Караван историйКультура

Зинаида Гиппиус. В поисках утраченной любви

Поцелуй был случайным и нелепым, никакого удовольствия он не доставил — и все же они помнили о нем всю оставшуюся жизнь...

Алексей Александров. Декабрь, 2009 год

Зинаида Гиппиус, дама широко известная в литературных кругах, провожала профессора Духовной академии Антона Владимировича Карташева: они стояли в прихожей, рядом никого не было, и тут наконец дало о себе знать то, что, таясь под спудом, вызревало несколько последних месяцев.

Хозяйка дома слегка дотронулась до рукава его пальто, Карташев наклонился и неловко ткнулся губами в ее рот: богослов холост, обращаться с женщинами не умеет, поцелуев в его жизни было немного. Профессору страшно, но Зинаида прижимает свои губы к его губам. Он окончательно теряет голову и неловко, как медведь, обнимает даму, но та его отталкивает. Обезумевший, сбитый с толку Карташев выскакивает из квартиры и стремительно слетает вниз по широкой парадной лестнице. На улице он оглядывается: огромный, выстроенный в мавританском стиле дом в сумерках похож на фантастический замок. Многие окна уже погасли, но там, где он сегодня был в гостях, не спят: светится окно в кабинете хозяина — писатель Мережковский ложится поздно. Горят и окна гостиной: стоит ли она за портьерой? Смотрит ли на него?

Ничего не понимающий профессор в смятении бредет по Литейному проспекту, плотнее запахивая пальто и бормоча: «Наваждение... Морок... Ведьма!»

А разве не так? В первый раз он увидел ее на заседании организованных Мережковским и Гиппиус религиозно- философских собраний: в зале сидели церковные иерархи, давшие обет безбрачия, поднаторевшие в богословских спорах епископы... А на ней — кружевное черное платье на нежно- розовой подкладке: ткань лифа просвечивала и рыжеволосая стройная дама казалась голой.

Зинаида обратила внимание на слегка растерянного господина, не сводившего с нее глаз. Позже он видел ее и в длинном белом облегающем платье с большим черным крестом на груди, и в ловко сидящем на ее мальчишечьей фигуре камзоле XVIII века. Она казалась ворожеей — зеленоглазая, ярко рыжая, приметливая, злая на язык... Зачем ей сдался он, бедный невзрачный богослов, выросший в семинарии?

Карташев спотыкался, почти бежал, а Зинаида Гиппиус, смотревшая на него сверху из окна, покачала головой и отошла в глубь комнаты. Нет, не то. Это не любовь... И как она только могла подумать?

Часы пробили двенадцать, и декадентская мадонна отправилась в свою спальню — у них с мужем не было общего брачного ложа. В городе об этом знали, но ее не волновали пересуды. Зинаида всегда поступала так, как находила нужным, и на то, что думают о ней другие, ей было наплевать.

А говорили разное: и о сделанном из обручальных колец поклонников ожерелье, о том, что она и после замужества носит девичью косу, но пудру и румяна накладывает так густо, что постыдилась бы даже девица из рублевого борделя. Язык у Гиппиус был невероятно острым. Поэта Бальмонта, чьи стихи ей не нравились, кипятившегося и сетовавшего по этому поводу на то, что свою голову он ей приставить не может, она срезала насмерть. Зинаида колко отметила, что голова Константина ей совершенно не нужна: чем бы она тогда думала?

Гиппиус была едва ли не самым влиятельным петербургским критиком, писала неплохие стихи и романы. Она создавала и разрушала литературные репутации, и ее боялись как огня. А еще было непонятно, как такая женщина оказалась рядом с невысоким, узкогрудым, поглощенным литературными штудиями Мережковским. Что их удерживает вместе? Чем она привораживает людей? Почему их мучает? Владимир Соловьев в своих стихах назвал ее «сатирессой», богослов Карташев, ломавший голову над тем, отчего Гиппиус вытолкала его на лестницу, бормотал: «Чертовка!» Зинаиду понимал только муж, но держал свои соображения при себе. В 1889 году он привез молодую жену в дом Мурузи и, как ни удивлялись знакомые, был счастлив.

Дом, где он снял квартиру, считался одним из лучших в Петербурге. Его построил князь Мурузи, чей род мог дать фору самим Романовым: дед домовладельца был господарем Молдавии и Валахии, поставил на русских, и после того как турки подавили восстание, бежал в Петербург. Среди пращуров князя были и византийские патриции, и крестоносцы. Доходный дом на углу Литейного проспекта и Пантелеймоновской улицы походил на дворец: фасад отделан резным камнем, интерьеры — мрамором. Тут же была и его собственная квартира — из двадцати пяти комнат, с колоннами и фонтаном в парадной гостиной.

Обычно у Мурузи селились богатые люди, но Дмитрию Мережковскому удалось недорого снять небольшую квартирку: две спальни, кабинет, гостиная и кухня с ванной за занавеской. Недавно они перебрались на другой этаж, комнат стало больше. В семье появились деньги, обязывало и положение: Гиппиус и Мережковский прославились. Все, кажется, переменилось, кроме одного: то, что их связывало, не ушло — весной 1888 года на балу в Боржоми он увидел зеленоглазую девочку с рыжей косой и понял, что это его судьба.

Барышня Гиппиус была умна и свое нравна, тифлисские офицеры и гимназисты сходили по ней с ума, но она называла их дураками. У нее был собственный круг общения: входившие в него юноши величали себя поэтами, баловалась стихами и сама барышня. В гимназию Зинаида не ходила: у нее были слабые легкие, мать боялась туберкулеза.

От чахотки умер ее отец, чиновник судебного ведомства, и теперь семья с трудом сводила концы с концами. На руках у матери осталось четыре дочери. Легко ли их поднять и прокормить, коли все доходы сводятся к пенсии за покойного мужа? И тут, словно в дурной пьесе, в Зинаиду влюбился печатающийся в столичных журналах блестящий выпускник Петербургского университета, сын действительного статского советника, сделавшего большую карьеру при дворе.

Дмитрий Мережковский путешествовал по Кавказу, и ему здесь не нравилось. Дороги скверные, погода капризная, в грязной боржомской гостинице не нашлось свободного места. Его спасло то, что местный почтмейстер, эстонец по прозвищу Сил ла, оказался большим любителем литературы: в свободное от службы время кропал сомнительного качества вирши, а на службе штудировал журналы. Однажды ему попались стихи Мережковского, и он запомнил его фамилию — почтмейстер искал литературных связей и вцепился в совсем было собравшегося уезжать из Боржоми петербуржца.

Сил ла устроил его у себя, отдал Мережковскому собственные спальню и кабинет, перезнакомил со всем городом. Почтмейстер представил столичного гостя и барышне Гиппиус, о чем позже сильно жалел. Дело в том, что он был по уши влюблен в Зинаиду, мечтал на ней жениться и представлял, как они станут вместе сочинять и добьются всего на свете: «Вместе мы сил ла!..» Отсюда и пошло его прозвище.

Но вышло иначе... Происходящее между молодыми людьми совсем не походило на то, что обычно называют словом «любовь»: всезнайка Мережковский сначала невероятно злил Гиппиус. Потом почтмейстер заметил, что на боржомских балах Дмитрий все чаще подсаживается к Зинаиде. Затем он узнал, что квартирант сделал ей предложение.