросил только:
— Тетенька, купите мне, пожалуйста, крестик.
— Может, хочешь чего-нибудь вкусненького? — Мы привезли целый багажник сладостей.
— Нет, спасибо. Пожалуйста, привезите крестик.
У меня душа оборвалась. В ту самую минуту начался Кирюшин путь домой. Иначе и быть не могло: он сам меня выбрал. А я по натуре не предатель, за близких — горой. Чтобы продолжать жить, мне необходимо сознавать, что действую правильно. Не возьми мы Кирилла, стало бы за себя даже не стыдно — страшно.
Не скрою, далеко не все друзья нас поняли. Думаю, они так отреагировали из-за ощущения собственной слабости. Разглагольствовать о несчастной судьбе сирот легко, а вот стать для них родным человеком решится не каждый. Крепко запомнила завет отца: «Ты только тогда живешь не зря, если можешь совершить поступок и за него ответить. Всегда оставайся сильной. Улыбайся и держи спину. Не забывай: ты дочь дипломата». И я улыбаюсь, как бы тяжело ни было, и бесконечно благодарна родителям за эту наследственную способность.
Они познакомились в 1946-м в Канаде. Мама, выпускница института иностранных языков, приехала работать переводчицей при советском посольстве, где папа служил поверенным в делах с 1944 года. Вернувшись в Москву, поженились, родилась я. Когда мне исполнилось девять месяцев, семья погрузилась на пароход и поплыла в Лондон — город очередной папиной командировки.
В Англии мы прожили пять лет. Отец был в ранге советника-посланника. Спустя годы вновь оказавшись в Лондоне — на съемках картины «Тегеран-43», я сказала мужу:
— Мы все дни снимаем с утра до ночи, а мне так хочется взглянуть на наше посольство, где прошло детство!
— Поехали, — ответил Наумов.
Поздним вечером забрались на второй этаж автобуса и отправились на улицу Кенсингтон-Пэлас-Гарденс. Я уговорила полицейского позволить зайти на территорию посольства, обойти здание.
Помню себя с годовалого возраста. Могу даже назвать точную дату — второе июня 1953 года, день, когда состоялась коронация Елизаветы II. Родители были приглашены на церемонию, и хотя цветных фотографий в семье не сохранилось, в памяти остался именно цвет — светло-сиреневый наряд мамы: платье со шлейфом, шляпка с вуалью. Она в нем была такой легкой, воздушной, летящей. Рядом — папа в парадной дипломатической форме. Они казались принцем и принцессой из волшебной сказки.
Девочкой я росла тихой и крайне стеснительной. Довольно упитанной, за что даже получила прозвище Запасной Черчилль: щеки лежали на плечах совсем как у английского премьера. Никогда не умела ничего просить. Однажды мама долго не могла от меня добиться, что хочу получить на день рождения. Взяла за руку, повела в знаменитый лондонский универмаг — огромный, пятиэтажный. Выбирай, что нравится! Я отмалчивалась. Она измучилась, пока наконец дождалась. Но не просьбы — вопроса! «Помнишь, мы видели куклу? — сказала я еле слышно. — Можно посмотреть на нее еще раз?» Конечно, куклу тут же купили. Она до сих пор целехонька: так же шагает, кивает головкой и говорит «мамми».
Когда командировка закончилась и мы вернулись в Москву, родился мой младший брат Николай. Через пять лет папу назначили послом в Швецию. Школа при посольстве была только начальной, мне же предстояло идти в пятый класс. Маленького Колю родители взяли с собой, а я осталась в Москве — с бабушкой и дедушкой.
Родители приезжали в Москву в отпуск, я проводила в Стокгольме каникулы. Всего-то два часа лету. Мы постоянно созванивались. Но скучала, конечно, страшно. Дни, оставшиеся до встречи, отмечала в календарике. После того как у меня самой родилась дочь, дала зарок: никогда не позволю ей испытать ту же боль, что я когда-то. Так все в жизни устроила, что мы и по сей день надолго не расстаемся.
Пять лет, проведенных вдали от родителей, стали для меня годами тишины. Не будь их, выросла бы совсем другим человеком: столько бы не прочитала и не намечтала. Дед, всю жизнь проработавший на железной дороге, вскоре умер, мы остались вдвоем с бабушкой Ульяной Титовной. Она была человеком от земли, очень добрым, мудрым, хотя окончила всего три класса. Эти годы сделали меня сильной, научили принимать решения и отвечать за свои поступки. Я знала, что должна вести себя правильно: хорошо учиться и не подвести маму с папой. Хотя от них самих ни разу даже слова «нельзя» не слышала. Меня никто не поучал и не наставлял, общались на равных. Родители всегда выступали главными моими адвокатами: поддерживали, даже если бывала неправа. Притом что не баловали, внушали, что ничем не отличаюсь от остальных, и не позволяли никаких излишеств. Конечно, в черном теле не держали и одевали всегда изысканно. Мама к тому же еще и гениально шила. Помню, как спустя годы полетела на премьеру в Лос-Анджелес в ее платье — фантазийном, придуманном специально для меня. Иду по улице, никого не трогаю, подходит женщина:
— Вы можете продать свое платье?
Я обомлела:
— Я вас не понимаю.
— Хотя бы назовите фамилию модельера.
— Но мне это платье шили в России...
— Неважно!
Пришлось взять у нее телефон, что-то наобещать. Мама, узнав эту историю, была польщена.
Именно мама привила мне любовь к кино. Еще в Лондоне двухлетней таскала в советский клуб, куда привозили все новинки. Став старше, я переняла эстафету и лет в четырнадцать, на каникулах в Стокгольме, заставила ее бессчетное количество раз посмотреть мюзикл «Звуки музыки», который обожала. Кино меня манило, но актрисой становиться не собиралась. Прекрасно понимала: я чересчур стеснительная. Чуть что — моментально краснею. Да и какое кино, если меня учительница не слышит, когда у доски отвечаю? На творческом конкурсе сразу завалюсь в обморок. Одно время даже думала о профессии кинооператора — куда менее публичной.
Но тем же летом, когда бегала на «Звуки музыки», в Стокгольм приехал режиссер Марк Донской — снимать картину «Сердце матери». Костюмы и оператора привез с собой, а на артистов денег не хватило. Донской пришел к папе:
— Николай Дмитриевич, не выделите людей для массовки?
— Простите, не получится. Они работают. Но у нас много детей, сейчас каникулы. Посмотрите, может, кто-нибудь подойдет.
Марк Семенович увидел мой большой лоб — такой же, как у исполнительницы главной роли Марии Ульяновой Елены Алексеевны Фадеевой. Поставил на каблуки, дал в руки зонтик, усадил в пролетку и покатал по Стокгольму: именно здесь в 1910 году произошла последняя встреча Ленина с матерью. Крупные планы Фадеевой и Родиона Нахапетова, который играл вождя революции, доснимали уже в Москве. Не скрою, играть в кино понравилось.
Через год папина командировка закончилась и родители вернулись в Москву. Мне как раз предстояло идти в выпускной десятый класс. Не прошло и двух недель, как Донской пригласил маму на Киностудию имени Горького посмотреть уже смонтированный фильм. За полтора года, что шли съемки «Сердца матери», а потом и второй части дилогии — «Верности матери», он сдружился с родителями. Мама взяла с собой меня. Помню длиннющий студийный коридор, нам навстречу идет лысый человек со знакомым лицом. По фотографиям знала, что это режиссер Герасимов. Донской любил пошутить. Говорит Сергею Аполлинариевичу:
— Гляди, Сергей, еще одна артистка появилась.
Я мгновенно залилась краской.
— Артистка — это хорошо, — поддержал шутку Герасимов. — Пусть через год поступает. Будет время — приходите на курс, который я только что набрал. Посмотрите, как у нас учатся.
На том и расстались.
Через два дня нам домой позвонил директор Донского:
— Встретил тут Герасимова, он попросил найти большелобую девочку, с которой его Марк познакомил. Велел прийти к нему первого сентября.
— Куда?
— Во ВГИК. К половине девятого.
— А как же школа?
Но я поехала. Прихожу в мастерскую Герасимова. Коса до пояса, ресницы не накрашены, юбочка в складочку. Руки-ноги трясутся. А вокруг — раскрепощенные и, как мне показалось, страшно взрослые студенты, у которых уже Голливуд на горизонте. Что я буду здесь делать? Постояла, посмотрела и так и не дождавшись Герасимова, отправилась восвояси.
Домой возвращалась почему-то на перекладных — на нескольких троллейбусах. Явилась уже часов в одиннадцать. Папа спросил:
— Ну что, познакомилась с Сергеем Аполлинариевичем?
— Нет.
Папа усадил меня напротив:
— Наташа, тебе сколько лет?
— Шестнадцать.
— То есть ты уже взрослая. И говорила, что хочешь поступать во ВГИК. Значит, должна держать слово. Поэтому сейчас опять поедешь в институт и познакомишься с Герасимовым. Только когда окончательно решишь, что это «не твое», сможешь пойти в школу, в МГИМО, куда пожелаешь.
Зачем он так сказал? Родители хотели, чтобы я пошла по их стопам. Тем более что я прекрасно знала английский язык, на каникулах уже переводила делегациям, разбиралась во всех тонкостях этикета. И тут кино — область, от которой они совершенно далеки. Родители проявили настоящую мудрость, до которой, боюсь, уже не доживу. Папа подарил мне шанс самой решать свою судьбу, за что не устану его благодарить. Скажи он решительное «нет!», наверное, так и не стала бы артисткой: всегда прислушивалась к его мнению.
Папа дал денег на такси, я вновь поехала во ВГИК. Вбегаю в институт и первые, кого вижу, — Сергей Аполлинариевич и Тамара Федоровна Макарова. Мы наконец познакомились, и мне предложили стать вольнослушательницей у них на курсе.
Конечно, это было не положено — учиться в институте без аттестата о среднем образовании. Спас Антон Петрович Полехин, директор легендарной английской спецшколы № 20, где я училась, — разрешил сдавать экзамены экстерном. Он был удивительным человеком. Знал учеников по именам, по утрам здоровался со всеми у калиточки, очень нас опекал. Забегая вперед, скажу, что в той же школе восемь лет проучилась Наташа. Когда не стало моего папы, я позвонила Полехину:
— Антон Петрович, Наташа сегодня не придет. У нас беда.
— Господи, бедная девочка! Почему мне сразу не сообщила? Я бы помог.
Следующий год я днями пропадала во ВГИКе, а по ночам учила физику, химию и другие школьные предметы. Получив аттестат, должна была стать наконец полноправной студенткой. Но чтобы остаться в мастерской Герасимова — то есть на втором курсе, пришлось за три месяца досдавать кучу предметов. Только лет десять назад узнала, что во ВГИКе хранится заявление Герасимова ректору, в котором он просит в виде исключения зачислить меня сразу на второй курс «в связи с выдающимися способностями». Мэтр, классик пишет так о шестнадцатилетней девчонке! Это меня совершенно «опрокинуло».
Нас называли курсом четырех Наташ. Среди моих сокурсниц — Наталья Бондарчук, Наталья Аринбасарова и Наталья Гвоздикова. На режиссерском факультете учились Сережа Никоненко и Николай Губенко. Колин короткометражный фильм «Настасья и Фомка» стал моим полноценным дебютом. Очень дружила с Колей Еременко, Талгатом Нигматулиным и Вадимом Спиридоновым. Мы даже не дружили — взрослели вместе.
Так вышло, что многих из мальчиков уже нет на свете... И Вадика, и Коли, которого очень любил Сергей Аполлинариевич. Снимал еще отца Еременко в картине «Люди и звери». Знаю, что Коля часто бывал у Герасимова дома. Я по сути своей, по характеру была подальше, так близко не приближалась. До сих пор не понимаю, что произошло с Нигматулиным. Все говорили, что попал в секту, где его и убили. Но я же помню, насколько Талгат был силен и ловок! Из Японии, где еще на четвертом курсе представляла «У озера», просил меня привезти фотографию Тосиро Мифунэ — прославленного артиста, владевшего всеми видами единоборств. И Нигматулин знал миллион приемов! Не верится, что с ним могло такое случиться.
Но пока мы еще студенты, впереди — все пути открыты. Я была на курсе самой младшей, наивной, этим и нравилась: чуть что — заливалась краской и ребята надо мной подтрунивали. Скажут например: «Представляешь, какие сейчас картины начинают снимать? Что ни фильм — откровенная сцена. Тебе придется всякий раз замуж за партнера выходить». Я становлюсь алого цвета, все вокруг хохочут. Когда смотрю черно-белый фильм «У озера», прекрасно вижу, где у меня нормальное лицо, а где — пунцовое.
Не успела я сдать экзамены, как Герасимов прочел нам сценарий будущей картины «У озера». Сказал, кто станет играть: он всегда снимал своих студентов. Но добавил: «Героиню буду искать». Следующие полгода он со мной репетировал. Только спустя время узнала, что со мной одной. Познакомил с будущим партнером Василием Макаровичем Шукшиным. Помню, была зима, он стоял у окна, пытаясь зажечь сигарету. Я заметила, что у него дрожат руки. Боже мой! Удивительный, великий человек — и так нервничает перед первой репетицией! Сама переживала чудовищно. Страшно уставала. Иногда казалось: вообще ничего не получится.
Только за два дня до отъезда в экспедицию на Байкал Герасимов сообщил, что меня утверждает. Честно говоря, даже сил не было обрадоваться. Чувствовала себя совершенно выпотрошенной и понимала, какой предстоит адский, каторжный труд. А ведь мне не исполнилось еще и семнадцати. Приходила на площадку натянутая как струна, в этом состоянии кусок в горло не лез. Кстати, на съемках «Тегерана-43» выяснилось, что этим мы похожи с Аленом Делоном: он тоже не ест, когда работает.