Мари Фредрикссон, Хелена фон Цвейгберг: «Любовь к жизни». История солистки Roxette

«Меня не узнавали»

Мари о болезни

До июля 2003 года Микке был уверен: я такая же, как раньше, несмотря на болезнь. Но тем летом все изменилось.

Мы ехали в Хальмстад из нашего тогдашнего летнего дома в Хавердале. Микке попросил меня закрыть за собой дверь, а я не могла понять, чего он от меня хочет. Что я должна сделать?

Микке, конечно, решил, что происходит нечто странное. А до меня никак не доходило: что ему надо?

Чуть позже мы приготовили детям хот-доги. И тут я взяла сосиску, полила ее горчицей и кетчупом и только потом попыталась запихнуть ее в булку — как будто забыла, в каком порядке это делается.

В тот вечер я не смогла нормально убрать со стола. Простые вещи, которые каждый из нас делает по тысяче раз, не задумываясь, казались сложнейшей головоломкой. К нам в гости пришли Кларенс и Марика с детьми, а я ходила вокруг них со столовыми приборами, не понимая, куда их положить.

С так называемой операции гамма-ножами прошло полгода.

Поговорив по телефону с онкологом из Каролинской больницы, мы приняли решение отправиться домой. Микке поехал на машине, а мы с детьми — на самолете. Из аэропорта нас должно было забрать заранее заказанное такси. Но когда мы приземлились, я не смогла назвать адрес. Его словно стерли из памяти. Каким-то чудом добраться до дома все же получилось. Помогли дети — да и в компании, где мы бронировали машину, знали наш адрес. Ужасная ситуация. А ведь я даже ее не запомнила! Позже мне рассказал об этом Микке — ему звонили из фирмы, чтобы уточнить кое-какие детали.

Микке связался с моим врачом, и тот объяснил, что после облучения у многих в мозгу появляется отек. В моем случае он начал давить на область мозга, отвечающую за логическое мышление. Если Микке говорил: «Взгляни туда» и указывал куда-то, я смотрела на палец. Если он просил меня спуститься в погреб, принести бутылочку вина и заодно захватить диск, я не могла запомнить все сразу: информации становилось слишком много. Целых три действия, которые мне не удавалось увязать в единое целое: подвал, вино, диск.

Мне выписали кортизон: он должен был уменьшить отек. Доза была максимально дозволенной: тридцать две таблетки в день. Берит — мама Микке — следила, чтобы я не забывала выпить их все. Мое лицо сильно опухло, и я перестала быть похожей на себя. Раньше меня узнавали абсолютно все, теперь — никто.

Можете представить, каково это?

Самое ужасное — даже не то, что меня не узнавали. Куда страшнее то, что во мне не узнавали человека, которым я являлась. Ту, кем я была, в жизни, которой я жила. Каждый взгляд в зеркало повергал меня в шок.

Суета вдруг утихла. Мне звонило все меньше людей, и я чувствовала себя невероятно одиноко. Меня окружала тишина. Раньше я всегда была в гуще событий, теперь же оказалась где-то на периферии.

Я потеряла многих друзей. Они испугались, особенно когда меня так разнесло.

Но были и исключения.

Меня ни на минуту не покидал мой лучший друг Пер Ларссон. Он постоянно интересовался, как я себя чувствую, но при этом вел себя обычным образом, не обращая внимания на мой внешний вид. За это я ему очень признательна.