Кавказ без тайн и загадок
По мнению автора книги Николая Силаева, специфика Северного Кавказа объясняется не этничностью, а поземельными отношениями, деиндустриализацией, налогами
В начале своего исследования Николай Силаев, наш недавний коллега по редакции журнала «Эксперт», а ныне ведущий научный сотрудник Института международных исследований МГИМО, отмечает, что «в российском общественном мнении распространен тезис о выпадении Северного Кавказа из правового, политического и культурного пространства России» и задается вопросом, «как можно объяснить и операционализировать такие интуитивно уловимые различия. И следует ли в данном случае доверять интуиции? Могут ли сами эти, казалось бы, очевидные отличия “Кавказа” от “не Кавказа” быть, говоря грубо, следствием бытовых стереотипов». И вся книга — это поиск ответа на эти вопросы, причем не абстрактно теоретического, хотя и с привлечением основательной теоретической основы, а основанного на полевых исследованиях в различных регионах российского Кавказа, проведенных в 2012–2015 годах. Эти исследования финансировались президентскими грантами по линии Института общественного проектирования и Фонда ИСЭПИ. Нужно оговорить, что автор не работал в Дагестане, а материалы из Чеченской Республики в книгу не вошли.
Многие главы книги напоминают полевой дневник исследователя с большими объемными цитатами из интервью с различными респондентами в разных регионах Северного Кавказа. И это полезно и читателю, который узнает, как в начале и середине прошлого десятилетия там чувствовали себя люди, которые отвечают за местное самоуправление трех этих республик. Как они понимали свои задачи, свои проблемы. И это как раз позволяет увидеть, что северокавказская специфика в большой степени растворяется в проблемах земли и в проблемах налогов. Николай Силаев в беседе с нами отметил: «исследования как раз и показали, что за пределами этих проблем про какую-то особую специфику, если мы смотрим на это сквозь призму именно управления, а не политики как управления, политики как преобразования, ничего и не скажешь». Вывод неожиданный и даже в чем-то провокационный. Ведь, по мнению Силаева, получается, что «если бы с возникающими вызовами справлялись регулярные бюрократические и в целом административные процедуры и структуры, то, в общем, и тема этнических проблем не возникала бы».
Мы встретились с Николаем Юрьевичем, чтобы обсудить поднятые в книге проблемы.
— Как бы вы сформулировали главную цель своего исследования?
— Общую тему я бы обозначил так: как этничность связана с разными областями политики. Имея в виду политику как борьбу за власть и политику как управление. Мы знаем, что на протяжении всего советского периода связь между этническим и политическим была гораздо прочнее, чем сейчас. Самый яркий, но не единственный пример — графа «национальность» в паспорте. И существовала гораздо более тесная связь, чем сейчас, административно-территориального деления и этничности. В момент распада Советского Союза этничность была источником социальной энергии, источником перемен, источником каких-то крупных политических сдвигов. И интересно посмотреть, что с тех пор поменялось. В какой степени этничность сохранила этот динамизм и этот политический потенциал.
— Но в России много национальных республик. Почему именно северокавказские выбраны в качестве предмета исследования?
— О Северном Кавказе часто писали, как о каком-то внутреннем зарубежье, как о какой-то совершенно особой части страны. Эту особость надо каким-то образом теоретизировать. Если мы говорим о «национальной специфике», то ее нельзя объяснять только этничностью, ее нужно объяснять чем-то еще, иначе это не объяснение, а тавтология.
— Чем тогда объяснить северокавказскую особость?
— Банальными вещами: поземельными отношениями, деиндустриализацией, налогами. Ни в одной из северокавказских республик, кроме Карачаево-Черкесии, так и не была проведена приватизация земель бывших колхозов и совхозов. Кстати, по любопытному совпадению, которое, конечно, тоже требует объяснения, КЧР в последние десятилетия чуть ли не самая спокойная республика. Там были очень жестокие столкновения внутри элиты в 1999-м, потом в 2004 году, но почти не было терроризма. Во всех остальных поземельные дела очень запутаны, огромная их часть — в тени. Это одна из причин, по которым воспроизводятся неформальные властные отношения. Постсоветская деиндустриализация привела к безработице, причем на фоне роста населения в большинстве республик. Для сельского населения доступ к земле — важнейший вопрос. Вот и «особость». Где неформальные властные отношения — там низкая собираемость налогов. Интервью, на которых основана книга, относятся к 2012–2015 годам, очевидно, что с тех пор российская налоговая администрация стала значительно лучше. Но в середине прошлого десятилетия дела обстояли не так хорошо. И в книге есть история о том, как руководство Ингушетии добивалось роста собираемости налогов, привлекая к этому делу даже депутатов муниципальных советов. Депутаты, разумеется, старались этого избежать: ведь начальство, по сути, добивалось, чтобы они шли требовать уплаты налогов к своим односельчанам, родственникам, соседям.
— В чем же тогда состоит национальная политика?
— Я не пытался ответить на этот вопрос в масштабах всей страны. А если говорить о Северном Кавказе, то политическая реакция государства на эту «особость» и составляет национальную политику. И здесь можно проследить важный сдвиг по сравнению с советской эпохой. В советское время этническая принадлежность была положена всем — как «пятый пункт». Сейчас в России национальная политика — это вещь избирательная, таргетированная, если угодно. Она включается и работает в тех социальных пространствах, которые по каким-то причинам оказываются вне поля действия регулярных бюрократических механизмов. В книге об этом говорится в главе о Ставропольском крае. Допустим, у вас есть в регионе какое-то число людей, обладающих неформальным влиянием. Если вы администратор, то вам с этими людьми нужно установить какие-то отношения, включить их в политический процесс. И здесь и вы как администратор, и они как носители неформальной власти оказываетесь равно заинтересованы в этничности. Для них этническая солидарность — это наиболее доступный способ публично оформить свою патрон-клиентскую сеть и укрепить ее. Для вас это путь включения их в политику в качестве представителей этнической группы. В этом качестве вы назначаете их в какой-нибудь консультативный совет — и они становятся для вас более прозрачны, понятны и предсказуемы, чем просто «местные авторитеты». Если у вас в регионе поземельные отношения запутанны, а налоги платятся не очень аккуратно, то, скорее всего, у вас есть немало носителей неформальной власти, которыми нужно как-то управлять, как-то их контролировать. И этничность становится инструментом такого контроля. Приводным ремнем государственного управления, если пользоваться известной ленинской метафорой. По мере сокращения неформальных властных отношений снижается и потребность бюрократии в инструментах национальной политики.
— То есть национальная политика возникает ad hoc?
— Да. И формируется тоже ad hoc. И в этом смысле многочисленные упреки, которые в академической литературе, особенно западной, выдвигаются в адрес российской национальной политики — мол, у нее нечеткие доктринальные основы и слабые институты, — бьют мимо цели. Доктрина и институты так и созданы, чтобы быть применимыми в самых разных обстоятельствах.
Следующая тема — это этнические мобилизации.
— Давайте уточним, что вы понимаете под этнической мобилизацией?
— Это коллективное политическое действие, основанное на этнической принадлежности.
Повседневный взгляд состоит в том, что само существование этнической группы есть источник ее мобилизации. По умолчанию предполагается, что члены этнической группы разделяют некие общие убеждения и отстаивают общие интересы. Этот взгляд тоже проистекает из обстоятельств распада СССР, сопровождавшегося массовыми и часто разрушительными этническими мобилизациями. Оттого у публицистов правого толка этничность так и остается под подозрением: якобы она сама по себе порождает заговоры против единства страны. А у некоторых публицистов либерального толка она, наоборот, выступает своеобразным источником надежд: якобы меньшинства вот-вот восстанут, и «режим» рухнет.
Но на самом деле картина гораздо сложнее. Известный теоретик Роджерс Брубейкер в одной из своих книг заметил, что внимание исследователей обычно привлекают результативные попытки этнической мобилизации, в то время как безрезультатных попыток было гораздо больше. Успех этнической мобилизации совершенно не предрешен, потому что попытки такой мобилизации сталкиваются с очень сложными обстоятельствами внешней и внутренней среды. И с этой точки зрения считать само этническое разнообразие в России источником обязательных этнических мобилизаций совершенно неверно.
— В книге вы приводите примеры черкесской и балкарской этнических мобилизаций.
— Да, и между ними есть примечательные отличия. Черкесская этническая мобилизация вся была построена вокруг исторической памяти о Кавказской войне и махаджирстве — массовой эмиграции черкесов в Османскую империю в 60-х годах XIX века. И конечно, на тех политических возможностях, которые предоставила Олимпиада в Сочи. Красная Поляна, где проводились состязания, — это именно то место, где 21 мая 1864 года встретились колонны войск Российской империи, наступавших по разным направлениям на земли черкесов. Там завершилась Кавказская война. Черкесские активисты не могли пройти мимо такого случая напомнить об истории. Однако черкесская мобилизация почти не имела связи с практическими вопросами государственного управления. И федеральные власти на поле культурной политики активистов обыграли: церемония открытия Олимпиады была построена на общероссийской, а не местной истории — естественно, с должным уважением и к региональному культурному наследию.
А вот балкарская этническая мобилизация в 2000-х и 2010-х, наоборот, строилась вокруг вещей практических — вокруг проблематики муниципальной реформы и выполнения 131-ФЗ «Об общих принципах организации местного самоуправления». Власти КабардиноБалкарии добивались, чтобы в республике, вопреки нормам этого закона, были выделены так называемые межселенные территории (территории под непосредственным контролем властей субъекта Российской Федерации, они по закону выделяются в регионах с низкой плотностью населения). Балкарские активисты были недовольны тем, что большая часть таких территорий в республике была создана в горах и там муниципалитеты, в которых большинство жителей составляли балкарцы, утратили право распоряжаться своей землей. Они требовали отмены этого решения и в итоге добились, чтобы межселенные территории исчезли из законодательства КБР. Правда, затем парламент КБР принял закон о землях отгонного животноводства, которые также расположены в горах и, как раньше межселенные территории, должны были находиться под контролем республиканских властей. Против этого балкарские активисты тоже протестовали. В итоге вопрос завис: республиканская норма о землях отгонного животноводства не отменена, но фактически не действует, поскольку сами земли не размежеваны.
— Выходит, этничность имеет прямой выход на тематику муниципального управления?
— Самое любопытное, что борьба балкарских активистов за буквальное выполнение 131-ФЗ — это редкий случай, когда такой выход есть. И то он оказывается, если можно так сказать, не вполне прямым. Характерный эпизод. Идет совещание в полпредстве президента в СКФО, обсуждается вопрос о тех самых землях отгонного животноводства в КабардиноБалкарии. И один из активистов говорит что-то вроде: «Мы не можем допустить, чтобы наши этнические земли управлялись республиканскими властями». Хозяин кабинета реагирует немедленно: законодательство Российской Федерации не знает понятия «этнические земли».
Тут видно, как партикуляристская логика этнической мобилизации вступает в противоречие с универсалистским языком права и государственного управления. Этничность может быть пригодна для мобилизации, но плохо пригодна для переговоров, на которых фиксируется политический и правовой результат этой мобилизации. Здесь этническим активистам нужно переходить на универсалистский язык общего блага, а не блага для их группы. Но, переходя на такой язык, они рискуют утратить свой источник силы. И самое интересное, что показали полевые исследования, — как мало на самом деле этничность связана с вопросами государственного и муниципального управления. Она, конечно, присутствует в образовательной и культурной политике, но за пределами этих областей ее попросту нет. Если в Советском Союзе этничность была вездесущей, то в России это уже далеко не так.
— Вернемся к национальной политике, о которой вы тоже пишете, это, видимо, и есть политика отслеживания возникающих этнических мобилизаций в тех случаях, когда они могут представлять угрозу для государственного единства.
— Да. И Федеральное агентство по делам национальностей, насколько я знаю, ведет такую работу. Несколько лет назад они разрабатывали сложную систему мониторинга и предупреждения столкновений на этнической почве. У меня эта идея вызывает некоторый скепсис: следить за этим, конечно, нужно, но вряд ли здесь полезны какие-то формализованные показатели. Хотя понятно, что сейчас есть потоковый анализ данных социальных сетей и подобные полезные вещи. Я хотел на конкретных примерах подчеркнуть изменчивый и текучий характер этничности. Если это удалось, от книжки будет толк.
— Безусловно. Может быть, национальная политика — это в том числе и некая культурная политика, которая разными способами снимает возможное напряжение?
Я немного отвлекусь от кавказских проблем. Известно, что в 1960-е годы в США произошли многочисленные негритянские беспорядки, местами перераставшие буквально в восстания. И Конгресс создал комитет по изучению причин этих беспорядков. К тому времени уже вроде бы все законы, уравнивающие афроамериканцев с белыми, были приняты. Возник вопрос: а что происходит? Всё уже принято, все равны. Конечно, важную роль играли экономические причины, нищета основной массы афроамериканцев, произвол полиции. Но мне тогда запомнилось, а материалы этой комиссии были опубликованы у нас в журнале «За рубежом», что афроамериканцы ощущали себя отсутствующими в публичном пространстве страны, например в рекламе, в истории страны, что вызывало у них сильное эмоциональное напряжение. Вроде они есть. А читаешь учебники истории, прессу, смотришь телевизор — их нет. Или если есть, то с какими-то скандалами, грабежами, преступлениями.
И именно тогда в учебники стали включать упоминания о знаменитых афроамериканцах. Изменилась тональность публикаций и тех же кинофильмов. Это не решило всех проблем, но часть их остроты сняло. Это то, что я называю культурной политикой. У нас в настоящее время есть, на ваш взгляд, такая политика? В советское время она была.
— Очень интересный вопрос. Мы регулярно сталкиваемся с тем, что люди с Кавказа критикуют наше информационное пространство за то, что Кавказ в нем недостаточно представлен или представлен в дурном свете. И с этой точки зрения, наверное, нам такой политики не хватает. С другой стороны, здесь палка о двух концах. Когда мы публично говорим о какой-то группе, мы тем самым акцентируем межгрупповые границы. Кстати, американская политика позитивной дискриминации сильно укрепила межрасовые границы в обществе, и это замечают американские же наблюдатели.
Фазиль Искандер придумал национальность «эндурцы», с помощью этого слова удобно такие вещи объяснять. Вот, допустим, у нас есть злые люди, которые говорят, что эндурцы плохие, а мы, чтобы сохранить гражданский мир, будем говорить, что эндурцы хорошие. Однако при этом и наши злые оппоненты, и мы сами приучаем публику к мысли, что судить о качествах человека следует по его принадлежности к эндурцам. Вряд ли это тот результат, который мы хотели. Поэтому очень сложно в общем виде сформулировать, какой должна быть информационная политика в отношении этнических групп. В каждом конкретном случае это вопрос баланса: нельзя игнорировать этничность, нельзя дискриминировать на основе этничности, но нельзя и подрывать гражданскую солидарность слишком прочными и непроницаемыми межгрупповыми границами.
Силаев Н. Ю. Этнические движения и муниципальная политика на Северном Кавказе. Москва: МГИМО-Университет, 2020. 328 с.
Хочешь стать одним из более 100 000 пользователей, кто регулярно использует kiozk для получения новых знаний?
Не упусти главного с нашим telegram-каналом: https://kiozk.ru/s/voyrl