Человек с комплексом полноценности
Однажды Олег Павлович Табаков так изложил свою биографию: «Поддерживал. Помогал. Выручал. Хоронил. Доставал. Делился. Любил…» 17 августа воистину народному артисту могло бы исполниться 83 года...
«Пребывание на сцене — моя настоящая жизнь. Все остальное — либо подготовка к ней, либо отдых». (О.П. Табаков.)
В ефремовском спектакле по пьесе Антона Павловича Чехова «Чайка» Табаков в роли Сорина иронично называл себя «человеком, который хотел». Самого Табакова с полным основанием можно назвать человеком, который хотел и делал. И сделал очень многое. Вряд ли кто-то сделал бы столько. Помню, на одном из вручений Российской независимой премии «Триумф» он предстал, как всегда, необычайно свежим, подтянутым, самодостаточным. И очень быстрым: быстро вышел, воспринял, поаплодировал, поулыбался, быстро ушел... Он все делал быстро. А вот играл не быстро: чувственно, филигранно, смакуя каждое движение и души, и тела. Играл везде: и в многочисленных кабинетах, и в несметных комиссиях, и в бессчетных комитетах, и даже в Кремле... Не играл, понятное дело, лишь на сцене. Потому как на сцене он жил.
...Мы познакомились в Екатеринбурге 25 лет назад. Первое интервью было о гастролях его Театра-студии в городе, который для Табакова стал городом первой любви. «Да, да, в Свердловске жила моя первая любовь, но это уже, как говорится, моя частная жизнь». О частном ему было не интересно, а о театре, в котором он до последних дней открывал что-то новое и удивлялся, как ребенок, рассказывал мне не раз. Говорил всегда вкусно, увлекаясь. Не все вмещалось в публикации. Вот лишь некоторые из неопубликованных монологов Олега Павловича разных лет.
О детстве, музыке, кино и первом походе в театр
...Я из провинциальной семьи провинциального города Саратова. Родители – интеллигенты в первом поколении. Хотя по отцу род Табаковых, вернее, Утиных, крестьянский (моего прадеда Ивана Ивановича Утина воспитывал богатый крестьянин Табаков и приписал свою фамилию). Мама моя принадлежала к дворянскому роду. У ее отца Андрея Францевича Пионтковского было имение в Одесской губернии Балтского уезда, кстати, в черте оседлости для евреев. Кроме того, наша семья была насквозь медицинской. Мама хотела, чтобы я стал врачом-гинекологом, но я не стал – это мой личный вклад в советскую медицину… В связи с вышеизложенным можно понять, откуда я родом и каким образом формировались мои представления о том, что хорошо, что плохо, а что прекрасно. Отец, Павел Кондратьевич Табаков, служил начальником военно-санитарного поезда № 87. Мама очень много работала, на двух работах, и я был предоставлен сам себе и тому культурному наследию, которое частью своей присутствовало в нашей комнате в коммунальной квартире № 2 по адресу: Большая Казачья, дом 67. Я слушал пластинки с музыкой П.И. Чайковского, С.В. Рахманинова и В.-А. Моцарта, которые априори были в доме. Я слушал их часто. И во время войны, и после. Если же говорить о масскультуре, то надо назвать Вадима Козина, Кэто Джапаридзе и Изабеллу Юрьеву. И, конечно, Лидию Андреевну Русланову. Ее песни часто исполняла баба Аня. Конечно, не конгениально Руслановой, но совершенно свободно и лирично. Еще, помню, с удовольствием слушал хор девушек из оперы Верстовского «Аскольдова могила». «Консерваторское образование» я начал получать в Москве, попав в семью потомков В.А. Серова, Большая Молчановка, дом 18. Его старшая внучка Ольга Александровна Хортик, Олечка, была переводчицей с французского и стала для меня своеобразным Сперанским. Раза два я благополучно заснул на концертах, на которые она меня привела, но с третьего раза в сон меня уже не тянуло. Мы слушали Рихтера, Ойстраха, Юдину, совсем молодого Лазаря Бермана, который играл как будто не десятью, а двадцатью пальцами. Серовы всегда отмечали Пасху. Соблюдение национальных традиций было их духовной потребностью. К Серовым забегал Пастернак, читал главы из романа «Доктор Живаго», мы ходили в гости к Нейгаузам, ездили в Абрамцево, Архангельское, Мураново… У Серовых я познакомился с вернувшейся из лагерей Еленой Петровной Пестель. Родственница декабриста, ученица Михаила Александровича Чехова. Посмотрев прогон моей еще детской работы в Школе-студии, наговорила мне кучу комплиментов. Это была первая серьезная похвала в жизни. Елена Петровна и Олечка – виновницы того, что я уверовал в свою актерскую судьбу. Благодаря Олечке я постепенно стал превращаться из типичного коллаборанта молчалинского типа в homo sapiens, в человека, обладающего достоинством. Процесс этот продолжается, и я льщу себя надеждой, что умру интеллигентным человеком. Например, в том, что я не подписал ни одного документа, осуждающего тех, кто боролся с режимом, есть и Олечкино влияние.
…Я был нормальным мальчишкой, для которого спасение Чапаева было праздником души. И сердце замирало от атаки каппелевцев. Но два фильма поломали социалистическое непробиваемое душевное заграждение – «Испытание верности» Пырьева и «Верные друзья» Калатозова. Это та кинопродукция, которая вернула советским людям безусловные признаки нормального homo sapiens. С печалями, надеждами, очарованиями и так далее.
…Очень хорошо помню художественный театр, спасенный Иваном Михайловичем Москвиным и осевший в Саратове в 1942-м. Тогда я довольно быстро заснул на спектакле «Кремлевские куранты» и проснулся от громового голоса Бориса Николаевича Ливанова. Очарование полномасштабное наступило в 1952-м, когда за успехи в художественной самодеятельности меня вывезли в Москву и я попал на спектакль В.И. Немировича-Данченко «Три сестры». Актрисы, игравшие сестер, были явно старше своих персонажей, иногда не вмещались в те платья, которые были на них надеты. Болдуман играл Вершинина, Орлов – Кулыгина. И я плакал, глядя на них. По сути, про себя. Вот так была достигнута идентификация: мы с вами одной крови, вы и я… Ничего более высокого, чем этот спектакль, я в своей жизни не видел. Это было своеобразным членством в академии. Я говорю не о своих достоинствах, а о приверженности. Живой актер на сцене – волшебник. Глубина его переживаний – основной рычаг воздействия на зрительный зал.