Секта
Дарья Бобылева работает в магазине антикварных книг, а параллельно пишет прозу, переводит с английского и немецкого, преподает... Любимый жанр Бобылевой можно определить как русский народный хоррор. Прошлогодний сборник рассказов «Вьюрки», вошедший в длинные списки всех престижных российских литературных премий, повествовал о хтонической жути, просачивающейся в повседневную реальность сквозь дощатые полы, тюлевые занавески и сетку-рабицу самого обычного дачного поселка. В «Секте» та же фольклорная нежить проникает в привычную и понятную городскую жизнь, придавая ей загадочную глубину и объем.
Евдокия Евгеньевна была обычной церковной старушкой, только миниатюрное личико ее не стыло в горьком осуждении мира и себя за грехи, а светилось необыкновенной благостью. Религиозной она стала в последние лет десять, но соседям по двору казалось, что Евдокия Евгеньевна всегда осеняла все вокруг мелкими крестами и ходила спозаранку на службы. Они привыкли узнавать о церковных праздниках по вербным и березовым веткам, которыми общественно активная богомолица украшала подъезд, и слышать пожелание «ангела в пути», выходя на работу, – в теплое время года Евдокия Евгеньевна с утра до вечера возилась на ею же устроенной клумбе под окнами первого этажа. Зимой она переключалась на озеленение подъезда и заботу о самодельных скульптурах из чего придется, украшавших ее клумбу. Мордочки у них были такие же умильно благочестивые, как у самой церковной старушки, которую покойный сосед с третьего этажа обозвал в свое время Воздусей Благораствореньевной. Да так она Воздусей и осталась, даже для тех, кто не понимал соль этого прозвища.
Воздусю весь двор дружно жалел, потому что любому понятно было: бурную деятельность она разводит главным образом для того, чтобы реже оставаться дома. И тому была веская, килограммов на девяносто, причина – Васенька, единственный сын. В двухкомнатной квартире, где они жили вдвоем с Воздусей, пропито было практически все, а что не пропито – то просто разгромлено в припадке пьяной безадресной ярости. Евдокия Евгеньевна держала оборону в своей комнатке, запираясь на замок и пересиживая Васенькино пьяное буйство в молитве и уповании на помощь свыше. Но иногда Васеньке все же удавалось выломать дверь, и он бил Воздусю, разносил ее нищий пластмассовый иконостас и пытался, рыча, вышвырнуть мать из дома. На грохот сбегались соседи, отбивали Воздусю и сдавали Васеньку хорошо с ним знакомой полиции. Евдокия Евгеньевна никогда не кричала, не звала на помощь – терпела. Потом возвращался из отделения опухший Васенька, невнятно извинялся, и все начиналось по новой.
К Воздусе и ее семейной драме все давно привыкли, как к бесконечному сериалу, который посматривают по инерции и безо всякой надежды на какие-нибудь сюжетные изменения. И не сразу заметили, что Евдокия Евгеньевна куда-то запропастилась. Клумба начала зарастать сорняками, когда во дворе наконец сообразили, что им уже неделю как никто не желал ангела в пути. Пенсионерки на лавочках зашептались и заохали, жильцы помоложе предлагали вызвать все ту же полицию, потому что и так понятно, что там с Воздусей случилось, но если Васенька ее все-таки не убил, то ломиться в чужую квартиру как-то неудобно… А деятельные старушки-подружки Ира, Фира и Лера, много лет назад уговорившиеся звать друг друга по-простому, безо всяких там отчеств, смерили бестолковых советчиков объединенным неодобрительным взглядом и отправились выяснять судьбу Евдокии Евгеньевны сами.
Звонок был Васенькой давным-давно выломан, но старушки знали секрет – язычок расшатанного все тем же Васенькой замка можно было легко поддеть чем-нибудь тонким. Евдокия Евгеньевна обычно носила с собой швейный распарыватель, чтобы не звенеть ключами и не привлекать лишнее сыновнее внимание, а старушки воспользовались шпилькой из прически Леры.
Квартира произвела на них тоскливое впечатление – разбитый паркет, ошметки обоев, голая лампочка… Ира, Фира и Лера дружно повели носами, но запаха разложения не учуяли. Напротив, пахло чем-то вкусным, домашним, и за дверью одной из комнат позвякивало – мирно так, будто ложечкой о чашку. Старушки переглянулись, а сухопарая Фира, самая молодая и самая решительная, шагнула вперед и взялась за дверную ручку.
Первым делом она увидела Васеньку: умытый, причесанный, в застегнутой на все пуговицы рубашке, он чинно сидел на голом кособоком диване. А угнездившаяся рядом целая и невредимая Воздуся кормила его супом. Васенька вытягивал губы трубочкой, захватывал полную горячей жижи ложку и возвращал ее высосанной досуха. Воздуся умиленно ворковала, лучась тихой материнской радостью.
Сыщицы остолбенели на пороге. Потом Ира, сообразив, что неприлично вот так за чужой семейной жизнью подсматривать, деликатно покашляла. Воздуся перевела на подружек взгляд – такой нежный, что каждая ощутила, будто ее перышком погладили.
– Вот, – сказала Воздуся, положив руку Васеньке на плечо. – Две недели как непьющий.
Васенька глухо замычал, зачмокал губами.
– Ой, – выдохнула побелевшая Лера, сползая по стене.
Потом пили чай с корвалолом, махали на нестойкую Леру газетой, как веером. Васеньку тоже поили чаем, и он блаженно причмокивал.
– Ну, слава Всевышнему, – осторожно выразилась Фира и, понизив зачем-то голос, спросила: – Закодировала, что ли?
– Лучше, – сладко жмурясь, ответила Воздуся.
Васенька всосал остатки чая и, легко достав длинным языком до донышка чашки, зачавкал размокшей заваркой. Воздуся зашарила по столу, но еды не осталось, да и свой чай подруги, как назло, успели выпить. Васенька доел заварку и сморщился, как готовый взорваться воплем младенец. Из его горла вырвался неожиданно тонкий, режущий ухо писк.
Воздуся ласково взяла сына за щетинистые щеки, поймала его бесцельно скользящий с предмета на предмет взгляд и… запела звенящим церковным голоском, покачивая Васенькиной головой в такт. Глаза Васеньки прояснились, сфокусировались на ее лице, и в них мелькнуло то внимание, что возникает в глазах домашнего зверя, почуявшего близость кормежки или прогулки. Чуждое, острое внимание, непереводимое в людские слова и жесты.
– Лучина, лучи-и-инушка, – выводила Воздуся бесконечно унылую песню, знакомую каждой бабе, даже той, которая отродясь ее не слышала. – Что же ты не ясно горишь… – а Васенька покачивался уже сам, без ее помощи.
– Ой, – снова побледнела Лера.
Васенька качался все медленнее и медленнее, а потом рухнул верхней половиной туловища на диван. Нижняя осталась в прежнем положении: колени культурно сдвинуты, ступни в мягких тапочках на полу. Судя по размеренному дыханию, Васенька спал.
– Любит, чтоб я грустное пела, – Воздуся, кряхтя, уложила его на диван целиком. – И про Марусю, и про «шумел камыш», и другие всякие. Я уже слова-то плохо помню, а ему и без слов нравится.
Решив, что Васеньку, пусть и чудесно изменившегося, лучше от греха подальше не будить, подруги распрощались с Воздусей. На лестнице, едва закрылась дверь, они все обсудили и пришли к выводу, что Васенька какой-то малахольный, а Воздуся явно загордилась – нет чтобы рассказать по существу, что да как, все туману напускает. Что живая – это, конечно, хорошо, но надо ее на место поставить.
Всю ночь Ира ворочалась и вздыхала, а наутро зашаркала по лестнице вниз, к Воздусе, поглядывая по сторонам – не высунула ли какая-нибудь заклятая приятельница из-за двери любопытный нос. Ире очень нужно было узнать, каким же именно способом Воздусе удалось прервать многолетний Васенькин запой. У нее самой был зять, и очень так себе зять, и тоже скорбный по алкогольной части. Дочка терпела, а он на нее под этим делом и руку уже поднимал.
Проходя мимо одного из лестничных окон, Ира по-хозяйски его распахнула – в подъезде было душно, – и взгляд ее, скользнув по чистой июньской зелени, уперся в торчащую среди деревьев четырехскатную крышу. Несмотря на ранний час, из-под крыши уже доносились голоса.
– Тьфу, чтоб ты провалилась, – пробормотала Ира.
И, надо сказать, не она одна считала корнем всех зол эту самую беседку, воткнутую прямо в сердцевину двора. Большая, защищавшая и от снега с дождем, и от солнца, она манила дворовых мужиков не хуже какого-нибудь острова сирен. Они собирались там почти круглый год – с понятной целью. Немногим удавалось дойти до состояния Васеньки, но пили все. Жены даже писали жалобы, чтобы беседку снесли, но, похоже, кто-то из ЖЭКа тоже был ее завсегдатаем. И часто до самого утра не стихали под четырехскатной крышей звяканье, бульканье и басовитый гогот.
Исчезновение Васеньки обитателей беседки не насторожило – его и здесь не любили, считали конченым, и вдобавок он всем был должен денег. Решили, что окончательно спился. Но не прошло и недели, как дворовое братство понесло новую потерю – в беседке перестал появляться Губан, он же Серега Губанов, он же зять Воздусиной приятельницы Иры. Губан был парень бестолковый, но веселый, приколист и анекдотчик, и без него беседка приуныла. На мобильный Серега не отвечал, и друзья снарядили за ним спасательную экспедицию во главе с матерым электриком Сан Санычем – мало ли, вдруг что случилось с человеком.
Экспедицию встретила жена Сереги, баба молодая, но уже здорово оплывшая, и с порога начала ругаться. Ей пытались объяснить, что просто товарищи беспокоятся, но она не утихала, да еще мать ее подключилась из-за закрытой кухонной двери. А когда в бабьем визге образовалась краткая пауза, Сан Санычу показалось, что он слышит за дверью и Серегин голос. Не очень твердой рукой, потому что принять в беседке по обыкновению успели, он отодвинул Серегину жену в сторону и проследовал на кухню.