Рассказ Дмитрия Захарова из сборника «Механическое вмешательство»
В издательстве «Альпина.Проза» вышел сборник из пятнадцати рассказов. Все тексты были написаны писателями совместно с искусственным интеллектом YandexGPT. «Сноб» публикует один из них, созданный нейросетью и Дмитрием Захаровым
Это огонь
Яшин отец всегда был неравнодушен к огню. Все эти факелы на даче. Костры-шалаши для летних игр. Мангал на балконе — не столько для шашлыка, сколько для запаха, для ритуала: переворачивать одинаковые аккуратные поленца, которые недавно занялись и еще только готовятся дать жар и обратиться красным петухом.
Мать не одобряла, но и не препятствовала. А Яша любил посмотреть, как отец шаманит, кружит над своими, как он говорил, «пепелятами», пробует поймать на фотоаппарат летящие в ночь снопы искр. Человек он был беззлобный, поглощенный одному ему открытыми далями, в которые он погружался с головой — и выныривать не спешил. Оттуда, со своего дна, он, бывало, звал и остальных, но на его голос, кажется, никто не шел.
Яша потом не помнил, кем отец работал, когда перестал таскаться по геологическим партиям. Вроде бы он подвизался экспедитором при местном строительном тресте, а потом где-то еще. Может, и в открывшемся представительстве угольной империи. И еще по выходным отец что-то читал в техникуме. Может, конечно, это было только прикрытием для каких-то других его занятий. Вот только для чего? Пил он умеренно, не больше, чем все. Любовница? Тоже вряд ли. Кажется, ему хватало одной страсти. Его единственной большой любви.
Отец не то чтобы был пироманом, нет. Но иногда — Яша это замечал — в нем пробуждалось что-то такое, что заставляло этого худого бородатого человека в смешных толстых очках бесконечно всматриваться в пламя, баюкать его, тихо напевая, и даже скармливать ему какие- нибудь старые ненужные вещи. Это было только между отцом и богами пламени.
Так продолжалось долго. До девяти Яшиных лет, когда в начале второй четверти он вернулся из школы и обнаружил отца за удивительным занятием. Тот стоял на кухне перед открытой духовкой, из которой бил ослепительный свет, и покачивался влево- вправо. Огонь, уже взошедший по плите, был похож на яркий белый шар, на шаровую молнию, как ее показывали в кино, и его пламя красило все вокруг в один — отбеливающий — цвет.
— Погляди, сынок! Как оно красиво! Как оно там сверкает и танцует! — воскликнул отец.
Испуганный Яша хотел было заплакать, но отец был так весел и даже счастлив, что беспокойство постепенно сошло и они вместе продолжили смотреть, как пламя скачет по обоям.
Потом с криками вбежала соседка и Яша испугался уже по-настоящему. Потом пожарные, мать, милицейские фуражки. Яша выскочил из подъезда и смотрел, как двор обрастает красными, желтыми, белыми и прочими машинами, как суетящиеся люди с перекошенными лицами несутся мимо. Как отца ведут под руки, а он только очарованно улыбается.
Говорили «белая горячка», «нанюхался», «вон чего из-за стресса-то». Они с матерью и младшей сестрой переехали. Отца Яша больше никогда не видел.
Его собственные отношения с огнем складывались парадоксально. Он стал бояться зажигать спичку или чиркать зажигалкой — маленькое пламя, к рождению которого он мог быть причастен, казалось чем-то неприличным, порочным. Однако большие огненные спектакли — какой-нибудь Burning man, фаер-шоу или даже просто посиделки у костра-пирамиды директора КРАЗа — заставляли внимательно всматриваться в пекло, пытаться угадать, как живется в нем огню и не захочет ли он оттуда пойти в гости.
Яша долго старался сделать вид, что он отца не знает, не помнит, выгнал из головы, как мать выгнала того из дому. Хотя вроде бы никто на новом месте и в самом деле не знал или, по крайней мере, не спешил вспоминать о прежней Яшиной истории.
Яша еще постыдился, посмущался и перестал.
А что отец?! Кого-то отцы избивали до кровавых соплей. У кого-то тащили последнее из семьи. Пили как не в себя. Сидели за слив солярки из автобуса. Не лучше одних, не хуже других. Нормально.
В листовке блока «Местные» так потом и написали: «Воспитывался в обычной семье скромных тружеников: мать — фельдшер неотложки, отец — геолог, экспедитор. Они дали своему сыну возможность учиться в советской школе и личным примером воодушевляли его на смелые шаги на жизненном пути».
Ни одного слова неправды.
***
— Тут объективку принесли по поводу его вчерашних заявлений, — сообщил Вадик, помахивая двумя листками бумаги. Он продемонстрировал их Роде с таким видом, будто на распечатках можно было невооруженным глазом увидеть что-нибудь кричащее: скажем, фото со стенда «Их разыскивает полиция» или аршинные буквы «Осталось дней», какими теперь нередко пугают транспортные терминалы, к которым приложили проездной.
Однако ничего подобного в бумаге не содержалось. Там водились только аккуратно построившиеся — по всем канцелярским правилам — ряды насекомых-букв.
— Природа мудра, мы должны принять любое ее решение, — нараспев продекламировал Вадик. — Пожар — это не враг, а товарищ, который показывает нам силу природы.
Родя хранил себя от любых человеческих реакций. Он смотрел в стену, находя в ней, очевидно, нечто заслуживающее большего внимания.
— Пожар — это жизнь, которая не может быть остановлена. Иногда огонь — это единственное, что может спасти нас от самих себя, — многозначительно сообщил Вадик, посмотрел на Родю и, не выдержав, закашлялся смехом: таким же, как он сам, маленьким, неопрятным, злым. Или не злым? Хорошо, злобненьким.
Родя, наконец, изобразил лицо. В смысле, подобающее случаю. А случай и сам подобающий — тут нужна озабоченность, или даже серьезная озабоченность. Или даже — что там дальше по шкале?
Встревоженность? Ну может, не встревоженность, а беспокойство? Или беспокойство хуже озабоченности? Вадик тоже, отсмеявшись, нарисовал на морде «серьезную ситуацию».
Так они играли в лица с полминуты.
— И что мы должны сделать? — спросил в финале Вадик.
— Не знаю, — честно признался Родя. — Может, позвоним ему?
Вадик переслал недоуменный взгляд.