Цены на мясо и молоко подняли на 30%: хроника восстания рабочих в Новочеркасске
Повышение цен в 1960-е годы вызвало недовольство рабочих во многих городах СССР. А на Новочеркасском электровозостроительном заводе 50 лет назад все закончилось массовой трагедией
«Пусть едят пирожки»
Утро 1 июня 1962 года для Петра Сиуды было скверным. Только что по радио объявили о тридцатипроцентном повышении цен на мясо, молоко и масло. Сиуда работал на Новочеркасском электровозостроительном заводе (НЭВЗ) в сборочном цехе. По его воспоминаниям (их я нашел в одном частном архиве, владелец которого пожелал остаться неизвестным), зарплата на заводе и так была невысокой, ниже 100 рублей, да еще приходилось оплачивать съемную квартиру — рабочий поселок пока не достроили. Это отнимало почти треть заработанного.
Кроме того, в прошлом месяце в цехе повысили нормы выработки, что привело к снижению зарплаты как раз на ту треть, которая шла на оплату жилья. Так руководство предприятия старалось достичь снижения себестоимости продукции. Но что один Сиуда мог поделать с этим порядком?
Войдя на заводскую территорию, он направился к рабочему месту, даже не обратив внимания на группы рабочих-сталелитейщиков, которые что-то обсуждали. А говорили они о том же, о чем горевал Петр, только запала в них было больше: сталеварам снизили зарплату именно сегодня — вместе с вестью о подорожании продуктов, как будто ударили исподтишка. Вскоре около 30 человек, бурно дискутируя, вышли за территорию цеха в заводской сквер.
Узнав о происходящем, к рабочим вышел директор завода Борис Курочкин. «Не хватает денег на мясо и колбасу, — заявил он, — ешьте пирожки с ливером». И сразу ушел: я, мол, человек занятой. Все, кто помнят произошедшее, согласны в одном — лучше бы директор ничего не говорил, поскольку именно эти его слова, неосознанный перифраз знаменитого высказывания Марии-Антуанетты, оказались той искрой, которая подожгла бочку с порохом народного возмущения.
По заводу разнеслось: «Да они, сволочи, еще и издеваются над нами!» Кто-то включил заводской гудок, кто-то пошел по цехам, агитируя за прекращение работы. Так Петр Сиуда стал участником настоящей стачки, о которой прежде только читал в учебниках истории. Вместе с толпой он вышел на площадь возле здания заводоуправления.
На часах было 11. У заводских ворот вскоре появились бронетранспортер и две легковушки, это прибыли военные, вызванные первым секретарем обкома Александром Басовым. Но их не пустили даже к воротам — такая собралась толпа. Из нее выбежали человек десять молодых рабочих. Они без труда перевернули пустые автомобили, из которых уже вышли офицеры, правда, потом сразу поставили на колеса обратно взамен на обещание военных покинуть территорию. Это обещание выполнено не было: военные еще не раз пытались проникнуть на завод.
Рассказывает участник событий — сварщик Михаил Турин (имя и фамилия изменены): «Солдаты не сходили с машин. Суетились только офицеры. Толпа молча и мрачно за этим наблюдала. Все понимали, зачем прибыли военные на завод. Обращаясь к солдатам, рабочие говорили: „Зачем вы приехали? Чтобы разгонять своих отцов и матерей, которые хотят улучшения своей тяжелой жизни?“ Солдаты отводили глаза и, насупившись, что-то бормотали о соблюдении дисциплины».
Судя по воспоминаниям, Сиуда никогда не был сторонником крайних мер, поэтому не одобрил решительных действий своих товарищей, так же как поначалу и другой их инициативы — перекрыть железнодорожные пути, идущие рядом с НЭВЗом. Но вскоре Петр понял: остановкой поезда они пытаются сообщить о забастовке на всю страну!
Хрущев, разумеется, и без того знал о происшедшем. Он отправил в Новочеркасск двух членов ЦК — Андрея Кириленко и Александра Шелепина. Наказ был такой: «Армию можно привлечь, но оружие не применять». В результате в течение дня солдаты не раз пытались проникнуть на территорию НЭВЗа, но всегда безуспешно: толпа была настолько велика и сплочена, что даже бронетранспортеры ничего не могли поделать.
Тем временем рабочие сняли часть ограды, опоясывавшей заводской сад, и поставили ее на железнодорожные пути. А на электрических столбах развесили плакаты: «Мясо, молоко, повышение зарплаты!» и «Нам нужны квартиры!» К 12 часам у завода был вынужден остановиться поезд Саратов — Ростов-на-Дону. На его тепловозе кто-то написал: «Привет рабочему классу! Хрущева на мясо!»
Это было творчество радикально настроенной молодежи. В основном рабочие были настроены серьезно, им хотелось, чтобы с ними поговорили в уважительном тоне. Но власть на диалог не шла, не умела. Единственный, кто пытался договориться с рабочими, был главный инженер НЭВЗа Сергей Елкин, который призывал бастующих разойтись по цехам. Однако ничего конкретного о повышении цен и сокращении зарплаты он сказать не смог. Раздосадованные рабочие силой стащили инженера из кузова машины, где тот стоял, и отправили куда подальше.
Вдруг раздались возгласы: «Милиция приехала!» Все ринулись на пути, рядом с которыми уже выстраивалась цепь блюстителей порядка. Сиуда оказался в числе первых. «Надо было видеть внушительность картины, — писал он. — Метров на 350–400 на полотно железной дороги выкатилась грозная волна плотной людской массы». Милиционеров было сотни полторы, а рабочих — почти пятьсот. Стражи порядка в панике стали разбегаться, спешно залезать в машины. Двое не успели. Рабочие сперва хотели их побить, но женщины стали просить для них пощады.
К четырем часам на завод приехал сам первый секретарь обкома Басов, получивший изрядный нагоняй от Хрущева. «Идите к людям, уговаривайте и убеждайте!» — потребовал Никита Сергеевич. Но разговора снова не получилось. «На поводу у быдла не пойду», — заявил Басов, по словам свидетелей. Поэтому на требования рабочих ходатайствовать перед правительством о снижении цен Басов ответил: «Это не мои функции, решение правительства никто отменять не собирается».
Толпа была явно разочарована и озлоблена. Даже миролюбивый Сиуда сожалел, что полетевшие в представителя власти камни не достигли своей цели. Басов и другие приехавшие с ним чиновники быстро скрылись с балкона здания заводоуправления, служившего им трибуной. Тут же в здание забежали человек двадцать рабочих и учинили там погром. Крушили мебель, стекла, срывали портреты руководителей государства и выбрасывали на улицу, а там их бросали в костры. Басов держал осаду, забаррикадировавшись в комнатке на четвертом этаже.
Вскоре во дворе начался стихийный митинг. Уже слышались призывы занять государственные учреждения Новочеркасска и объявить по радио на всю страну призыв поддержать бастующих. Появились пьяные. Суида понимал, какой может быть конец у этой истории. Именно поэтому он, поначалу не хотевший произносить речи, все-таки залез на козырек пешеходного заводского тоннеля, с которого выступали рабочие.
Петр говорил о событиях 1956-го года в Венгрии, о которых знал от вернувшегося из армии соседа, говорил, что забастовку надо продолжать, но сохранять твердость и соблюдать дисциплину, призывал на следующее утро идти всем в город демонстрацией, чтобы представить властям список своих требований. И рабочие прислушались к словам этого двадцатипятилетнего парня.
По свидетельству Михаила Турина, из толпы слышались выкрики: «Правильно, на заводе не получилось, пойдем в горком! Хватит горбатиться за просто так! Надерем им зад — покажем, кто мы такие!» — «К черту Басова, пусть приедут из Москвы, они ему так всыплют по первое число, мало не покажется!» — «Давай Ворошилова, он свой, земляк!» — «Да пошел ты со своим Ворошиловым, тот еще вояка!» — «Давай Микояна, он у нас в Ростове работал!» — «Да, Микояна, Микояна!» — «Да уймитесь же, ё-моё, товарищи, завтра — в город, там разберемся!»
Народ стал потихоньку расходиться, а военные взяли ночью под охрану здание НЭВЗа. Утром, когда рабочие стали вновь собираться у завода, Петр Сиуда был без лишнего шума арестован.
Его отвезли в город, где в здании Кавалерийских курсов на площади Левски уже работал командный пункт, координировавший действия по предотвращению волнений на заводе. Здесь были и члены ЦК, и доверенные лица Хрущева — Анастас Микоян и Фрол Козлов, — и высшие военные чины Северо-Кавказского ВО вместе с генералом армии Иссой Плиевым, и старшие офицеры КГБ и МВД.
Сиуду препроводили в городской отдел внутренних дел и бегло допросили. «От меня, — вспоминал Петр, — требовали обещания, что я не буду принимать участия в массовых беспорядках. Я ответил, что буду делать то, что будут делать большинство рабочих. Мне предложили подумать и отправили за дверь кабинета. <…> Я понял, что допустил ошибку и попал как кур в ощип. Попросил приема и стал заверять, что подумал и не буду принимать участия в беспорядках. Но по молодости не смог сдержать ехидной улыбки и этим выдал себя, свои намерения. Меня отправили в камеру, а минут через 15–20 нас, человек пять, посадили в „черный ворон“ и отправили в Батайск».