Коллекция. Караван историйЗнаменитости
Константин Купервейс: «Если б я так умел играть, я бы горы свернул!» — сказал мне Булат Окуджава»
Пианист Константин Купервейс за свою долгую творческую жизнь работал со множеством легенд. Аккомпанировал Кристалинской и Утесову. Общался с Ширвиндтом, Мироновым и Державиным. Был свидетелем знаменитых квартирников с Высоцким и Окуджавой. Кроме того, Константин 20 лет был мужем Людмилы Гурченко и все эти годы работал с актрисой, ездил с ней на гастроли и съемки. В интервью «Коллекции Каравана историй» Купервейс вспоминает о легендах.
— Константин, эту беседу хочется начать с тех давних лет — начала 70-х годов, — когда ты стал работать в Москонцерте. И работал с такими людьми, которых многие современники не то что не видели живыми, а даже уже не представляют, как они выглядели. Например, Леонид Утесов...
— Это история короткая, но интересная. У нас был ансамбль, такое полуджазовое трио контрабас, ударник и я, пианист. Мы не играли настоящий, профессиональный джаз, но в целом могли сыграть все что угодно. И таким трио мы работали со многими солистами-вокалистами — Майей Кристалинской, Геннадием Беловым и другими, иногда сопровождали артистов разных жанров: иллюзионистов, танцоров или просто играли фоновую музыку. И конечно же, в свободное от работы в Москонцерте время аккомпанировали Людмиле Гурченко. Правда, позже она захотела выступать немного в другом стиле, более камерном, и я был единственным ее аккомпаниатором все 20 лет. Но мне бы хотелось начать разговор о Майе Кристалинской. В Москонцерте к Майе Владимировне относились очень хорошо. У нее было много выступлений и в концертных залах, и на предприятиях, и прямо в цехах на заводах. Но чаще всего Майю Владимировну приглашали в Колонный зал Дома Союзов. И почти во всех концертах, которые там проходили, она участвовала. Вот на одном из таких сборных концертов я увидел Леонида Осиповича Утесова.
— Это какой год примерно?
— Думаю, это год 1980-й. Утесов сидел за кулисами, немножко растерянный и напряженный. И тут к нам подошел конферансье, по-моему, Гарик Гриневич, и говорит: «Ребята, не приехала пианистка, которая должна была аккомпанировать Леониду Осиповичу. Вы можете ему сыграть?» А я говорю: «Конечно, сможем, о чем разговор! Какую — «Легко на сердце от песни...»? Он говорит: «Ан нет, песня такая-то...» Называет, а я первый раз слышу эту песню. Утесов подошел к нам, поздоровался, сказал тональность, три куплета и так далее. Все. Ни одной репетиции, даже за кулисами. Когда артист вышел на сцену, сразу же начались овации, зал встал. Мы отработали на пять баллов и были очень довольны. Ни одного заусенчика не было у нас. Я не хвалюсь, я горжусь. После этого, что было нам очень приятно, Утесов подошел к музыкантам и каждому пожал руку, поблагодарил: «Ребята, вы молодцы». Вот такая была история.
— Он уже был в возрасте...
— Да, в возрасте. Но он очень ясно говорил, в полном здравии, хорошо одетый, настоящий мужчина. И таких историй, когда нужно было быстро вникать, у нас было много. Приходил певец, и по каким-то причинам или отсутствовал аккомпаниатор, или ансамбль опаздывал — мы тут как тут. И опять три куплета, тональность — и мы на сцене. Конечно, не все проходило гладко, особенно с вокалистками, но это бывало реже. Мы всегда выполняли любые предложения солистов, и это всегда нравилось им. Не спорили, не выпендривались. Солист— это святое.
— А никто тогда под фонограмму не пел?
— Какая фонограмма, да еще в Колонном зале?! Тогда все работали вживую. И солисты, и тем более музыканты. Сейчас другое время, другие голоса или совсем нет голоса, но есть потрясающая аппаратура, сейчас другие требования, очень высокие, и качество в сотни раз лучше. Но иногда без фонограммы невозможно работать. И на это есть масса причин. Поэтому к фонограмме надо относиться спокойно. Иногда вокалисты, да и музыканты так профессионально «играют» и «поют», что никому и в голову не придет, что это не живая музыка. А в те далекие 70—80-е годы мы даже не представляли, что можно будет играть под «минус». Сегодня почти все так работают. «Минус» — это когда певец поет, а аккомпанемент — фонограмма. А если на сцене стоят музыканты, то, например, ударник играет вживую, а остальные делают вид. И это очень сложная задача. А если попасть на живой концерт, которых очень мало сейчас, сразу, как лакмусовая бумажка, проявляется, умеет человек петь вживую или нет. Вот я недавно услышал концерт одной певицы, она пела вживую, и ее всем знакомый голос невозможно было узнать. Поэтому сейчас фонограмма для многих — привычное дело.
— А Кристалинская считалась современной эстрадной певицей? Как ее воспринимали люди?
— Люди ее прекрасно воспринимали! От нее шла доброта в зал. Майя Владимировна выходила на сцену с улыбкой, общалась со зрителями, рассказывала о песнях, которые исполняла. Принимали ее прекрасно, всегда вызывали на бис. Конечно, не обходилось без сплетен. Говорили, что у нее какая-то болезнь, а на самом деле от рождения просто на шее было пигментное пятно. Поэтому она все время изящно повязывала платочки. Я проработал с Майей Владимировной Кристалинской около пяти лет. В 1985 году она ушла из жизни не только от болезней, а скорее от одиночества. Со своим мужем, известным архитектором Барклаем, прожила много лет. Красивый мужчина, очень Майю Владимировну любил. И у него был инсульт, но не спасли, хотя он дружил со всеми медицинскими звездами, профессорами... И она стала угасать, прожила совсем недолго и ушла вслед за ним.
— Главным хитом Кристалинской была песня «Опустела без тебя земля...» («Нежность») Александры Пахмутовой.
— Да, народ очень любил эту песню. Но не только «Нежность». Были популярны песни Аркадия Островского «А у нас во дворе...», «Я тебя подожду» и другие. От нее самой к зрителям шли нежность и уважение. Мы очень много с ней ездили по нашим войскам в страны Варшавского договора. Она страшно любила эти поездки. Не уезжала, прежде чем не накупит всяких сувениров, подарков, пока все деньги не истратит в этих магазинах венгерских и немецких, «Военторгах»!.. Покупала очень много, а в последний день многое сдавала, потому что становилось ясно, что это трудно везти с собой.
Вообще она была простая женщина, очень приятная в общении. Никогда в жизни за пять лет, пока я с ней работал, не сказала ни одного грубого слова никому, никого не обидела, никогда не вставала в позу. И мне некоторые музыканты говорили: «Костя, она такая стала, только когда начала работать с твоим коллективом». Мы тогда жили с Людмилой Гурченко в Безбожном переулке на проспекте Мира. А Кристалинская жила на «Щербаковской», и я ее всегда довозил до дома, и каждый раз она говорила: «Извините, пожалуйста, что вы потеряли время». Со всеми музыкантами разговаривала на «вы». Единственная женщина, к которой меня не ревновала Люся. Хотя Майя была всего на два года старше Гурченко.
— Я помню, ты рассказывал, что Кристалинская никогда не летала самолетом. Но ты уговорил ее лететь в Лондон.
— Она панически боялась летать. И обходилась без этого. Но когда нам предложили в 1980 году поехать в Англию, в Лондон, то она стала думать, что делать, как быть. Я объяснял ей в шутку: «Майя Владимировна, ни на чем не доедешь туда, Ла-Манш мы не пересечем, корабли туда не ходят». Представляете, в 1980 году в Лондон?! Да такое и во сне не приснится! Нас вызывали и в ЦК, и в горком партии, и в райком партии, на партком Москонцерта, учили, как себя вести: ни у кого не брать подарков, никому не дарить и еще много-много «советов». И все, она согласилась. И весь полет крепко держала меня за руку. Хотя туда летели на Ил-62, это был очень хороший самолет. Обратно на Ту-154, тоже хорошем, но менее комфортабельном. И опять так же она меня держала — лицо бледное, в глазах ужас... Но все прошло хорошо. Это был единственный случай, когда Майя Владимировна села в самолет. А так мы ездили на гастроли, она это любила, и мне было приятно, что есть своя работа, не связанная с Гурченко. Тут уже Людмила Марковна ничего не могла сказать... «Идем в гости!» Я говорю: «Извини, у меня в Колонном зале концерт». Когда я с Роксаной Бабаян сотрудничал, она просто не давала мне работать, волновалась, придумывала какие-то причины, чтобы отменить концерт или гастроли, но я стоял на своем. «Это моя работа», — говорил я. Это была ревность. Почему? Потому что Роксана другая женщина совсем и у нас с ней был очень хороший контакт. Люся видела, с каким удовольствием я еду на работу. И когда нам с Бабаян предложили очень интересные гастроли в Швеции, Люся не дала мне поехать. Роксана отправилась туда с другим аккомпаниатором. И несколько раз бывало, что где-то нужно выступать, а меня Гурченко не отпускает, придумывая какие-то причины, мне приходилось выкручиваться, но не всегда удавалось. И Роксана мне сказала: «Кость, ты тогда определись, с кем ты работаешь, со мной или со своей женой». И конечно, к сожалению, нам пришлось расстаться.
— Расскажи, пожалуйста, как ты познакомился с Ширвиндтом?
— Майя Владимировна умерла. Я еще с кем-то временно сотрудничал, а потом мне предложила наша дирекция: «Хотите работать с Бабаян?» — « Очень хотим!» Мы начали работать. Репетировали с удовольствием. Выступали с удовольствием. Это была моя музыка. Мой стиль. Совершенно другие аранжировки, песни. И вдруг в один прекрасный день Роксана говорит: «Поехали в Биробиджан на гастроли». Мы едем — Ширвиндт, Мишаня Державин, как она его звала ласково, наш ансамбль и я. Раньше-то Ширвиндт в гостях у нас бывал, но это были их с Люсей творческие отношения, съемки, совместные концерты, поездки за границу. Они вместе снимались в нескольких фильмах — «Небесных ласточках», в «Вокзале для двоих» и других. И мы полетели в Биробиджан. Надо было добираться до Хабаровска. А из Хабаровска на «кукушке» — небольшом узкоколейном паровозе. Тогда ведь не было электричек. Это единственное место в Советском Союзе, где Ленин стоял спиной к городу. И все говорили: «Это самая интересная наша достопримечательность». Мы приехали в этот Биробиджан, нас поселили в гостиницу. А там американцы в Биробиджане построили евреям шикарный Дворец культуры, уровня — какие там наши ДК! Все в стекле, аппаратура — по последнему слову техники! Гостиница, конечно, была скромной, но Роксану с Мишей поселили в единственном люксе. И их номер в течение двух часов, пока они ходили смотреть зал, сразу же воришки обчистили: взяли все, включая нижнее белье, косметику, водку, которую нигде нельзя было достать из-за сухого закона. Мы привезли ее из Москвы. Ничего нет. Ни концертных платьев, ничего, пустой номер. Ну Ширвиндт там что-то сказал сладкое по поводу этого, как всегда, у него же такой язык жесткий очень. Пришел министр внутренних дел из Биробиджана, их повезли на какую-то базу, они там купили какие-то платья, туфли, расческу...