Сами виноваты
24 января 1878 года (по старому стилю) молодая, скромно одетая женщина записалась на приём к петербургскому градоначальнику Фёдору Трепову. Дождавшись, когда высокопоставленный чиновник выйдет в приёмную, она приблизилась к нему и выстрелила из небольшого револьвера. Трепов был ранен в бок, покушавшуюся схватили.
Барский гнев
Есть соблазн продолжить шаблонной фразой: «Так начиналось одно из самых громких судебных дел Российской империи». Но начиналось оно не так.
25 июля 1877 года генерал-лейтенант Трепов прибыл с инспекцией в одну из столичных тюрем; история не сохранила причины, по которой он пребывал в дурном настроении. В тюремном дворе ему встретился находящийся на прогулке арестант Боголюбов (настоящая фамилия Емельянов), который поздоровался заведённым порядком; однако при повторной встрече буквально через несколько минут он не снял шапки, за что взбешённый Трепов велел подвергнуть его телесному наказанию. Закон допускал такую меру только на каторге или в пути на неё, на этапе (иными словами, Трепов и его подчинённые не могли не понимать, что это распоряжение — чистой воды самодурство). К тому же в отношении Боголюбова приговор за участие в политической демонстрации у Казанского собора в декабре 1876 года ещё не вступил в законную силу. Произведённая экзекуция вызвала волнения в тюрьме, о происшедшем много говорили в Петербурге; город не любил Трепова за грубость и высокомерие.
Вопреки широко распространённой легенде, Вера Засулич, рано осиротевшая дочь бедного смоленского дворянина, не была невестой или другом Боголюбова: они вообще никогда не встречались. Приговорённая к ссылке по знаменитому «Нечаевскому делу», она скрывалась от полиции и искала возможности продолжить революционную работу. Приехав к друзьям в Петербург и узнав по прошествии нескольких месяцев после незаконной порки, что Трепов не понёс никакого наказания, она решила взять это дело на себя.
Месть или кара?
По-видимому, она не собиралась его убивать. Об этом свидетельствует и оружие — «дамский» револьвер, и небрежность выстрела (с такого расстояния мог бы попасть и самый неподготовленный стрелок, достаточно было поднять руку на уровень груди), и то, что она даже не попыталась выстрелить вторично. Важен был сам акт, результат не имел значения.
Случившееся потом было вполне закономерным (хотя, конечно, и не ожидаемым) результатом целой цепи ошибок со стороны организаторов процесса, часть из которых, пользуясь теннисной терминологией, можно назвать «невынужденными», а другие — вполне системными. Первая из них заключалась в том, что министр юстиции Константин Пален при поддержке прокурора Петербургской судебной палаты (судебные палаты объединяли по несколько окружных судов и были для них апелляционной инстанцией) Лопухина решил провести процесс как чисто уголовный (в противном случае дело рассматривалось бы без участия присяжных военным судом). По-видимому, это судьбоносное решение было попыткой оправдаться за недавно завершившееся довольно неудовлетворительно для власти «дело ста девяноста трёх» (иначе — «дело о пропаганде в Российской империи») — гигантское судилище с рекордным количеством обвиняемых в участии в «хождении в народ». Большое количество оправданных или получивших минимальное наказание народников-пропагандистов, явившееся результатом организационных просчётов и плохой работы следствия, вызвало недовольство государя. Теперь же министру хотелось показать, что суд присяжных — одно из важнейших детищ наиболее успешной реформы Александра II — не подведёт.