Эгон Шиле: расплата
Похожий на нахохлившуюся птицу, художник стоял под зарешеченным тюремным оконцем, в которое, словно чьи-то голые исхудавшие руки, сквозь прутья тянулись ветви, и ждал, пока надзиратель выпустит его во двор на прогулку. Волосы растрепаны, взгляд надменный. Наконец лязгнул засов и железная дверь камеры распахнулась
Увидев любимого, Валли, встав со скамейки, застенчиво улыбнулась, щуря на солнце милые умные глаза. Эгон обнял ее худенькие угловатые плечи. Заботливая подруга принесла немного еды, бумагу для рисования и краски.
Валери Нойциль оказалась единственной, кто в том злополучном 1912 году навещал Шиле в тюрьме...
Она появилась в его мастерской, будучи в свои семнадцать лет уже девушкой «с историей». Семья жила в небольшом австрийском городке, но когда отец, школьный учитель, скончался, мать с четырьмя дочерьми в поисках заработка перебралась в Вену. Там они постоянно скитались, сменив в общей сложности полтора десятка адресов. Старшая, Валли, устраивалась то продавщицей, то кассиршей, демонстрировала одежду в магазине, а потом по примеру многих сверстниц из рабочих семей подалась в натурщицы.
Обыватели смотрели на особ, позировавших художникам иногда в чем мать родила, а после беззаботно сидевших с ними в кафе, с осуждением — перед Первой мировой европейское общество, конечно, стало более либеральным, но не настолько... Впрочем, барышням до косых взглядов не было дела, они с удовольствием проводили время у богемных приятелей — с ними же так интересно!
Эгон сразу обратил на себя ее внимание. Молодой, едва за двадцать, под копной непослушных волос упрямый лоб, глаза внимательные и грустные, пальцы как у пианиста. Романтический облик, просто лорд Байрон — сказал бы кто-нибудь пообразованнее. Валли про знаменитого английского поэта ничего не знала, но необычность юноши уловила: за его элегантным костюмом и хорошими манерами скрывался бунтарь, картины и рисунки которого шокировали публику.
Сначала Шиле просто платил ей, как и другим, за сеансы, что позволило снять скромное, отдельное от матери жилье. А вскоре тихая рыжеволосая натурщица стала подругой, помощницей, постоянной моделью и музой Эгона, превратившись, как отмечал друг художника писатель Артур Ресслер, в его тень. Ясноглазая, хрупкая на вид девушка, переехав к возлюбленному, занялась его делами: покупала бумагу-холсты-кисти-краски, ходила по всяким конторам, даже вела переговоры с коллекционерами и владельцами галерей.
Валли покорно приняла и то, что в их доме постоянно толпились натурщицы, подчас совсем юные, которые, сбежав от строгих родителей в поисках свободы и легкого заработка, находили у Шиле временный приют. Девчонки слонялись по комнатам, шушукались по углам, делясь нехитрыми секретами, занимались своими делами, а он цепким взглядом подмечал детали и делал наброски: как сидят, положив ногу на ногу, причесываются, натягивают чулки, расправляют юбки.
Порой взбирался на лестницу и сверху зарисовывал этот пестрый гомонящий цветник. Валли тоже иногда позировала вместе с другими. Работы Эгона пользовались спросом, выполненные заказы его муза относила любителям эротических картинок и по возвращении бережно складывала полученные деньги — на хозяйство...
Напрасно фройляйн Нойциль волновалась, что какая-нибудь бойкая «квартирантка» похитит у нее возлюбленного, — кроме сестры Герти, собрата по цеху Густава Климта да нее, милого «щебечущего жаворонка», Шиле никто оказался не нужен. «Вена мрачный город, полный теней», — писал он в своем дневнике.
От венской суеты любовники сбежали в Южную Богемию, в городок Чески-Крумлов, где родилась мать Эгона. В глубинке их никто не знал, там, казалось, можно без помех работать, наслаждаться друг другом. Однако в провинции нравы строже столичных, тут же начались пересуды: мол, что за странная пара — не муж с женой, а живут вместе, да еще привечают девушек-подростков из бедных семей. Бог знает, чем они там с ними занимаются!
Назревал скандал, так что пришлось перебраться поближе к Вене, в Нойленгбах. Но и здесь добропорядочные бюргеры отнеслись к Эгону с подозрением. Быта, столь милого обывательскому сердцу, он не признавал, привычного жизненного уклада не придерживался, все в его доме казалось странным, даже греховным.
Однажды к художнику заявилась полиция: какая-то девчонка удрала из дому, а где еще искать местных беглянок, как не у этого «лохматого», в чье жилище постоянно захаживали девки? «Не пора ли прикрыть рассадник разврата?» — вопрошали горожане. И после того как стражи порядка обнаружили там стайку полуодетых барышень, а еще рисунки «непристойного содержания», Эгона арестовали.