«Я стал совсем западником. Каждый день бреюсь»: о чем писал Родченко жене из Парижа
В 1925 году художник-конструктивист Александр Родченко два месяца провел в Париже — занимался оформлением павильона СССР на Международной выставке декоративного искусства и промышленности. Оказавшись за границей в первый и единственный раз, своими впечатлениями о французской столице и ее нравах он делился в переписке с женой — художницей и дизайнером Варварой Степановой. С разрешения издательства Ad Marginem Forbes Life публикует несколько писем.
23 марта 1925 г. Париж
Милая Мулька, Мамулька и Муличка! Я в Париже. Сижу на мансарде. Пятый этаж. Комната — 15 франков в день. Кровать двухспальная; здесь всегда так. Умывальник с горячей и холодной водой обязательно. Скрипучий стол. Кофе утром — три франка.
Уже весна, окно открыто. Движение колоссальное. Сегодня телеграмму послал со своим адресом. Пиши скорей.
Все папиросы отобрали. Вещи же все в целости, много было канители на таможне. Почему обложки с Лениным? Почему плакаты с Лениным? Но ничего, все уладилось. Вообще, трудно везти много вещей.
Первое, что попалось на глаза в Париже, что — мы ночью приехали — биде в номере и утром сегодня — человек, продающий неприличные карточки.
О Бельгии, о Латвии, Германии, Литве напишу особо.
Реклама в Париже очень слабая, а в Берлине есть хорошие вещи. Много смотрю, много вижу, учусь и еще больше люблю Москву.
Целую. Анти.
... До самого Парижа мы везли снег. Даже в Париже он вчера шел.
Трудно без французского языка.
В Германии приемник с лампой стоит 36 марок, то есть 9 рублей.
Пробуду, наверное, до первого июля.
А как хочется, чтобы у нас была такая промышленность. Встают рано — часов в 7 или 8, ложатся тоже рано.
...Один бы я, наверно, не попал в Париж. Пока еще скучать некогда. Всем кланяюсь. Если кто будет писать, зря адреса не давай, а то будут писать глупости. Маяковскому дай и скажи, что выставка 15 мая.
Целую. Анти.
24 марта 1925 г. Париж
Милые Мульки!
Мориц ушел, а я один еще боюсь идти куда-нибудь.
Каков Париж внешне, этот город шика, расскажу по приезде.
За гроши, то есть за 80 рублей, я купил костюм, ботинки и всякую мелочь — подтяжки, воротнички, носки и пр. К сожалению, прежний я исчез внешне. Но так здесь ходить невозможно.
Женщины стригутся по-мужски, как ты, носят, главным образом, коричневое пальто, как у тебя, обтянутое сзади, недлинное; короткие юбки, почти до колен, и темного цвета чулки, туфли. Вообще, вроде девочек.
Мужчины — разно, но, конечно, не так, как я одевался.
Движение авто настолько сильно, что приходится ждать, собираясь на тротуаре, затем быстро бежать на середину улицы, опять ждать и, наконец, — на другую сторону. Спутник в испуге бегает за мной. Я, оказывается, отлично ориентируюсь в этом, а он был за границей раньше. Смеюсь над ним.
Автобусы большие и носятся в большом количестве до десяти сразу, и я их прозвал носорогами. Лошадей, можно сказать, совсем нет. Такси — примерно как от почтамта до Пречистенки — берут 65 франков, то есть 40–50 коп. Много шоферов русских.
Моды действительно интересны. Реклама в Париже плоха. Некоторые интересно придуманы, но скверно исполнены. Вечером все светит.
Я живу в мансарде на пятом этаже. Жара страшная, топят вовсю. Я сижу в одной рубашке, с открытым окном.
Трудно без языка. Мое же знание липовое, и я его не осилю.
Издали видел вышку нашего павильона на выставке. Пока еще не ходил туда, завтра пойду.
Внешне Париж больше Берлина похож на Москву. Внешне даже и люди. Немцы уж очень специфичны. Кажется, что сплошь сигарный дым. Гросс очень здорово выявил самое характерное в берлинском обществе, которое и есть, действительно, таково.
В Берлине я был очень мало — с 10 утра до 9 вечера, поэтому мало что видел. Хотя и смотрел очень жадными глазами.
В Кёльне был с 11 утра до 10 вечера, видел Кёльнский собор внутри и снаружи. Внутри это лес, выраженный колоннами, наверху как будто листва, а окна с цветными стеклами — это просветы леса в разные часы дня и ночи. Аскетизм и бесплодие, сухость невероятная.