«Дон Масимо»: Максим Горький на Капри
В марте этого года исполнилось 155 лет со дня рождения Максима Горького. Но как оказалось, великого писателя помнят не только на родине! Побывав недавно в Италии, с удивлением обнаружила, что здесь сохраняют память о Горьком, который провел семь лет на Капри и около десяти — в Сорренто. Такой популярности, какую Алексей Максимович познал на этой солнечной земле, ему не доводилось испытывать, пожалуй, нигде, хотя он объездил полмира. Как жил знаменитый писатель в Италии? Об этом — наша статья.
О том, что Горький «никогда не был бедным», писали много и давно, развенчивая советские мифы. В России его имя прошло разные этапы — от истинной любви и навязанного людям чрезмерного почитания до полного равнодушия и почти забвения. И до снова возникшего интереса (сейчас редкий театр не ставил «Вассу Железнову» или что-то еще). Но есть одна страна, где Горького любили всегда. И он отвечал ей тем же. В сущности, он прожил здесь почти треть жизни. А объездил, можно сказать, весь мир! Еще до революции побывал в Америке.
В 1905 году писателя посадили в тюрьму за революционные листовки. Этот арест возмутил не только российскую, но и мировую общественность, поэтому власти вскоре отпустили его. Вообще, постоянное и горячее участие и сочувствие со стороны простых людей сопровождали Горького всю жизнь. В 1906 году он по поручению Ленина отправился через европейские страны в США, чтобы собрать средства для партийной кассы. Супруга, Екатерина Пешкова, и двое детей остались дома, а любимая женщина, актриса Мария Андреева, поехала с ним. Как уже отмечалось, Горькому всегда «создавали условия». Вот и теперь он плыл в Америку на лайнере, в каюте класса люкс, где были гостиная, спальня, кабинет и даже настоящая ванна! Может поэтому, сначала писателю понравилась эта страна. В письме другу он сообщал: «Эта такая удивительная фантазия из камня, стекла, железа, фантазия, которую создали безумные великаны, уроды, тоскующие о красоте, мятежные души, полные дикой энергии. Все эти Берлины, Парижи и прочие «большие» города — пустяки по сравнению с Нью-Йорком. Социализм должен впервые реализоваться здесь...»
Алексею Максимовичу, проехавшему по нескольким городам, удалось собрать крупную сумму. (Настоящее имя писателя — Алексей Максимович Пешков, именно такое отчество использовали в кругу друзей и коллег. Максимом его практически никто не называл, так как всем было известно настоящее имя. Называли либо фамилию-псевдоним, либо настоящее имя-отчество. И мы будем следовать этой традиции. Только в Италии имя Максим прижилось, но с особенностями языка. Местные называли Горького «Дон Масимо». — Прим. ред.).
Вскоре Горький разочаровался в Америке и писал уже по-другому: «Я здесь все видел — М. Твена, Гарвардский университет, миллионеров, Гиддингса и Марка Хаша, социалистов и полевых мышей. А Ниагару — не видал. И не увижу. Не хочу Ниагары...» Но вероятно причиной разочарования были строгие нравы, которых он не ожидал. Кто-то из журналистов прознал, что Андреева — не жена писателя. В газетах про него написали как про двоеженца. После этого его и Андрееву в одну минуту выселили из отеля, и они долго не могли нигде заселиться. В конце концов супруги-меценаты Мартин приняли их в своем поместье на острове Статен-Айленд. Горький в письмах друзьям нещадно ругал страну, говоря, что не их дело, на ком он женат. Вскоре он уехал, и об Америке с тех пор всегда отзывался с недовольством.
«Столько видишь красивого, что пьянеешь и ничего не можешь делать»
Из-за обострения туберкулеза в конце 1906 года Горький уехал в Италию. Писатель знал, что в этой стране любят его творчество. Его произведениями увлекалась молодежь, его творчество изучали в Римском университете. Встреча в порту Неаполя была поистине феерической. Как только пароход причалил, к писателю ринулись журналисты, молодежь, студенты. Корреспондент местной газеты по-русски приветствовал Горького. Его поселили в самой престижной гостинице «Квисисана», а затем в «Везувии» с видом на море. В этих отелях и сейчас можно снять номер от 500 евро за ночь. Но «знаменитые», овеянные историей номера стоят дороже, и забронировать их практически невозможно! Такой высокий спрос.
Горький приехал в Италию отдохнуть и побыть в тишине, но в Неаполе он этого не получил. Реакция на него на улицах была как на суперзвезду. Для итальянцев Горький был героем революции. Где бы он ни появлялся, слышалось: «Да здравствует Максим Горький! Да здравствует русская революция!» Художница Валентина Ходасевич вспоминала: «Популярность Горького у неаполитанцев была столь целика, а любовь их так экспансивна, что ходить с ним по улицам было почти невозможно. Многие проходящие мимо или увидевшие его из окон магазинов бросались на улицу, хватали его руки, пожимали, целовали, на ходу становились перед ним на колени... Во время одной из поездок в Неаполь, чтобы спастись от этого, увидев извозчика, мы сели в пролетку, но экипаж был окружен людьми, кто-то уже выпряг лошадь, и несколько человек, схватив оглобли, легкой рысцой потащили экипаж. Кругом бежали «охранявшие покой синьора Горького» поклонники и во весь голос кричали: «Да здравствует Горький! Дорогой! Дорогуша! Какой красавец!»
Однажды Алексей Максимович и Андреева задумали сходить в театр. Они хотели зайти позже всех и тихонько проскользнуть на свои места, но не тут-то было. Когда гости вошли в ложу, увертюра уже началась. Представление остановили, зажгли свет, музыка прервалась, артисты вышли из-за кулис, публика вскочила с мест. Вместо классической музыки оркестр тут же сыграл «Марсельезу». Спектакль едва смогли начать, все вгляды были направлены не на сцену, а на ложу писателя.. После окончания он с трудом мог выйти. Толпа следовала за ним до самого отеля! Из его номера, как ни бросишь взгляд, всегда был виден маленький островок вдали, казавшийся таким тихим и спокойным. «Вот туда я и поеду! На Капри!» — решил Горький, уставший от внимания к своей персоне. И, приехав, сразу же попал под обаяние острова: «Капри — кусок крошечный, но вкусный. Вообще здесь сразу, в один день, столько видишь красивого, что пьянеешь, балдеешь и ничего не можешь делать...» Надо отметить, что и сейчас, несмотря на машины, толпы туристов, очереди, страшную дороговизну и абсолютную безнадежность попасть на паром к острову позже 12 часов дня, покой чувствуется. Это правда! А что же было тогда, более ста лет назад? Истинный рай!
Конечно, писатель работал — здесь родились многие его, ставшие любимыми читателями, произведения. Но удавалось и отдыхать, а порой прокатиться в Неаполь или Флоренцию. Но самое приятное, что в такой райский уголок к нему часто приезжали соотечественники — писатели, артисты. А также простые люди, которые организовали на Капри нечто типа «колонии», потому что снимать подобно Горькому особняк не могли. Вот что вспоминает журналист Константин Пятницкий, который жил у Горького в 1909 году. По этим воспоминаниям можно представить себе атмосферу виллы.
«Пришло известие, что через несколько дней на Капри приедет один из героев «Народной воли» — Герман Александрович Лопатин... Лопатин приехал с вечерним пароходом, часу в шестом. Через 20 минут он был среди нас, в столовой Горького. Вот он стоит пред одним из окон столовой, выходящих на Неаполитанский залив. Наступает закат, спокойная гладь залива походит на исполинское серебристо-розовое зеркало... Обед кончился. Вошла горничная и сказала, что в нижнем этаже виллы уже собрались русские рабочие. Это были слушатели так называемой Каприйской школы. Летом 1909 года они съехались на этот маленький остров со всех концов необъятной России. Разместились группами по крестьянским домикам; но ежедневно собираются вместе для занятий. Богданов, Луначарский и другие партийные товарищи читают им ряд курсов по социализму; Горький ведет беседы по литературе. Аудиторией служит пустующая комната в нижнем этаже виллы Горького. Лопатин захотел прежде всего повидаться и поговорить с этими рабочими. Он провел среди них весь вечер. Вернулся в столовую только к вечернему чаю, часов в 11... После чаю беседа продолжалась. Горький, видимо, любовался жизнерадостностью Лопатина...
Утренние часы вплоть до завтрака Лопатин посвятил осмотру острова. Вернувшись, он рассказал нам о своих впечатлениях. Особенно поразила его красота «Голубого грота». Эта пещера считается одним из чудес мира... Как только кончился завтрак, Лопатин обратился к Горькому: «У меня, Алексей Максимович, большая к вам просьба: хотелось бы послушать последнее ваше произведение». Горький встал и молча пошел в свой кабинет. Мы с Лопатиным прошли туда же. Началось чтение «Городка Окурова». Кончив чтение, Горький вышел по делу. Мы с Лопатиным остались вдвоем. Было около пяти часов вечера. Лопатин молча любовался красотою залива; сегодня его поверхность казалась светло-серой, только около острова Искии вилась широкая серебряная полоса...»
Кстати, понятие «вилла Горького» нуждается в уточнении. Собственного жилья как такового у писателя здесь никогда не было, он арендовал виллы. Их было три. Сначала вилла «Блезус», располагавшаяся в очень живописном месте, сейчас здесь находится отель «Вилла Крупп». (Потрясающее место, в котором мне не удалось найти свободного номера на ближайший год!) Именно здесь в 1908 году Горький принимал Ленина, когда тот находился в эмиграции во Франции. Об этом тоже осталось множество воспоминаний свидетелей, так как повидать Ленина на виллу стекались многие соотечественники. Исходя из их рассказов можно воссоздать обстановку того визита. Итак, Горький долго готовил «Блезус» к визиту гостя. Отвел ему большую комнату с видом на море возле своего кабинета и сам встречал гостя на пристани. Они тепло поздоровались, однако споры разгорелись уже по дороге домой, так как Ленин сразу его предупредил о невозможности философских споров. Горький вспоминал: «По дороге на квартиру ко мне и там я пробовал объяснить ему, что он не совсем прав — у меня не было и нет намерения примирять философские распри, кстати, не очень понятные мне».
Споров в этот визит избежать не удалось, хотя писатель старался создать расслабляющую обстановку. Приглашал на виллу гастролирующего в Неаполе болгарского певца Петра Райчева, все гости собирались за кофе на большой террасе виллы. «Ленин был остроумен, — вспоминал Райчев, — любил шутить, обладал особенным чувством юмора. Даже когда говорил серьезно, вкладывал в слова тонкий, иногда колкий юмор. Должен признаться, что не встречал в своей жизни другого человека с такой огромной эрудицией. Она позволяла ему говорить по всем вопросам как большому специалисту, и я много раз был свидетелем, как беспомощно «проваливались» его собеседники». ...Было поздно. Гасли огни далекого Неаполя. Сорренто, Кастелламаре и зловещий силуэт Везувия пропали в золотисто-синем сумраке. Начинался рассвет. «Спокойной ночи!» — проговорил Горький. «Пора, — добавил Ленин. — Доброго дня! Легкой работы!» Работа? Да, Ленин уходил работать. Свет за окнами его комнаты горел и глубокой ночью...»